Моя гениальная подруга - Элена Ферранте

На Рождество они не продали ни одной пары. Как-то раз в мастерскую зашел Антонио, попросил у Рино ботинки сорок четвертого размера и примерил. Потом он говорил мне, какое испытал удовольствие, чувствуя себя хорошо обутым. Он уже видел в воображении, как мы с ним идем на свадьбу, и он — в новом костюме и этих ботинках. Но ничего не вышло. Когда он спросил, сколько стоят ботинки и Рино назвал цену, Антонио так и замер, разинув рот: «Ты что, с ума сошел?» Рино предложил ему рассрочку: «Будешь выплачивать каждый месяц». Антонио только рассмеялся: «Лучше уж машину куплю».

Лила, поглощенная подготовкой к свадьбе, не обратила внимания, что брат, до того пребывавший в приподнятом, несмотря на усталость, настроении, снова помрачнел, стал плохо спать и злиться без повода. «Он как капризный ребенок, — объясняла она Пинучче. — Если его желания не исполняются немедленно, обижается на весь свет». Лила вовсе не воспринимала провал рождественских продаж как окончательный; Фернандо, впрочем, придерживался того же мнения. В конце концов, обувной рынок сильно зависит от сезонного фактора, а в белых коробках, пирамидой сложенных в мастерской Черулло, имелись модели, рассчитанные на разные времена года. Надо просто немного подождать — весны, лета или осени, — и обувь непременно раскупят.

Но Рино не мог терпеть. После Рождества он, ни с кем не посоветовавшись, отправился к хозяину пыльной обувной лавки на шоссе, связанному с семейством Солара, и предложил ему выставить на продажу несколько пар обуви «Черулло»: без всяких обязательств, просто чтобы посмотреть, как пойдут. Торговец вежливо ему отказал, объяснив, что его клиентов такая продукция не интересует. Рино рассердился, вспылил, и они повздорили, что стало известно всему кварталу. Фернандо отругал сына, Рино в ответ наговорил отцу грубостей. Лила в очередной раз убедилась, что ее брат — источник хаоса и разрушений, и это ее пугало. Потом она стала замечать, что, когда они выходят гулять вчетвером, брат всегда старается пропустить их с Пинуччей вперед, а сам идет сзади, в чем-то горячо убеждая Стефано. Колбасник выслушивал его спокойно, только однажды до Лилы донеслись его слова:

— Извини, Рино, но ты, наверное, думаешь, что я потратил такую кучу денег просто так, только из любви к твоей сестре? Обувь готова, и обувь отличного качества. Теперь ее надо продать. Проблема в том, чтобы найти подходящий рынок.

Это «только из любви к твоей сестре» ей не понравилось. Но она не стала цепляться к словам Стефано, потому что на Рино они подействовали наилучшим образом: он перестал нервничать и принялся разрабатывать стратегии продаж, которые обсуждал с Пинуччей. Нужно мыслить глобально, вещал он. Почему проваливается так много хороших идей? Почему мастерской Горрезио пришлось отказаться от производства мопедов? Почему модная лавка галантерейщика просуществовала всего полгода? Потому что это были мелкие предприятия. А у фирмы «Черулло», напротив, есть все шансы в ближайшее время выйти за пределы квартала и завоевать более перспективный рынок.

Между тем приближался день свадьбы. Лила бегала на примерки свадебного платья, окончательно отделывала новую квартиру и воевала с Пинуччей и Марией, которые, помимо всего прочего, дружно вставали на дыбы, если в предсвадебные хлопоты пыталась вмешаться Нунция. С каждым днем отношения Лилы с будущими родственницами делались все более напряженными. Но удар последовал с совершенно неожиданной стороны. Одно за другим произошли два события, оказавшие на Лилу ужасное воздействие.

Холодным февральским утром она попросила меня сходить вместе с ней к учительнице Оливьеро. Она никогда не проявляла к ней никакого интереса, не говоря уже о любви или благодарности, но тут вдруг решила, что должна лично вручить ей приглашение на свадьбу. Со своей стороны, я никогда не передавала Лиле неприятных характеристик, которыми награждала ее синьора Оливьеро, и не собиралась делать этого сейчас, тем более что в последнее время учительница утратила былую воинственность. Я надеялась, что она примет приглашение Лилы вполне благожелательно.

Лила оделась поскромнее, и мы пошли. Дом учительницы располагался в двух шагах от церкви. Когда мы поднимались, я заметила, что Лила нервничает. Мне-то и дорога, и лестница перед домом были хорошо знакомы, не то что ей. Она молча шагала по ступенькам. Я повернула ручку; послышалось шарканье ног.

— Кто там?

— Греко.

Она открыла. На плечах у нее была фиолетовая накидка, половина лица замотана шарфом. Лила улыбнулась:

— Синьора Оливьеро, вы меня помните?

Оливьеро посмотрела на нее тем же взглядом, каким смотрела на уроках, когда Лила мешала всему классу, потом повернулась ко мне и с трудом, будто у нее что-то застряло в горле, проговорила:

— Кто это? Я ее не знаю.

Лила растерялась и перешла на итальянский:

— Это я, Черулло. Я принесла вам приглашение. Я выхожу замуж и буду очень рада, если вы придете ко мне на свадьбу.

Учительница снова повернулась ко мне и сказала:

— Черулло я помню. А вот эту особу не имею чести знать.

И захлопнула дверь у нас перед носом.

Несколько мгновений мы простояли на лестничной площадке, потом я протянула к ней руку, но она отвела ее, подсунула приглашение под дверь и пошла по лестнице вниз. На обратном пути она жаловалась мне на бюрократические сложности, особенно связанные с получением разрешения на венчание в церкви, и несколько раз подчеркнула, что ей очень помог мой отец.

Но еще более неприятный — и совершенно неожиданный — эпизод произошел из-за Стефано и истории с обувью. Между ними давно было решено, что шафером на свадьбе будет родственник Марии, после войны поселившийся во Флоренции и открывший там небольшой магазинчик антиквариата, в основном изделий из металла. Этот родственник женился на флорентийке и вскоре перенял у нее тамошний акцент. В семье он пользовался уважением — не зря его пригласили в крестные отцы к Стефано. И тут вдруг жених заявил, что передумал и шафером у него на свадьбе будет совсем другой человек.

По мнению Лилы, Стефано просто перенервничал перед свадьбой. Ей самой было безразлично, кто будет шафером, — она вообще не придавала этому значения. Насторожило ее только то, что Стефано на вопрос, на кого он поменял флорентийца, отвечал уклончиво и путано. Когда до свадьбы оставалось меньше недели, он наконец — тоном, не допускающим возражений, отметающим возможность обсуждения, — назвал ей имя: Сильвио Солара — отец Марчелло и Микеле. Лила, которая и помыслить не могла, что кто-то из родни Марчелло Солары будет присутствовать на ее свадьбе, на несколько дней снова превратилась в ту отчаянную девчонку, какой была прежде и какую я знала как никто. Она обложила Стефано отборной бранью, сказала, что больше видеть его не желает, и заперлась в родительском доме. На последнюю примерку платья она не пошла.

К ней потянулась процессия переговорщиков. Первой явилась Нунция и долго давила на жалость, призывая подумать о благе семьи. Ее сменил угрюмый Фернандо, который сказал, что нечего капризничать, она не маленькая и должна понимать: если хочешь хорошо жить в нашем квартале, надо дружить с Сильвио Соларой. Не отстал от родителей и Рино: с напористостью истинного бизнесмена, озабоченного прибылями, он объяснил ей, что у папаши Солары денег больше, чем в ином банке, а главное — он согласился принимать участие в продвижении обуви «Черулло». «Чего ты добиваешься? — кричал он, глядя на сестру злобными, налитыми кровью глазами. — Хочешь, чтоб мы все сдохли? Чтоб все наши труды пошли псу под хвост?» Даже Пинучча навестила Лилу и, поджимая губки, сказала, что и сама была бы рада видеть шафером торговца из Флоренции, но надо быть разумной: нельзя рушить брак и перечеркивать любовь из-за всякой ерунды.

Минул день, минула ночь. Нунция все это время молча сидела в углу комнаты, ничего не делала, но и спать не уходила. Потом потихоньку выбралась на улицу и отправилась ко мне. Она просила меня поговорить с Лилой и вразумить ее. Соблазн был велик: я долго думала, чью сторону должна занять. На кону стоял брак — соединение не только чувств, но и интересов. Я испугалась. Я знала, что могу публично выступить с критикой понятия Святого Духа и бросить вызов авторитету преподавателя богословия, но понимала, что на месте Лилы мне точно не хватило бы смелости накануне свадьбы взять и сбежать чуть ли не из-под венца. Меня терзали сомнения. Я догадывалась, что, стоит мне ее подтолкнуть, она так и сделает. В глубине души я сознавала, к чему стремлюсь на самом деле: вернуть себе бледную Лилу с конским хвостом, хищными прищуренными глазами, в дешевом тряпье. Чтобы она ни обликом, ни поведением больше не напоминала Жаклин Кеннеди местного разлива.

Но на свою и на ее беду я решила, что с моей стороны это было бы подло. Я верила, что желаю ей добра и не хочу, чтобы она вернулась в беспросветную тоску дома Черулло. Вот почему с красноречием, достойным лучшего применения, я принялась ее убеждать: «Лила! Сильвио Солара — не Марчелло и даже не Микеле; ты не хуже меня знаешь, что смешивать их нельзя, ты сама не раз об этом говорила. Не он затащил Аду в машину, не он стрелял по нас в новогоднюю ночь, не он против твоей воли проник в твой дом, не он распространял о тебе грязные сплетни. Сильвио просто будет шафером на свадьбе, а потом поможет Рино и Стефано с продажей обуви. В твоей дальнейшей жизни он не будет играть никакой роли». Я тасовала колоду, в которой нам обеим была знакома каждая карта. Я напирала на то, что прошлое — это прошлое, а мы должны смотреть в будущее; что мы, в том числе они со Стефано, — люди совсем другого поколения, и у нас все будет не так, как было у наших родителей. Последний аргумент пробил брешь в ее глухой обороне, я это сразу почувствовала и усилила натиск. Она слушала меня молча, явно желая, чтобы я нашла те слова, которые смогли бы окончательно ее переубедить, и действительно понемногу сдавалась. Но в ее глазах я прочитала и кое-что еще: своим решением Стефано показал, что она знает о нем далеко не все, и это открытие пугало ее больше, чем одержимость Рино.