Заклание волков. Блаженны скудоумные - Рут Ренделл

— Дорогой! Я здесь, и мой ответ — да!!!

Глава 16

Ответ? Но я даже не знал, на какой вопрос. Проворно увернувшись от объятий, я забежал за диван, очутился на безопасном расстоянии от девицы и спросил:

— Ну, что на сей раз? Что все это значит?

Девица развернулась, будто бык, который норовит боднуть плащ матадора, и приподнялась на цыпочки.

— Дорогой, неужели ты меня не узнаешь? — воскликнула она, не опуская рук. — Неужели я так изменилась?

То ли в ее облике и впрямь было нечто смутно знакомое, то ли опять заработало старое доброе внушение, которому я был столь подвержен. Во всяком случае, чтобы не дать маху, я произнес:

— Мадам, я вижу вас впервые в жизни. Соблаговолите объяснить, что вы здесь делаете.

— Дорогой! Это же я, Шарлин!

— Шарлин? — Я прищурился, силясь прогнать туман. В школьные годы я действительно знавал одну Шарлин, щуплую робкую девочку, с которой мне удалось какое-то время поддерживать тесные отношения, мечтательное бесплотное существо, втемяшившее себе в голову, что хочет стать поэтессой.

Большинство одноклассников звало ее Эмили Дикинсон, и она воспринимала это как похвалу.

— Шарлин Кестер! — вскричало это растительное чудище, сообщив мне таким образом полное имя той давешней хрупкой девочки болезненного вида.

— Вы? — От изумления я даже наставил на нее палец. — Вы — Эмили Дикинсон?

— Ага, вспомнил! — Она так обрадовалась, что снова ринулась на меня, растопырив руки, словно изображала летающую крепость Б-52. Лишь благодаря ловкости ног я сумел переместиться и обежать вокруг дивана, чтобы остаться под его защитой.

— Минутку! Минутку! — закричал я, поднимая руки, будто регулировщик уличного движения.

К моему удивлению, она остановилась. Подавшись вперед и изготовившись к новому наскоку, Эмили Дикинсон спросила:

— В чем дело, дорогой? Я здесь, я твоя, я отвечаю — ДА. Бери же меня, чего ты ждешь?

— Отвечаете? — эхом откликнулся я. — На что отвечаете?

— На твое письмо! — вскричала она. — На то прекрасное, дивно трогательное письмо!

— Какое письмо? Я сроду вам не писал.

— Письмо из лагеря! Я знаю, поверь мне, я знаю, как давно это было, но ты сам просил не спешить и дать ответ, лишь когда я буду полностью уверена. И вот это время пришло. Мой ответ — ДА!

Моя пустая голова до отказа наполнилась недоумением.

— Из лагеря?

— Бойскаутский лагерь! — воскликнула она, и мгновение спустя безумное выражение на ее лице сменилось какой-то другой, гораздо более суровой миной.

Девица холодно спросила:

— Надеюсь, ты не собираешься открещиваться от этого письма?

И тут я вспомнил. Тем летом мне было пятнадцать, и я провел две недели в бойскаутском лагере — едва ли не самые страшные две недели в моей жизни.

Из всего моего лагерного снаряжения уцелел только мокасин на левую ногу, да и тот остался без тесемок. Как раз на тот год и пришлась моя дружба с Шарлин Кестер. И вот, в припадке отчаяния, я послал ей из лагеря письмо. Да, было дело. Но что именно я ей написал? Этого я вспомнить не мог.

И уж подавно не мог понять, почему шестнадцать лет спустя Шарлин (неужели эта ярко размалеванная бегемотиха — и впрямь Шарлин?) ни с того ни с сего решила ответить на мое древнее письмо.

Разве что прослышала о наследстве? Так-так-тааааааак…

Пока я предавался бесполезным размышлениям, Шарлин не теряла времени даром и продолжала свою речь:

— Вот что я тебе скажу, Фред Фитч. Ты помнишь моего дядюшку Мортимера, бывшего помощника окружного прокурора в нашем родном городе. Так вот, теперь он судья. Я показала ему твое письмецо, и он говорит, что это четкое и ясное предложение руки и сердца, и его примут как улику в любом суде Соединенных Штатов. А еще он сказал, что, если ты будешь водить меня за нос и корчить из себя столичную штучку, он сам возьмется за дело и вчинит тебе иск за нарушение обещания жениться. Ты и опомниться не успеешь. Так что не болтай попусту, а отвечай: ты мне писал или ты мне не писал?

Нет, нет, только не это. Мне совсем недосуг заниматься еще и приготовлениями к свадьбе. Я знать не знал, действительно ли Шарлин (о, боже!) могла вчинить мне иск, и сейчас это совершенно не волновало меня.

Слишком много всего навалилось. Слишком много волков норовили в меня вцепиться. Похоже, пришло время натравить их друг на дружку. Поэтому я сказал:

— Извините.

И подошел к телефону.

— Можешь звонить, кому угодно, — громогласно объявила Шарлин. — Я свои права знаю. Не думай, что тебе позволено играть моими чувствами.

Было уже половина шестого, и рабочий день кончился, но Добрьяк произвел на меня впечатление человека, который любит сидеть в конторе допоздна, запоем читая книги по правоведению или фокусничая с закладными. Если его не окажется на месте, придется рискнуть и позвонить Райли.

К счастью, Добрьяк был верен себе и сидел в присутствии. Когда он снял трубку, и я назвал себя, стряпчий тотчас закричал:

— Фред! Я вас обыскался! Где вы?

— Это неважно, — ответил я. — Я хочу…

— Вы дома?

— Нет. Я хочу…

— Фред, нам надо поговорить.

— Подождите. Я хочу…

— Это важно! Жизненно важно!

— Я хочу…

— Вы можете прийти ко мне в контору?

— Нет. Я хочу…

— Нам необходимо встретиться и поговорить. Надо обсудить…

— Черт возьми, да замолчите хоть на минуту! — гаркнул я.

Мир погрузился в звенящую тишину. Краем глаза я видел, что Шарлин изумленно таращится на меня.

— Вот что, — сказал я вселенскому безмолвию. — Если вы — мой поверенный, то послушайте меня хотя бы минуту. Если вы не хотите меня слушать, значит, вы не мой поверенный.

— Фред, — полным холестерина голосом отозвался Добрьяк. — Разумеется, я вас выслушаю. Говорите, что хотите, Фред.

— Хорошо. Когда мне было пятнадцать лет, я провел две недели в лагере бойскаутов.

— Дивные места, — молвил Добрьяк немного рассеянно, но с явным желанием сделать мне приятное.

— И отправил оттуда письмо своей однокласснице. Сейчас она в Нью-Йорке. Ее дядька работает судьей в Монтане. Она утверждает, что мое письмо — это брачное предложение, и грозится засудить меня за нарушение обещания жениться.

Я оторвал трубку от уха, чтобы Шарлин могла вместе со мной послушать ржание Добрьяка, напомнившее мне смех колдуньи из Диснеевской «Белоснежки».

Шарлин захлопала глазами, полускрытыми стеклами очков в шутовской черепаховой оправе с блестками. На лице ее волнение боролось с решимостью.

Когда Добрьяк перешел с гогота на хохот, потом — на смех и, наконец, на хихикания и повизгивания, я снова прижал трубку к уху и спросил:

— Итак, что мне делать? Спровадить ее?

После чего опять поднял трубку на воздух, чтобы вместе с Шарлин выслушать ответ. Должен признаться, он меня удивил. Добрьяк сказал:

— Нет-нет, ни в коем случае, Фред. Разыграйте волнение и тревогу, мой мальчик. Если сумеете, возмутитесь! Сделайте вид, будто вы не хотите жениться на ней и блефуете, но боитесь, что ваши позиции непрочны. Если нам удастся заманить этих людей в суд… — Он не договорил, потому что снова начал хихикать и повизгивать.

Я поднес трубку ко рту и спросил:

— А какой мне в этом прок?

— У ее родни водятся денежки? — осведомился Добрьяк. — Есть собственный дом? Какое-нибудь дело?

— Извините, я сейчас, — сказал я. — Она забыла закрыть за собой дверь, и тут сквозит.

Я подошел к двери и явственно услышал затихающий перестук каблучков. А потом снизу донесся истошный, но тоже затихающий крик:

— Ты за это заплатишшшшшшшь!

Я тихонько прикрыл дверь, в кои-то веки испытав столь непривычное для меня ощущение торжества.

Глава 17

Снова взяв трубку, я услышал голос Добрьяка, повторявшего:

— Алло! Алло! Алло!

— Алло, — сказал я.

— А, вы здесь. Где вы?

— Пока не могу сказать, — ответил я.

— Фред, нам настоятельно необходимо встретиться…

Тут он ошибался. Настоятельная необходимость заключалась в другом: я должен был как-то овладеть положением. Подпустив в голос стальных ноток, я сказал:

— Повторяю последний раз: прекратите называть меня Фредом.

— Можете звать меня Маркусом, — ответил он.

— Я не хочу звать вас Маркусом, — заявил я ему. Вероятно, это были самые грубые слова, с которыми я когда-либо обращался к человеческому существу. — Я хочу называть вас мистером Добрьяком. А вы зовите меня мистером Фитчем.

— Но… но ведь так не годится. Все называют друг друга просто по имени.

— Все, кроме нас с вами, — уточнил я.

— Ну… — с сомнением протянул он. — Хозяин — барин.

От этих слов я аж просиял, но постарался не дать улыбке прокрасться в мой голос.