Похитители - Уильям Фолкнер

– Погодите, – сказал полковник Линском. Он наклонился и налил в стакан виски и протянул Неду. – Держи, – сказал он.

– Премного вам благодарен, – сказал Нед. Но пить не стал. Отставил стакан на каминную доску и снова сел. На деда он ни разу не взглянул, ни раньше, ни сейчас – просто выжидал.

– Ну, – сказал дед.

– Выпей, – сказал полковник Линском. – Для храбрости. – Так что Нед взял стакан, проглотил виски одним глотком и продолжал сидеть, держа в руке пустой стакан и по-прежнему не глядя на деда.

– Ну, – сказал дед. – Начинай.

– Погодите, – сказал мистер Вантош. – Каким образом ты заставил эту лошадь выиграть?

Нед сидел неподвижно, зажав пустой стакан в руке, а мы, не спуская с него глаз, ждали. Затем он сказал, впервые обращаясь к деду:

– Белые джентльмены простят меня, ежели я поговорю с вами секретно?

– О чем? – спросил дед.

– Тогда и объясню, – ответил Нед. – Ежели решите, что им тоже надо знать, сами и расскажете.

Дед поднялся.

– Вы извините нас? – сказал он. Он направился к двери в коридор.

– Может быть, лучше на веранду? – сказал полковник Линском. – Там темно, – удобно и для заговоров и для исповедей.

Так что мы повернули туда. То есть я тоже встал. Дед опять остановился. Он сказал Неду:

– А как быть с Люцием?

– Он тоже этим пользовался, – сказал Нед. – Всякий имеет право знать, что ему службу сослужило. – Мы вышли на веранду, и нас сразу обступила темнота я запах роз и жимолости, и, кроме пересмешника на ближнем дереве, мы услышали двух козодоев вдали, а еще дальше, как это всегда бывает по ночам у нас в Миссисипи, так что Теннесси мало чем от него отличался, брехала собака. – Я его сурдинками приманивал, – сказал Нед.

– Что ты врешь, – сказал дед. – Лошади не едят сардин.

– Этот мерин ест, – сказал Нед. – Вы там были, собственными глазами видели. Мы с Люцием его испытали загодя. Но могли и не испытывать. Как только я в прошлое воскресенье глаз на него положил, так сразу смекнул – у него голова варит в ту же сторону, что у моего мула.

– А-а-а! – протянул дед. – Вот, значит, что вы с Мори проделывали с тем мулом.

– Нет, сэр, – сказал Нед. – Мистер Мори ничего про это не ведал. Никто не ведал, только я да тот мул. И этот мерин такой же. Когда он сегодня последний круг бежал, я его поджидал с сурдинками, и он это знал.

Мы вернулись в комнату. Они уже смотрели на дверь, в которую мы входили.

– Да, – сказал дед. – К сожалению, семейная тайна. Я, конечно, открою ее, если возникнет необходимость. Но при условии, что вы разрешите мне быть судьей в этом вопросе. Вантош, разумеется, имеет право получить объяснение первым.

– В таком случае я должен либо купить Неда, либо продать вам Коппермайна, – сказал мистер Вантош. – А не подождать ли нам до того, как появится этот ваш Хогганбек?

– Не знаете вы моего Хогганбека, – сказал дед. – Он привел мой автомобиль в Мемфис. Когда завтра утром я его вызволю из тюрьмы, он отведет автомобиль назад в Джефферсон. Между этими двумя действиями присутствие его будет ощущаться не больше, чем отсутствие. – На этот раз ему даже не пришлось понукать Неда.

– Бобо связался с белым, – сказал Нед. На этот раз «А-а-а!» протянул мистер Вантош. И вот постепенно мы узнали всю историю от обоих – от Неда и от мистера Вантоша. Потому что мистер Вантош был пришлый, был чужак, он прожил в наших краях недостаточно долго и еще не понимал, с какого сорта белым мерзавцем может снюхаться молодой деревенский негр, который раньше из дома никуда не выезжал, а теперь приехал в большой город, чтобы зашибить деньгу и весело провести время. Вероятно, это была картежная игра или началось с картежной игры, – самая естественная почва для общения. Но к этому времени дело зашло гораздо дальше; даже Нед как будто не знал в точности, до чего дошло, а может быть, наоборот, в точности знал, только это уже относилось к миру белых. Так или иначе, но, по словам Неда, дела стали из рук вон плохи – речь шла о сумме в сто двадцать восемь долларов – и белый уверил Бобо, что, ежели закон проведает об этом, потеря места у мистера Вантоша будет еще наименьшей бедой; он, в сущности, убедил Бобо, что главные неприятности начнутся тогда, когда при нем не будет этого самого белого, чтобы выгораживать его. И наконец, когда положение стало отчаянным, крах стал почти неминуемым, Бобо пошел к мистеру Вантошу и попросил сто двадцать восемь долларов, на что получил ответ, какого, вероятно, и ожидал, поскольку человек, у которого он просил, был не только белый и чужак, но и в летах, перешедший границу того возраста, когда понимаешь страсти и проблемы юности, и ответ был «Нет». Это было прошлой осенью…

– Помню, – сказал мистер Вантош. – Я сказал ему, чтобы его ноги здесь больше не было. И считал, что он уехал.

Понимаешь, что я хочу сказать? Он, мистер Вантош, был хороший человек. Но чужак. Тогда Бобо, лишившись последней надежды, которую, впрочем, и не питал всерьез, «раскопал», как он выразился (Нед, как и мы, тоже не знал, каким способом, а может, и знал, а может, способ, каким Бобо «раскопал», был таков, что он не мог открыть его даже человеку своей расы и притом родственнику), пятнадцать долларов, и отдал своему белому, и получил за них то, что и следовало ожидать, чего, вероятно, ожидал сам Бобо (но что ему было делать, к кому обратиться?) – новые угрозы, новый нажим, так как доказал, что все-таки может достать деньги, если на него как следует надавить. – Но почему же он не пришел ко мне? – спросил мистер Вантош.

– Он пришел, – ответил Нед. – Вы ему сказали «нет». – Наступило молчание. – Вы – белый, – мягко сказал Нед. – А Бобо негритянский парень.

– Тогда почему он не приехал ко мне? – спросил дед. – Где, вообще, ему и следовало быть, а не воровать лошадей?

– А как бы вы поступили? – сказал Нед. – Ежели бы он прибежал, высуня язык, из Мемфиса и сказал вам: «Ничего не спрашивайте, просто дайте сто с лишком долларов, и я побегу обратно в Мемфис и начну выплачивать вам долг с первой же субботы, когда у меня заведутся деньжата»?

– Он мог объяснить, в чем дело, – сказал дед. – Как-никак, я тоже Маккаслин.

– Но вы как-никак белый, – сказал Нед.

– Дальше, – сказал дед.

Итак, Бобо обнаружил, что пятнадцать долларов не только не спасли его, как он надеялся, но, напротив, окончательно погубили. Теперь, по словам Неда, Бобо уже не знал ни минуты покоя от своего демона. А может быть, белый начал побаиваться Бобо, решил, что тянуть так, по мелочам, по несколько долларов – слишком долгая история; или, может, решил, что Бобо с перепугу, с отчаяния и вдобавок по недомыслию, свойственному, как, несомненно, полагал белый, людям этой расы, совершит ошибку или даже преступление, после чего все полетит к черту. Как бы то ни было, именно тогда он, белый, и начал подстрекать Бобо к такому поступку, который разом избавил бы того от долга, от кредитора и от вечной тревоги. Сперва белый задумал обчистить мистера Вантоша, то есть чтобы Бобо обчистил кладовую с упряжью, нагрузил до отказа двуколку или фургон, все равно что, седлами, и уздечками, и сбруей, и чтобы они оба смылись; разумеется, сразу заподозрят Бобо, но белый к тому времени будет далеко, и, если у Бобо хватит ума поторопиться, а даже у него должно хватить, к его услугам все Соединенные Штаты – беги и устраивайся, где хочешь. Но (как сказал Нед) даже тот белый отказался от этой мысли; он не только сделался бы наутро обладателем двуколки или фургона с безлошадной упряжью, но ушло бы еще много дней на то, чтобы распродать ее в розницу, даже если бы у него были эти дни.

Вот тогда-то и возникла мысль о лошади: собрать разрозненные, набитые в фургон или двуколку куски кожи в единое целое, которое можно продать оптом, и если белый проявит расторопность и не станет мелочиться, то и без особых проволочек. То есть белый, а не Бобо, полагал, что Бобо украдет для него лошадь. Если же не украдет, то, как полагал уже сам Бобо, в понедельник утром (кризис достиг апогея в прошлую субботу, в тот день, когда Бун и я – и Нед – уехали в машине из Джефферсона) придет конец всему – работе, свободе, всему на свете вообще. А кризис потому дошел в этот момент до кульминации и требовал безотлагательного решения, что им как будто нарочно подсовывали коня мистера Вантоша – так легко было его украсть. Это и был, конечно, Громобой (то есть Коппермайн), стоявший в конюшне с лошадьми на распродажу, всего в полумиле от Паршема, и Бобо, как давнишний, всем известный конюх мистера Вантоша, мог увести лошадь в любую минуту (он, собственно, и привел ее туда), и для этого нужно было только накинуть на Коппермайна уздечку и вывести из конюшни. Само по себе это было вполне выполнимо. Сложность заключалась в другом, и белый это знал: конь, выращенный и тренированный для состязаний, состязаться не хотел, вследствие чего был на таком плохом счету у мистера Вантоша и мистера Клэпа, тренера, что его поставили на продажу и ждали только первого попавшегося покупателя, а значит, Бобо мог пойти и взять его, и мистеру Вантошу, возможно, даже не доложат об этом, если он сам не спросит; вследствие всего этого Бобо непременно должен был что-то предпринять до следующего утра (до понедельника).