Просто дети - Патти Смит

“Бессонное 66”. зима 1971 года

Пришло время переезжать в другое место. Трое мужчин, три спутника моей жизни, – Роберт, Аллен и Сэм – все устроили. Сэм дал Роберту денег на покупку лофта на Бонд-стрит, в квартале от своего дома. Аллен нашел квартиру на втором этаже на Восточной Десятой улице, в шаговой доступности от Роберта и Сэма. Он заверил Роберта, что прокормит меня на свои музыкальные заработки.

Мы решили переехать 20 октября 1972 года. В день рождения Артюра Рембо. Роберт и я рассудили, что сдержали свою клятву. “Теперь все будет иначе”, – думала я, упаковывая свои вещи, весь свой безумный бардак. Перевязала шпагатом коробку, в которой когда-то лежали чистые листы лощеной бумаги. Теперь она хранила отпечатанные на машинке страницы с кофейными пятнами – их спас Роберт, подобрал с пола и разгладил своими руками, словно написанными Микеланджело.

Мы с Робертом немного постояли вместе в моем лофте. Кое-что я оставила: ягненка на колесиках, старый белый жакет из парашютного шелка, буквы и цифры “патти смит, 1946”, написанные по трафарету на дальней стене. Это было мое приношение комнате: так богам оставляют вино на донышке сосуда.

Знаю: мы думали об одном и том же, обо всем, что пережили вместе, о плохом и хорошем, и одновременно чувствовали, что сбросили некое бремя. Роберт сжал мою руку:

– Тебе грустно переезжать?

– Нет. Я готова.

Мы покидали водоворот нашей постбруклинской жизни, центром которой был “Челси”, этот форум, где жизнь била ключом. Карусель замедляла вращение. Я упаковывала даже самые пустяковые вещицы, накопленные за несколько лет, и передо мной, как слайды, мелькали лица. В том числе лица тех, кого я больше не увижу.

“Гамлет” – память о Джероме Рагни, вообразившем меня в роли печального и надменного принца Датского. Рагни был соавтором мюзикла “Волосы” и играл в нем главную роль. Наши дороги больше не пересеклись, но вера Рагни в меня помогла раскрыться моей личности. Энергичный, мускулистый, с густой шапкой кудрей и широкой ухмылкой, Рагни так увлекался какой-нибудь сумасшедшей затеей, что вскакивал на стул и воздевал руки: казалось, ему срочно нужно поделиться идеей с потолком, а лучше бы – со всей Вселенной.

Мешочек из синего атласа, расшитый золотыми звездами: Дженет Хэмилл сшила мне его для хранения карт таро. И сами карты, на которых я гадала Энни, Сэнди Дейли, Гарри и Пегги.

Тряпичная кукла с волосами из испанских кружев – подарок Эльзы Перетти[115]. Подставка для губной гармошки – оставил Мэтью. Записки от Рене Рикарда[116] – он меня отчитывал за то, что я хочу забросить рисование. Черный мексиканский ремень со вставками из горного хрусталя остался от Дэвида. Майка с широким воротом – от Джона Маккендри. Кофта из ангоры – от Джеки Кертис.

Складывая кофту, я явственно увидела Джеки, окутанную алой мглой дальнего зала у “Макса”. В этом заведении тусовка менялась не менее стремительно, чем в “Челси”, и те, кто пытался привнести туда шик классического Голливуда, неминуемо обнаруживали, что безнадежно отстали от молодой гвардии.

Многие не выдюжили. Кэнди Дарлинг умерла от рака. Динь-Динь и Андреа Хлыст покончили с собой. Другие принесли себя в жертву наркотикам и несчастьям. Их скосило на самых подступах к высокому пьедесталу славы, который они так мечтали покорить. Заржавевшие звезды, упавшие с неба.

Выжили немногие. В том числе я. Совершенно не собираюсь гордиться тем, что уцелела. Я бы предпочла, чтобы все, кто катался на нашей карусели, схватили удачу за хвост. Просто мне по чистой случайности досталась счастливая лошадка.

Разными дорогами вместе

Он ушел своей дорогой, я – своей, но поселились мы по соседству. Лофт, купленный Сэмом для Роберта, представлял собой неотделанное помещение в доме 24 на Бонд-стрит – в переулке с булыжной мостовой, где гаражи перемежались с домиками времен Войны Севера и Юга и небольшими складами. В переулке вдруг забурлила жизнь – так уж водится, когда промзону начинают осваивать художники: выносят на помойку хлам, моют полы, обдирают с огромных окон наслоения прошлого, чтобы впустить свет в помещения. Лофт в здании напротив приобрели Джон Леннон и Йоко Оно, в соседнем доме работал Брайс Марден[117] – в студии, где царила мистическая чистота, среди мерцающих банок с пигментами и безмолвных маленьких фотографий, которые он позднее подвергал “дистилляции”, превращал в полотнища из дыма и света.

Лофт Роберта нуждался в серьезном ремонте. Водопровод барахлил, отопление тоже: из труб вырывались клубы пара. Кирпичные стены были почти доверху обиты заплесневевшим гипсокартоном. Роберт снял гипсокартон, вычистил кирпичи, выкрасил белой краской в несколько слоев. Лофт был готов – наполовину студия, наполовину инсталляция, и на все сто процентов – мир Роберта.

Казалось, Аллен не вылезает с гастролей в составе Blue Öyster Cult, а я живу сама по себе. Наша квартира на Восточной Десятой была около церкви Святого Марка – прямо в соседнем квартале. Квартира была маленькая и очаровательная, со стеклянными дверями, выходившими на сад. Обжив свои новые логова, мы с Робертом вернулись к нашему прежнему образу жизни: вместе обедали, вместе искали элементы для коллажей, вместе работали над фотографиями, наблюдали, как подвигается мое и его творчество.

Хотя у Роберта появилась собственная студия, он явно все еще тяготился своим финансовым положением. Ему не хотелось целиком зависеть от Сэма, и он твердо, как никогда, вознамерился добиться успеха сам. Я же, съехав с Двадцать третьей улицы, оказалась в каком-то раздрае. Моя сестра Линда пристроила меня на полставки в книжный магазин “Стрэнд”. Я скупала книги пачками, но не читала их. Прикрепляла к стене листы бумаги, но не рисовала. Гитару зашвырнула под кровать. По ночам, в одиночестве, просто сидела и ждала. В очередной раз поймала себя на мысли: что бы такое сделать, чем бы заняться, чтобы мой труд не пропадал зря? Все идеи, приходившие мне в голову, казались какими-то бестолковыми или бесполезными.

На Новый год я поставила свечку за Роберто Клементе, любимого бейсболиста моего брата. Он погиб в авиакатастрофе, сопровождая груз гуманитарной помощи в Никарагуа, где произошло страшное землетрясение. Я отчитала себя за пассивность и потакание своим капризам, решила вновь посвятить себя творчеству.

В тот день я отправилась в церковь Святого Марка. Уселась на пол. Проходил ежегодный поэтический марафон – благотворительный, в пользу церкви. Чтения длились с раннего вечера до поздней ночи, все вносили свой вклад в сохранение “Проекта Поэзия”. Я высидела почти весь марафон. Мысленно выставляла поэтам свои оценки. Мне хотелось быть поэтом, но я поняла: в их узкое, инцестуальное сообщество мне никогда не вписаться. Вспомнила мамину примету: мол, чем займешься на Новый год, тем и будешь заниматься весь остаток года. Почувствовала рядом с собой дух моего собственного святого Грегори и приняла решение: 1973-й станет для меня годом поэзии.