Каменный мешок - Арнальд Индридасон

Никогда не сдастся. Не с этим ребенком в руках.

— Оставь маму в покое, — тихо сказал Симон.

— А ну дай его сюда! — заорал Грим. — Змея подколодная, отравительница, дай мне его сюда немедленно!

Мама покачала головой и ответила тихонько:

— Никогда ты его не получишь.

— Оставь маму в покое!

Это снова Симон, погромче.

— А ну давай его сюда! — бушевал Грим. — А не то я вас обоих убью! Всех вас убью! Всех вас!! Всех убью!!!

Изо рта у него пошла пена.

— Чертова шлюха! Решила меня убить! Одурела совсем! Как ты посмела! Убить меня!

— А ну прекрати!!! — заверещал Симон.

Мама одной рукой прижала новорожденного покрепче к груди, а другой стала шарить на полу, искать ножницы. Ножниц нигде не было. В ужасе она оглянулась вокруг, забыв на миг про Грима, но ножницы исчезли.

Эрленд поднял глаза на Миккелину.

— И кто же забрал ножницы? — спросил он.

Миккелина стояла у окна, спиной к гостям. Эрленд и Элинборг переглянулись — у обоих возникла одна и та же мысль.

— Вы — единственный человек, который знает, что произошло? — спросил Эрленд, не получив ответа.

— Да, — ответила Миккелина. — Кроме меня, не знает никто.

— И кто же забрал ножницы? — повторила за боссом Элинборг.

28

— Ну что, хотите познакомиться с Симоном? — спросила Миккелина.

Ее глаза блестели от слез.

— С Симоном?

Эрленд не понял, о ком она. Ах да, человек, который заехал за ней на машине на Ямный пригорок.

— Вы своего сына имеете в виду?

— Нет, не сына, брата, — сказала Миккелина. — Хотите познакомиться с моим братом Симоном?

— Он еще жив?

— Да, жив-здоров.

— Тогда нам надо с ним переговорить, — сказал Эрленд.

— От этого не будет большого толку, — предупредила Миккелина и мило улыбнулась. — Но повидать его стоит. Ему приятно, когда его навещают.

— Но ведь вы не довели рассказ до конца, — напомнила Элинборг. — Господи, что это был за дьявол, что за тварь! Я поверить не могу, чтобы человек мог совершить такое.

Эрленд обеспокоенно посмотрел на коллегу.

Миккелина поднялась на ноги:

— Я вам все расскажу по дороге. Нам пора на встречу с Симоном.

— Симон! — воскликнула мама.

— Оставь маму в покое!!! — взвизгнул дрожащим голосом Симон и в следующий миг — никто и ахнуть не успел — со всей силы вонзил ножницы Гриму в грудь.

Симон вытянул руки вдоль туловища, и все увидели, что торчит из груди у Грима. Тот же ошарашенно глядел на сына, словно не понимая, что произошло. Он опустил голову, увидел торчащий из собственного тела предмет и так удивился, что не двинулся с места, а лишь снова поднял голову и поглядел на Симона.

— Ты что? — застонал Грим и упал на колени. — Решил меня убить?

Кровь фонтаном била из раны, заливая пол. Грим повалился на бок, затем на спину и затих.

Мама лежала на полу, в безмолвном ужасе сжимая новорожденного. Миккелина, боясь шелохнуться, лежала рядом. Томас стоял на том же месте, где уронил плошку с кашей. Симона начало трясти. Грим не подавал признаков жизни.

Дом погрузился в гробовую тишину.

И тут мама закричала.

Миккелина перевела дух.

— Я не знаю. Может, ребенок был мертворожденный, а может, мама так сильно прижала его к груди, что он задохнулся. Плюс он родился раньше срока, мама ждала его весной, а была еще самая настоящая зима. Крика мы от новорожденного тоже не услышали. Мама так боялась, что он вырвет у нее ребенка из рук, вот и успела только прижать его покрепче к груди, лицом вниз. Где там проверить, не блокированы ли дыхательные пути, например, — в тот миг она думала только о том, как не отдать его Гриму.

Эрленд повернул на боковую дорогу к указанному Миккелиной ничем не примечательному особнячку.

— А к весне он был бы уже мертв? — спросил Эрленд. — Я имею в виду, ваш отчим? Она примерно на это рассчитывала, так?

— Вполне возможно, — сказала Миккелина. — Она травила его всего три месяца подряд. Этого оказалось недостаточно.

Эрленд заглушил двигатель.

— Вы знаете, что такое гебефрения? — спросила Миккелина, выходя из машины.

Мама смотрела на мертвое дитя у себя на руках, качалась вперед-назад и рыдала — не рыдала даже, а выла от боли.

Симон словно и не замечал ее, глядя на лежащее на полу тело отца. Он не верил своим глазам. Лужа крови делалась все больше. Его трясло.

Миккелина попыталась успокоить маму, но тщетно. Томас же просто повернулся ко всем спиной, ушел в спальню и запер за собой дверь, не произнеся ни слова. Словно ничего и не было.

Прошло некоторое время.

Миккелина сидела на полу, обняв маму. Рыдания постепенно делались все тише, мама перестала раскачиваться. Потом затихла, тряхнула головой и огляделась вокруг. Миккелина поняла, что мама пришла в себя.

На полу перед ней лежал Грим, рядом стоял дрожащий как осиновый лист Симон, справа ее обнимала Миккелина. Бедная девочка, какая мука у нее на лице. Подвинула к себе таз с горячей водой, приготовленный сыном, и вымыла в нем новорожденного, аккуратно, неторопливо, только все время молча оглядывалась. Казалось, она уже знала, что делать дальше, детали можно не продумывать. Отложила ребенка в сторону, погладила по голове дочку, убрала ее руку, встала и обняла Симона, который за все это время так и не двинулся с места. Как только мама обняла его, он перестал дрожать и заплакал, громко, как мама, не в силах сдержаться. Она усадила его на стул, спиной к телу отца. Подошла к Гриму, выдернула ножницы из раны, бросила их в раковину.

И сама села на стул, едва не падая от усталости. Все-таки только что родила.

Передохнув, она объяснила Симону и Миккелине, что надо делать. Вдвоем с сыном они закатили тело Грима на одеяло и вытащили его на воздух, за дверь, а затем отправились в сторону от дороги. Отойдя на порядочное расстояние, мама указала Симону место, и тот принялся рыть яму. Днем немного развиднелось, но сейчас снова шел дождь, ледяной, сильный зимний дождь. Земля была мягкая — оттаяла за последнюю неделю. Симон работал попеременно лопатой и киркой и за два часа выкопал большую яму. Тогда они с мамой вернулись к дому за телом и притащили его на одеяле к могиле, зашли с другой стороны и потянули. Тело рухнуло на дно — легло на бок, правая рука торчала вверх, — а там мама и Симон вытянули из-под него одеяло. Духу прыгнуть в яму и поправить покойника ни у кого не хватило.

Сделав это, мама тяжелыми, медленными шагами снова отправилась в дом и вернулась оттуда с новорожденным. Аккуратно уложила крошечное тельце поверх Грима и хотела уже было перекрестить могилу, но опустила руки, сказав:

— Его не существует.

Потом взяла лопату и стала засыпать могилу землей. Симон стоял подле и смотрел, как мокрые черные комья один за другим падают на два тела, большое и маленькое, скрывая их под собой. Миккелина тем временем приводила в порядок кухню. Томаса как ветром сдуло.

Могила была засыпана почти наполовину, как Симону вдруг показалось, будто Грим пошевелился. Симон вздрогнул и повернулся к маме, та же сначала ничего не заметила, но, решив передохнуть и опершись на лопату, посмотрела вниз. К ее ужасу, земля зашевелилась, полузакрытое слоем грязи лицо дернулось.

Открылись глаза.

Симон замер как вкопанный.

Грим смотрел из могилы прямо ему в глаза.[62]

Симон завыл от страха. Мама глянула на Симона, затем вниз, в могилу, и поняла, что ей не почудилось, Грим еще жив. Дождь не унимался, смывая землю с его лица. На миг мама сама заглянула ему в глаза. Тот, едва двигая губами, сказал:

— Ну же, давай! Пожалуйста!

И опустил веки.

Мама посмотрела на Симона. Затем — вниз, в могилу. Затем — снова на Симона. Затем — вздохнула и взялась за лопату, словно ничего и не произошло. Лицо Грима исчезло под комьями земли, и они больше его не видели.

— Ма-амочка, — застонал Симон.

— Симон, — сказала мама, — иди домой. Тут все кончено. Иди домой и помоги Миккелине. Ну же, давай, Симон, милый мой, пожалуйста. Иди.

Вонзив лопату в землю, она продолжила засыпать могилу — согбенная, промокшая до нитки, на холодном ветру. Симон посмотрел недолго на маму и, не проронив ни звука, пошел домой.

— Томас, наверное, решил, это он во всем виноват, — сказала Миккелина. — Он никогда с нами об этом не разговаривал — да и вообще бросил с нами разговаривать. Захлопнул себя, как сундук, закрылся на засов. Да и то, ведь это он послушался Грима и запустил ложку в кашу, а мама закричала, и он выронил тарелку, и все пошло кувырком, погребя под собой и его отца, и нашу прошлую жизнь.

Эрленд, Миккелина и Элинборг сидели в изящно обставленной гостиной и ждали Симона. Сестра сказала им, что Симон пошел на прогулку, но вернется с минуты на минуту.