Однажды в СССР - Гатин Игорь

– Ты что, ссышь, Север? Боишься, что подслушают твои мысли? Или себя испугался?

– Я никого никогда не боялся. Это все знают!

Прозвучало очень убедительно, но оппонент лишь усмехнулся:

– Оставь этот тон для братвы и ментов, может, там и проканает. А мне ответь на один вопрос: кто ты?

– Я – волк-одиночка.

– Звучит красиво, но не отвечает на вопрос.

– Что ты хочешь? Я не знаю.

На сей раз прозвучало не так твёрдо. Проскользнули нотки неуверенности.

– Знаешь, знаешь.

Неуверенность сменилась – кто бы мог подумать – слабостью, и он истерично выкрикнул:

– Я не для того столько лет доказывал обратное, чтобы сейчас сказать то, что ты хочешь услышать.

– Конечно, я хочу услышать правду, а это действительно страшно. Ну, мужайся…

У него задрожали губы.

– Я просрал свою жизнь. Предал тех, кто любил, погнался за Полярной звездой, а оказался в навозной куче, продолжая доказывать окружающим, что на самом деле – чемпион. И они верят. Боятся не верить.

– Уже ближе к правде. Осталось чуть-чуть.

Защипало в глазах, и матёрый вор от ярости сжал кулаки.

– Заткнись! Допрос окончен! Другие – ещё ничтожнее меня!

– Ты и в этот раз обосрался, слабак… – в тоне были неподдельное презрение и плохо скрываемая издёвка.

«Нет, это немыслимо! Ну я вам покажу! Вот сейчас сниму трубку – и вы узнаете, где раки зимуют! Чёрт-те что! Совсем обнаглели!» Рука судорожно шарила по столу, хватая то ручку, то бланки накладных – всё что угодно, только не телефонную трубку. Подсознание уже безошибочно определило, что он пропустил удар, по тяжести превосходящий всё, что случалось с ним прежде. Но мозг никак не хотел примириться с таким простым и вместе с тем отвратительным фактом, а потому развил бешеную активность, столь же бурную, сколь и бесполезную. Наконец дёрганые движения начали замедляться, он выдыхался, вместе с тем рацио стало пробиваться сквозь эмоции. Он заставил себя взглянуть на серый конверт, лежащий прямо посреди рабочего стола, оставленный двумя негодяями, только что покинувшими его кабинет.

Простой почтовый конверт для бандеролей вызывал ужас и отвращение, словно в нём находилась змея. На самом деле там был с десяток фотографий и несколько листов машинописного текста. Взяв себя в руки, он встал из-за стола, сделал несколько шагов до двери, закрыл её на ключ, тяжело вернулся к столу, постоял, словно к чему-то прислушиваясь, и снова опустился в кресло. Рука, как неживая, приподняла конверт и высыпала из него содержимое на стол. Фотографии веером разлетелись по столу, бумаги зацепились за что-то и остались внутри, лишь частично выглядывая наружу. Героем всех фотографий был он сам и выглядел на них весьма непрезентабельно, а именно сильно пьяным и в моменты неподобающего поведения.

Вот эта, похоже, сделана в любимом загородном ресторане «Русь», который он считал чуть ли не вторым домом и оставил там столько денег, что обслуга должна была на него молиться – по крайней мере он был в этом свято уверен. Однако само наличие подобной фотографии, где он трясёт за грудки пожилого швейцара Ивана, заставляло усомниться в искренности персонала, когда его встречали и провожали как самого дорогого гостя. Кто-то же сделал эту фотографию, когда он примерно месяц назад, ничего не соображая, буянил уж не вспомнить по какому поводу. А эта с прошедшего дня рождения в «Праге». Вполне пристойная, если не считать, что он в обнимку с ослепительно молодой и красивой Валькой Соболевой – своей любовницей, годящейся ему в дочки, что само по себе не преступление, но, как сказал этот наглый тип, всё вместе создаёт аморальный облик, несовместимый с честным именем коммуниста, а тем более депутата Моссовета.

Да и это бы ничего – в конце концов, хрен с ними, с фотографиями его пьяной рожи, его чёрной «Волги» и высокого забора его трёхэтажной дачи жёлтого кирпича, – отбрешется, не на того напали. Гораздо неприятнее машинописные листы, где подробно раскрывается система махинаций и воровства в его магазине с цифрами, датами, именами – это явно описывал кто-то из своих, кто, как опять же заявил самоуверенный тип, готов дать показания, когда начнётся расследование. Только хрен вам, а не расследование – у него многоуровневая защита, которую он взращивал, удобрял и поливал долгие годы.

Оставалось самое неприятное: фотографии, которые подонки не оставили, а забрали с собой, до сих пор стоят перед глазами и не дают покоя. А изображены там были ужасные вещи: приличные, интеллигентные, сразу видно, люди, вроде него, – и вдруг кто с включённым утюгом на волосатом животе, точнее бывшем волосатым, а теперь в проплешинах ужасных ожогов, кто с посторонним предметом неимоверного калибра в беззащитном анусе, и все с непередаваемой мукой на лицах.

«А всё потому, что денег жалели. Себя не жалели, а никчёмные бумажки жалели. Всё никак расставаться не хотели. Не понимали, дурики, что всё равно придётся. Только вот жопа работать, как прежде, уже не будет. А будет ходить в туалет не когда ты захочешь, а постоянно».

При этом отмороженный негодяй хладнокровно уставился немигающим взглядом ему прямо в глаза, и было понятно, что он это не придумал. Как только земля таких носит? Дожили! Построили развитой социализм! В общем, эти дегенераты требуют от него сто тысяч через неделю и потом по десять тысяч в месяц – «за охрану», как всё тот же красавчик изволил выразиться. Второй всё время молчал и производил впечатление тупого садиста.

Да ещё польстили на прощание: «Мы, – говорит, – всё про вас знаем. Очень вас уважаем. И поэтому не хотели бы причинить непоправимый вред вашему драгоценному здоровью в надежде на долгосрочное, взаимовыгодное сотрудничество. А также понимаем, что вы с вашим умом и трезвым взглядом на жизнь не станете обращаться в правоохранительные органы, несмотря на то что у вас там всё схвачено, поскольку защищать такого аморального типа им будет себе дороже, когда информация выйдет наружу, проще сделать вид, что знать вас не знают и не ведают, что вы творили. Кстати, про девушек-очередниц не забудьте, которых вы у себя в подвале перетрахали немало. А кой-кого и изнасиловали. У нас все имена имеются, и некоторые готовы дать показания, когда скандал разгорится».

Ну это он, положим, брешет. Но откуда же всё знает, мерзавец? А главное, конечно, бутылка из-под шампанского в заднем проходе. Да если бы ещё горлышком!

– Ну и зачем было меня повесткой вызывать? Как обычно не могли встретиться, что ли?

– Что-то ты забурел в последнее время, Фартовый, не находишь?

– Я работаю сутками, в том числе на вас, и учусь на дневном, мне некогда буреть. Особенно в последнее время.

– Видишь, как ты разговариваешь со старшими и по возрасту, и по положению. А я – твой куратор, между прочим. И здесь я решаю, когда, где и как мы будем встречаться.

– Кураторы у стукачей. А у меня с вами просто деловое сотрудничество. Взаимовыгодное, между прочим.

– Я же говорю – забурел. Нет и не может быть у нас никакого сотрудничества, Фартовый! Я – майор милиции, а ты – фарцовщик грёбаный. И моё дело – сажать таких, как ты. И я очень хорошо умею это делать. А ты просто нюх потерял. Оборзел! Ишь чего удумал – сотрудничество. Тамбовский волк тебе сотрудник!

Табаков разошёлся не на шутку, и Ромка уже пожалел, что позволил себе дерзость. Молчи и не вякай, сколько раз тебе повторять! Он решил сгладить ситуацию:

– Сергей Иванович, я неудачно выразился. Извините.

– То-то же, – мгновенно успокоился Табаков, и Ромка понял, что тот, как всегда, играет заранее продуманную роль. – Вот об этом я и хотел поговорить. О твоих выражениях и твоём самомнении. А также о форме нашего взаимодействия.

Перед последним словом мент запнулся, и стало понятно, что он сам чуть не употребил термин «сотрудничество», который являлся самым уместным в данной ситуации, а его придирки к словам – просто игрой с целью вывести разговор в нужное русло. Интересно – какое? К чему он его подводит – хочет ставку поднять? Всё оказалось гораздо хуже.