Элвис Пресли. Безрассудная любовь - Питер Гуральник

Иногда по вечерам они отправлялись к Вернону и просто смотрели телевизор, а она сидела там и наблюдала за тем, как «отец и сын дымили сигарами и обсуждали состояние мира» или что — нибудь менее глобальное, например, последнюю по счету машину, которую восстанавливал Вернон. Иногда они заезжали в мемфисское похоронное бюро, где Элвис демонстрировал свои познания в области бальзамирования и задавал вопросы, вызванные его увлечением медицинскими статьями. Почти каждую ночь они бодрствовали до рассвета, а затем она вытаскивала себя из постели и отправлялась в школу, засыпая на ходу в течение всего школьного дня, пока наконец не наступало время, когда она могла дотащиться до дома и немного поспать до тех пор, пока далеко за полдень не просыпался он, все так же видя ее рядом с собой.

Поначалу она возражала против экзотического меню из стимуляторов и депрессантов, которые он прописал им обоим, однако он сломил ее возражения, указав на справочник терапевта и заявив, что в нем нет ничего, чего бы он не знал или не мог обнаружить о медицинских препаратах. Его полнейшее знакомство не только с их действием, но и с их сложными медицинскими наименованиями и составами вскоре пересилило ее страхи, ведь, в конце концов, как горделиво указал он ей, у него не было никакой потребности в таблетках, они не образовывали зависимости, как героин, у него никогда не разовьется привычка к их употреблению. Кроме того, если она не станет их принимать, как же она собирается жить в одном темпе с ним? А если она не будет поспевать за ним, она просто отстанет.

Это немного напоминало игру в дом — если не считать того, что это был не дом, это был особняк, и что это была не семья, это была группка парней, приходящих и уходящих, когда им вздумается. Это была самая трудная часть. «Ни один из них не чувствовал себя комфортно со мной. Он не хотел, чтобы я смотрела на кого — то еще, даже на тех парней, которые работали на него. Мне не дозволялось входить в комнату, если кто — то из них был сам по себе. Я боялась сказать что — нибудь кому — нибудь из них из страха, что он услышит и позже отчитает меня: что я вообще делала там? О чем я говорила? О чем говорили они? Я была с ним.

Это было эмоциональным прессингом — что делать, а что не делать, что правильно, а что неправильно. Уверена, я казалась холодной, но я не привыкла иметь дело с подобной ситуацией. Тут существовала жесткая иерархия, мне неведомая; когда рядом не было женщин, здесь существовал свой собственный, совсем другой мир. Я была из вполне традиционной семьи, в которой царила эмоциональная близость, — и вдруг я оказалась в ситуации, где мне постоянно приходилось следить за тем, кто что думает, что говорится, как я выгляжу, на кого я смотрю. Наверняка они подумали, что я очень сухая. В действительности я была оцепеневшей. Я не хотела сделать что — то не так, потому что… когда он расстраивался, с ним было очень нелегко жить».

Джоан и Эспозито, которая была ее лучшим другом среди жен и подруг, сочувствовала ей. «Не то чтобы она была незрелой. Она была спокойной, и это было ее преимуществом. Но никто не научил ее многим вещам, и ей было трудно, потому что ей не у кого было спросить». Джоанн как могла старалась помогать ей и выручать ее в трудных ситуациях. Но Джоанн была замужней женщиной почти двадцати двух лет с полугодовалым ребенком и собственным домом в Мемфисе — теперь, когда бабушка переехала вниз, чтобы освободить комнату для Присциллы. И кроме того, только с одним человеком она чувствовала себя комфортно — с Элвисом.

Никто другой по — настоящему не понимал их; жизнь, которую они вели вместе, была тайной жизнью, и сколько бы ни думали другие, что знают Элвиса, именно она видела его без оборонительных поз, именно ей приходилось иметь дело с его истинными, неприукрашенными чувствами, именно ей он признавался во всех своих тайных страхах и желаниях. Все больше и больше она склоняла его к физической близости, однако он отказывался; это очень священная вещь, говорил он ей. «Я хочу, чтобы это было тем, что мы могли предвкушать. Это переносит желание в будущее».

«Я села в ярости.

— А как же Анита? — закричала я. — Ты хочешь сказать, что не занимался с ней любовью все четыре года, пока был с ней?

— Только до некоторого момента. Затем прекратил. Для нее это тоже было тяжело, но именно так я чувствую».

Есть не один способ удовлетворить друг друга, говорил он ей. «Вместо обычного способа выражения физической любви он учил меня другим способам доставлять ему удовольствие». Один из таких способов — фотографирование. Она одевалась в свою школьную форму, иногда она была учительницей, соблазняющей своего ученика, «мы вечно придумывали новые истории, и постепенно я узнала, что больше всего заводит Элвиса». Они задокументировали эти истории поляроидной камерой; поначалу Присцилле было мучительно ходить в магазин за пленкой; она была уверена, что другие подозревают, для чего они используют ее, но Элвис смеялся над ее страхами. «Это могло бы вызвать некоторое оживление в городе, — сказал он. — Этот город мертв. Мемфису нужно немного сплетен!»

Постепенно она привыкла к этому, это стало и ее миром. В доме было много смеха и веселых забав. Ее возмущала эгоистичность парней; иногда они были так невнимательны к чувствам окружающих, но через некоторое время она пришла к заключению, что по натуре своей они добродушны, и она стала чувствовать себя более свободно. Лучшим было то, что Элвис почти все время находился рядом. Он отсутствовал практически только один раз, когда ездил в Нэшвилл на две ночи в конце мая, чтобы записать свой единственный студийный альбом на этот год, да и это было неплохо — она по крайней мере смогла как следует выспаться.

Она обращала внимание на все, что он говорил и делал, смеялась, когда смеялся он.

И не лезла на рожон, когда он был не в настроении; это была жизнь, которая требовала постоянной собранности. Единственно по — настоящему гадким в ней была школа — это была пустая трата времени, бесполезное времяпровождение, и она терпеть не могла, когда кто — то из