Королева Виктория - Литтон Стрэчи

Перемены во флоте еще можно было стерпеть; замахиваться же на армию — это куда серьезней. С незапамятных времен армия была тесно связана с Короной; и Альберт уделял куда больше времени и внимания тонкостям военного дела, чем даже рисованию фресок или планировке санитарных коттеджей для бедных. Но теперь все должно в корне измениться: мистер Гладстон издал указ, и главнокомандующий был выведен из непосредственного подчинения монарху и передан в подчинение парламенту и министру обороны. Из всех либеральных реформ эта вызвала у Виктории самую горькую обиду. Она считала эту перемену прямой атакой на свое положение — почти что атакой на положение самого Альберта. Но она оказалась беспомощной, и премьер-министр добился своего. Когда же она услышала, что этот ужасный человек замышляет еще одну реформу — собирается отменить покупку воинских званий, — то почувствовала, что именно этого и следовало от него ожидать. На мгновение она понадеялась, что на помощь придет Палата Лордов; пэры выступили против реформы с неожиданной энергией; но мистер Гладстон, как никогда уверенный в поддержке Всевышнего, уже заготовил гениальный ход.

Поскольку покупка званий была в свое время разрешена королевским указом, то эта же инстанция должна ее и отменить. Виктория встала перед любопытной дилеммой: с одной стороны, она ненавидела идею отмены покупок, а с другой, их просили отменить ее монаршей властью, что было ей весьма по вкусу. Колебания были недолгими, и, когда Кабинет в официальном письме порекомендовал ей подписать Указ, она сделала это с добрым благоволением.

При всей неприемлемости политики мистера Гладстона, было в нем нечто еще более противное Виктории. Ей не нравилось его личное к ней отношение. Нельзя сказать, чтобы в общении с нею мистер Гладстон допускал неуважение или невежливость. Напротив, его манеры и в разговоре, и в переписке с монархом были безукоризненны. Будучи глубоко и страстно консервативным, что до самого конца его невероятной карьеры придавало неожиданную окраску его необъяснимому характеру, мистер Гладстон рассматривал Викторию с почти что религиозным благоговением — как священное воплощение вековых традиций, жизненно важный элемент британской конституции, королеву волею парламента. Но, к сожалению, леди не приняла комплимента. Суть ее антипатии выражает хорошо известная жалоба: «Он обращается ко мне, как к собранию», — впрочем, подлинность фразы вызывает некоторые сомнения, поскольку ее стиль уж очень близок к эпиграмме, что не свойственно Виктории. Она была вовсе не против, чтобы ее рассматривали как некую общественную инстанцию; она и была ей на самом деле и прекрасно это знала. Но она была еще и женщиной, и видеть, что тебя воспринимают лишь как инстанцию, — это невыносимо. Так что рвение и преданность мистера Гладстона, его церемониальные фразы, его низкие поклоны, пунктуальность его манер расточались впустую; и когда, в припадке лояльности, он пошел дальше и с подобострастной слепотой наградил объект своего преклонения тонкостью интеллекта, широтою взглядов и неуемным энтузиазмом, присущими ему самому, непонимание достигло предела. Несоответствие между настоящей Викторией и странным божественным образом, созданным мистером Гладстоном, привело к разрушительным последствиям. Ее дискомфорт и неприязнь превратились, наконец, в явную враждебность, и хотя манеры ее были по-прежнему безупречны, никогда она не была с ним приветливой; а он, со своей стороны, был разочарован, смущен и подавлен.

И все же его преданность оставалась непоколебимой. Во время заседаний Кабинета премьер-министр, переполненный радужными видениями, мог начать выступление с прочтения вслух писем по текущему вопросу, полученных им от королевы. Аудитория внимала в полной тишине, пока мистер Гладстон с глубокой торжественностью декламировал одно за другим королевские послания, со всеми их акцентами, восклицаниями и грамматическими странностями. Ни малейшего примечания, к чему бы оно ни относилось, никогда не опускалось; и затем, после подобающей паузы, Кабинет приступал к работе.

Хотя Виктория и не слишком одобряла отношение к ней премьер-министра, она находила в нем и некоторые положительные стороны. Общественное недовольство ее постоянным затворничеством в течение многих лет нарастало и, наконец, прорвалось в новой и угрожающей форме. Воздух наполнился духом республиканства. Радикальные взгляды, подстегнутые падением Наполеона III и установлением республиканского правления во Франции, внезапно расцвели в Англии, как никогда до этого. И к тому же, впервые они приобрели некую респектабельность. Если чартизм был преимущественно движением низших слоев, то теперь крамольные взгляды открыто высказывали члены парламента, ученые профессора и благородные леди. Монархию атаковали и на словах, и на деле. Причем удар нанесли в самую уязвимое место: заявили, что она слишком накладна для страны. Ради чего нация должна тратить столь невероятные суммы на содержание монарха? Отход Виктории от дел давал противникам неприятный и весомый аргумент. Было заявлено, что церемониальные функции Короны практически утрачены, и встал крайне неприятный вопрос — стоят ли оставшиеся функции ежегодных 385000 фунтов стерлингов. Королевские расходы подверглись тщательному изучению. Появился анонимный памфлет под названием «Зачем ей столько?», со злобной ясностью обсуждающий финансовое положение королевы. Королеве, заявлялось в памфлете, выделяется 60000 фунтов стерлингов в год на личные расходы, а остальная причитающаяся ей ежегодно сумма, как следует из Акта, предназначена «на покрытие расходов, связанных с содержанием королевского двора, и для поддержания чести и достоинства Короны». Совершенно очевидно, что после смерти принца расходы по обеим статьям должны быть значительно снижены, и трудно было опровергнуть вывод, что большая сумма денег ежегодно отрывается от нужд, на которые предназначил их парламент, и используется для преумножения личного состояния Виктории. Точную сумму этого состояния установить было невозможно, но были все основания предполагать его гигантские размеры; вероятно, общая сумма достигала почти 5 миллионов фунтов. Памфлет выступал против такого состояния дел, и эти протесты яростно повторялись в газетах и на публичных митингах. Хотя и было ясно, что оценка состояния Виктории сильно завышена, было не менее ясно, что она чрезвычайно богатая женщина. По всей видимости, она откладывала не менее 20000 фунтов в год из выделяемых на общественные нужды сумм, доходы герцогства Ланкастер стабильно возрастали, она унаследовала значительную собственность от принца-консорта, и в 1852 году ей досталось полумиллионное состояние эксцентричного скряги мистера Джона Нейлда. Так что не удивительно, что, когда в 1871 году в парламент обратились за выделением 30000 фунтов на брак принцессы Луизы со старшим сыном герцога Аргайлского и еще 6000 фунтов ежегодного содержания, раздались громкие протесты[36].