Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

—  Я уже сказал: не поведу полки через Дикое поле! Иль не ясно?!

Чуть было не воскликнул князь Михаил Воротын­ский: «Но почему?» Сдержал, однако, себя, едва переси­лил, так велико было недоумение. И еще — обида. Невы­носимо горькая. Не доверяет, выходит, государь, так же как он, Воротынский, не доверяет Фролу. Но Фрол толь­ко по мелочам усерден, всего-навсего прислужник лов­кий, а он, князь, разве не показал себя в делах зело круп­ных? Одна Казань чего стоит! А то, что у ханского трона свои глаза и уши завел, разве это в ущерб Отечеству? И послов к литовским князьям не без пользы посылал. Вон князь Вишневецкий под самое сердце крымского хана занозой впился…

«Иль я о Земле Русской не забочусь? Я же — Владими­рович!»

Вполне справедливый вывод, что царь не доверяет, как прежде, князю. И виной тому не столько доносы Фрола, сколько всё более захватывающая уверенность царя Ивана Васильевича, что вокруг его гнезда одни только отбросы, которые не уберешь и с которыми просто приходится мириться, но обращать на них внимание нет нужды. Он, самодержец, один принимает решения. Только он. Остальным следует безропотно исполнять его волю, аки рабам.

Позже князь Михаил Воротынский узнает, что не только он советовал царю, отказавшись временно от про­тивоборства за Ливонию с тевтонцами, ляхами и шведа­ми, собрать всю рать в один кулак и двинуть ее на Крым. Многие разумные воеводы, даже бояре и дьяки, считали, что не сыскать лучшего момента для того, чтобы покон­чить с разбойничьим гнездом, единственным оставшим­ся гнездом чингисхановским против России, вернуть ис­конно русские земли в лоно матери-родины. Особенно рьяно настаивали на том, чтобы прекратить ливонскую войну, : — войну с христианским миром, а наказать Крым, угнездившихся там жестоких разбойников, — Адашев, Сильвестр и Михайлов. Они убеждали царя, всяк своими доводами, в выгоде для России разгрома Крымского ханства, но не воспринимал разумные те со­веты самодержец, а почему, объяснять не счел нужным. И так и эдак прикидывали сторонники удара по Крыму, но не находили особых препятствий для него.

Если страшится царь Иван Васильевич пути неведо­мого для полков, то зря. Казаки (они же русские люди!) укажут и броды, и переправы, а Ертоул с посохой в два-три месяца наведет гати и мосты, и можно будет дви­гаться без помех. Не следует забывать, что и бродники187 , на всех реках занимающиеся переправой купеческих караванов, тоже русские. Разве не помогут они своим, родным христианам. Справа и слева рать тоже оберег имеет: справа казаки Вишневецкого прикроют, слева — черкесы.

Если султана турецкого опасается дразнить, ибо тот считает Тавриду подвластной себе, то тоже без основа­ния. Турция — это тебе не Швеция, Польша, Империя и Ливония, которые вместе против России стоят. Даже не успеет опомниться, как падет Крым. А потом, если и по­шлет янычар воевать русскую рать, разве трудно их бу­дет назад в море выпроводить. К тому же Сербия, Молда­вия, Валахия, Болгария и Венгрия ополчатся против не­верных. Да и Империя, если не поможет ратью, то ме­шать, во всяком случае, не станет.

Не это, значит, на уме у царя. Намерен, видимо, ис­пользовать крымцев в борьбе за Ливонию. Только и тут резона никакого нет. Ляшцы и ливонцы золота не жале­ют, натравливают хана на Москву, и коварство ханское уже не один десяток раз изведано. Даже когда вроде бы на Литву походом идет. Все едино верхнеокские русские земли пограбит, полон поимеет.

Увы, какими соображениями руководствовался царь, никому доподлинно было неведомо — труса ли он празд­новал, схитрить ли хотел либо просто упрямился, — только дорого обошлась России та неразумность царская. Очень дорого! Лилась кровь христианская, пылали горо­да и веси, тысячи полоняников продавались в рабство до тех самых пор, пока мощный кулак Потемкина не обру­шился на Крым188 , разметав поганое гнездо.

Но, может, в том князья с боярами тоже виноваты, что не настояли на своем. Взять хотя бы того же Воро­тынского. Легко покорился упрямому государевому «нет!». Изловчился поскорее передать полк Правой руки главному воеводе, с благословения царя вернулся в удел блюсти рубежи земли русской.

А Ивану Васильевичу есть ли нужда удерживать воз­ле себя многознайку. Он с легкостью душевной отпустил его. Только предупредил:

— Послов своих больше не шли ни в Крым, ни в Лит­ву. Посольский приказ для того у меня имеется.

— Лазутчиков, государь, а не послов. Чтоб не слепы­ми в уделе на украинах твоих сидеть.

Промолчал Иван Васильевич. Не сказал ни да, ни — нет. Как хочешь, стало быть, так и поступай.

Воротынский, естественно, понял, как ему выгодно: молчание — знак согласия.

Потянулись годы порубежные: погони по ископотям сакм, которые шныряли беспрестанно, и ожидание каж­дую весну и каждое лето большой крымской рати. Хотя Челимбек и ципцаном извещали лишь о том, что Девлет-Гирей копит пока силы, все же не отступал Разрядный приказ от заведенного правила: пять полков с ранней весны до поздней осени стояли в городах-крепостях на берегу Оки. Если приходил полк в Одоев — хорошо, если не приходил — еще лучше. Хлопот меньше. А с сакмами вполне справлялась дружина княжеская совместно со сторожами.

Дружину чаще всего водил сам князь, но иной раз до­верял либо Никифору с сыном, либо одному Косьме или посылал его вместе с Николкой Селезнем, и те радовали князя своей умелостью и ратной смекалкой. Фрол же Фролов все более и более отдалялся от дел дружинных, хотя и норовил все время липнуть к князю. Тот его не от­талкивал, но ответственных поручений не давал. По ме­лочам все. Тут он, как говорится, незаменим. И не думал князь Воротынский, каково на душе у бывшего стрельца, ради власти и почета готового на все.

Впрочем, ему было не до мелочей житейских: дела по­рубежные отнимали почти все время, приковывали к се­бе все мысли. Да к тому же в семье прибыток: родился сын. Наследник. Окрестили Иваном189 . Побьет сакму князь либо окончит поездку по сторожам и — к чадам своим спешит, насладиться их беззаботной веселостью, к жене своей кроткой и ласковой.

Ничего ему больше не нужно. Счастлив он и службой, и домом, Бога молит, чтобы и впредь все шло так же лад­но. О царствующем граде даже не помышлял.

Увы, человек не волен распоряжаться собой — по жизни ведет его судьба, предопределенная Всевышним.

Очередную сакму порубили казаки и дети боярские, не ожидая княжеской дружины в помощь, князь на арга­мака и — к победителям. Ободрить добрым словом геро­ев, о раненых позаботиться, семьи погибших утешить до­брым словом и крупным вспомоществованием. Дня три на то ушло, хотел еще и по сторожам проехать, да тут Фрол Фролов прискакал.

— Печальная весть, мой князь! Царица наша Анаста­

сия приказала долго жить.

— Свят! Свят! Что творишь ты, Господи?! Ровесницы они с женой его, во цвете лет, а — надо же.

Чем прогневила Господа Бога? Уж не кротостью ли сво­ей, не добродетельностью? Не разумом ли, достойным уважения?

— Откуда горестную сию весть получил? — спросил князь Фрола.

— Посланец царев из Москвы. Тебя ждет, князь.

Старается Фрол печаль на себя напустить, очень ста­рается, а ничего у него не получается. Так и прет из него торжествующая радость.

«Будто его, Фрола, время пришло? Неужто перемены грядут? Не дай Бог, слова Ивана Шуйского вещими ока­жутся!»

Да. Так оно и есть. Не сказал всего Фрол Фролов кня­зю, не мог сказать, ибо кроме посланца царева приехал совсем незаметно человек тайного дьяка, который рас­сказал, что Адашев с Сильвестром удалены от престола и грядет суд над ними, что верх берут боярин Алексей Бас­манов и сын его, кравчий190 Федор, князь Афанасий Вя­земский, Василий Грязный, Малюта Скуратов-Вельский и иные, кто с ними в ладах. А Фрол знал их всех, он сра­зу понял, куда повернут они царя Ивана Васильевича. Оттого и торжествовал. Видел уже конец службы своей у князя Воротынского.

Княгиня в слезах. Подруги, можно сказать. В одном ряду стояли, когда царь жену себе выбирал. Разве такое забудешь? Да и после свадеб не отдалились они слишком. Первенцев своих вместе в Лавре крестили. Особенно со­крушалась княгиня тем, что не может проводить царицу в последний путь. Одно утешение — молитва о спасении ее души.

Не прошла еще горе-печаль в доме Воротынских, как новая кручина, не менее прежней, принесена была дьяком царевым. Прибыл тот с поручением взять с князя клятву не держать стороны Адашева и Сильвестра. Пояс­нил кратко, не вдаваясь в подробности:

— Винят их бояре думные и государь наш в смерти ца­рицы кроткой и благодетельной Анастасьи. Чародейст­вом эти недоброхоты свели незабвенную в могилу. Либо зельем ядовитым.

«Не может того быть!» — чуть не сорвалось возмущен­ное с уст князя Воротынского, но он сдержал себя. Тут и цепи подземельные вмиг вспомнились, и слова князя Ивана Шуйского. Нет, он не хотел на Казенный двор, не желал оказаться в царских недругах. С Адашевым и так у него, князя, много связано. Спросил только, после пау­зы, дьяка: