Частное расследование - Фридрих Незнанский

— Вне службы?

— Да, конечно. И не дома. Такое дома не хранят…

— Так где ж тогда?

— А пошуруй возле дач… Абрамцево, по-моему…

Из бань они вышли как совершенно незнакомые друг другу люди.

…Мимо промелькнули Перловка, Тайнинка…

Старенькие «Жигули» Турецкого гнал в сторону Абрамцева Сережа, в то время как хозяин автомобиля, сидя вместе с Рагдаем на заднем сиденье, читал очередную справку, добытую стажером.

Справка называлась «Спецпарттюрьма».

Тюрьма «Матросская тишина», получившая свое название от московской улицы, на которой была построена, довольно уникальна. Один из блоков этой тюрьмы был создан специально в соответствии с особым указанием ЦК, как и блок сейфовых камер во внутренней тюрьме на Лубянке, — со своим штатом охраны, обслуживающим персоналом и собственными следователями из спецпрокуратуры. В первые годы своего существования эти тюрьмы были как бы выведены из системы МГБ и МВД.

К созданию особого статуса этих тюрем приложил руку в 1950 году секретаре ЦК Маленков. Им были разработаны структура и условия функционирования этих строго секретных учреждений, а также написана инструкция о допросах политзаключенных.

Непосредственной подготовкой объектов, включая подбор кандидатуры начальника, занимались помощник Маленкова Суханов, ответственные контролеры Комиссии (с 1952 года — Комитета) партийного контроля при ЦК ВКП(б) Никифоров и Захаров, а также работник административного отдела ЦК Шестаков. О готовности объектов было доложено лично Маленкову по специальной линии связи.

Руководил «работой» этих объектов председатель КПК Шкирятов. В тех же зданиях было 35 кабинетов специальных следователей партии. Заполняемость «парттюрьмы» доходила до 40 человек одновременно.

Пути заключенных порой начинались прямо в приемной Маленкова. После пыток и истязаний узники обычно уничтожались.

Иногда из тюрьмы заключенных доставляли в здание ЦК на Старой площади — на допрос лично к Маленкову.

В частности, Маленков встречался с бывшим помощником Сталина Федосеевым, арестованным по обвинению в шпионаже и написавшим вождю письмо, где клялся в своей невиновности.

Сталин поручил проверять факты Маленкову. Через два дня после встречи с последним Федосеев был «ликвидирован».

Тюрьма при КПК, базировавшаяся в «Матросской тишине», просуществовала до 1951 года, после чего была передана МВД.

— Не густо, и зацепиться не за что, — вздохнул Турецкий.

— А нужно? — меланхолично поинтересовался Сергей, крутя баранку.

— Хотелось бы, — кивнул Турецкий.

— Могу подкинуть вам два фактика для размышлений.

— Будь так любезен.

— Я, знаете, опять контачил с «археологами». Вдруг кому-то кости павиана-то понадобятся.

— Орангутанга только.

— Точно. И знаете, они балдеют сами от Грамовых, от этих: Ольгу Грамову и Колю Грамова тоже кто-то раскопал позавчера. Незнамо кто. И утащил останки.

— Не может быть!

— Я так и думал, что это на вас произведет впечатление.

— Да уж…

— Вот я прикидываю: как мы-то с вами вовремя подсуетились — с костями шимпанзе-то. А то ведь ничего б нам не досталось, верно, Александр Борисович? А так хоть что-то. Пустяк, а все ж приятно.

— Какие обстоятельства? Ты что-нибудь узнал?

— Да точно так же, как и жену: разрыли, все извлекли. Следов не заметали. Лепили внаглую. Вот интересно, две последние могилы Грамовых кто вперед: они или мы? Как, Александр Борисович?

— Они пусты, Сережа. Там только порошок.

— Так, может, порошок кому-то тоже нужен.

— Я взял его как символ, условно.

— Понятно. Но они-то, может, этого не знают. Засаду сделать?

— Нет. Потеря времени.

— Да. И холодно к тому же для засад. Представьте только: ночь — на кладбище. Нет, бр-р-р.

Сергей нажал на тормоз, разворачивая машину.

— Что стряслось?

— Да ничего! Приехали.

Он лежал, покрытый нежной пеленой свежего глубокого снега, — один из самых престижных комитетских дачных поселков, объект «Абрамцево-3» или, как его называли местные, «Опричники»: у «опричников», за «опричниками»…

О том, чтобы незаметно обыскать какую-либо дачу, и речи быть не могло, — Турецкий прекрасно знал, что во всех подобных объектах возле сторожки у входа сидела пара волкодавов и еще как минимум пятеро бегали по добротно огороженной сплошным бетонным забором территории… Сторожей не менее двух: если один обходит (с переносной рацией, включенной во время обхода), второй в это время сидит в сторожке, в тепле, и слушает, что там напевает его напарник во время обхода… И телефонов у него под рукой в сторожке опять же как минимум три: городской, комитетский и местный.

Нет, «череззаборные» варианты не проходят. Да и потом, Турецкий знал только, что дача Невельского тут, за этой серой оградой. Но за этой оградой было не менее тридцати дач. Которая из них? Все просто только в детективах. А в жизни — посложней.

Конечно, сами «смежники», действуя в подобных ситуациях слаженными, профессиональными группами общим составом до двадцати — до пятидесяти человек — людей, не занимающихся ничем, кроме несанкционированных обысков дач, квартир, учреждений, вплоть до посольств иностранных государств, снабженных до зубов спецтехникой и опытом предыдущих поколений, начиная от царских «медвежатников», могли бы здесь, конечно, преуспеть. Преуспеть подготовившись, разрабатывая предварительно весь сценарий за пару недель: план, версии, варианты, макет садового товарищества в масштабе один к двадцати.

Нет, у Турецкого не было ни времени, ни средств, ни даже сотой доли необходимых для грамотного обыска возможностей.

У него была только шапка на голове и «марголин» под мышкой — вот и весь инструментарий.

Вместо всего остального, включая «холодную голову, горячее сердце и чистые руки», — джентльменский набор, совершенно необходимый, по утверждению «смежников», для самых темных дел, у Турецкого было лишь большое желание пошерстить дачу Невельского; руки свои он не считал безукоризненно чистыми уже давно (после визита к Навроде хотя бы), сердце было у него холодное, нормально, почти бесшумно стучавшее, а голова была даже горячая, — так как всю дорогу он сидел в «Жигулях» в шапке, забыв ее снять.

Он решил сыграть свою обычную партию, состоящую, по выражению Меркулова, из «густопсового замеса надежды, наглости и блефа».

— Сережа… Со сторожами буду говорить только я. Ты будешь только молчать. Если все пройдет гладко, то на дачу пойду искать только я. Рагдай тоже пойдет со мной, конечно. Тебе достается самое трудное: остаться со сторожами с глазу на глаз, одному, у телефонов. Они не должны никуда позвонить, понял? Делай что хочешь, но звонить они могут, только когда мы уедем. И это пусть лежит на тебе.

Сергей был крайне серьезен.

— Вы, конечно, сейчас скажете, Александр Борисович, что несанкционированный обыск тоже входит в программу стажировки. И что ответственность, случись что, ляжет целиком на вас. Но это неправда. Ответственность за мои поступки вся ляжет на меня. Я говорю про совесть, а не про кодексы. Но это ничего. Ответственности не боюсь. А только знать хочу: за что воюем?

— Ответ: воюем не за страх, за совесть. И замечание — ты больше не стажер. По крайней мере так в моем сознании. Ты — равноправен. Ты — товарищ.

— Товарищи обычно знают все подробности.

— Нет, не всегда. Через четыре дня в столицу возвращается Меркулов. Он будет, видимо, решать. Он все объяснит. Тебе и мне. А мы — мы будем лишь ему безоговорочно подчиняться. И ты и я. А что он нам сочтет возможным объяснить, на том и остановимся. Таков порядок. Так необходимо. Так у всех. Иначе ничего не получается. Ты понял?

— Да.

— Тогда — вперед.

Турецкий позвонил у проходной.

Не прошло и двух минут, как в окне показалась заспанная стариковская физиономия.

к Взгляд заспанной рожи критически скользнул сначала вдоль — по «Жигулям» и Рагдаю, а затем вверх-вниз, вверх-вниз, по Турецкому и Сереже.

— Вам чего?

Турецкий, раскрыв, показал сторожу сквозь стекло свое комитетское удостоверение:

— Открой-ка. Срочно нужен телефон.

Сторож скользнул цепким взглядом по ксиве в руках Турецкого и отпер.

— Вот телефон, пожалуйста, — сторож указал на аппарат, висевший на стене прямо тут же, на проходной.

— Нет, мне служебный…

— Это в сторожке. Пойдемте.

— Пойдемте.

— Вы вперед, вперед идите, — указал сторож на дверь, ведущую из проходной на территорию дачного поселка.

— Нет, это вы вперед, — возразил Турецкий и пояснил: — Собак сдержать. Мой пес четырех таких, как ты, стоит.

Сторож кивнул и пошел первым. Замечание о том, что собака стоит дороже его, человека, убедило его куда более, чем предъявленное только что удостоверение.