Калейдоскоп жизни - Всеволод Овчинников

Упав с головокружительного уступа, Замбези вынуждена круто изменить свое течение. Путь вперед ей преграждает отвесная каменная стена. И река под прямым углом поворачивает влево. Водопад в сочетании с водоворотом — вот что представляет собой чудо на Замбези.

Главный водопад обрамлен двумя островами. Первый, базальтовый утес, называется «Катаракт». Второй носит имя Ливингстона. Именно на него высадился исследователь Африки, приблизившись к водопаду на каноэ 16 ноября 1855 года.

После провозглашения независимости Родезии, когда она стала называться Зимбабве, а ее столица Солсбери была переименована в Хараре, когда повсюду сносили монументы, напоминавшие о британском колониальном господстве, было решено сохранить памятник Ливингстону на прежнем месте и не переименовывать остров, названный в его честь. Борцы за свободу Африки с уважением отнеслись к выдающемуся исследователю Черного континента.

Напротив острова Ливингстона туристская тропа выходит на степной участок. Здесь шелестит пожелтевшая трава, а падающая вода шумит уже метрах в ста левее. У водопада Лошадиная подкова, как и у соседнего, Радужного, можно наконец рассмотреть дно ущелья, по которому змеится зеленоватая лента Замбези. И вот передо мной пятый по счету, Восточный водопад. В сухой сезон его занавес напоминает отдельные пряди седых волос, свисающие с замшелого обрыва коричневато-угольного цвета.

Снова окидываю взором чудо на Замбези. Пожалуй, самое поразительное здесь — контраст между спокойным, неторопливым течением реки, ее ленивой, маслянистой гладью и как бы рождающейся из нее «обителью разгневанных богов», гремящей и клокочущей смесью падающих струй и поднимающихся водяных капель.

Ощущение чуда усиливается еще и тем, что водопад Виктория доныне предстает перед нами таким же, каким его увидел Ливингстон. За это следует воздать должное англичанам. Ни одной современной постройки, ни одного рекламного щита, которые так раздражают на Ниагаре! Люди приложили немало усилий, чтобы национальный парк Виктория-фоле стал более удобным для посетителей. Но сделано это деликатно и незаметно.

Ступени бетонных лестниц облицованы каменными плитами неправильной формы. Пешеходные тропы не заасфальтированы, а присыпаны гравием. Упавшие вековые деревья превращены в скамейки для отдыха. Даже проволочная ограда над кручами скрыта от глаз колючим кустарником. А хижина с крышей из пальмовых листьев оказалась туалетом, оборудованным не хуже аналогичных заведений в Виндзорском парке. Чистота, умывальник с полотенцем — вот тебе и Африка между реками Замбези и Лимпопо, где, как мы знаем с детства, лечил зверей добрый доктор Айболит.

Впервые я попал в Иран еще при шахе — сопровождал нашего тогдашнего главу государства Николая Подгорного во время его официального визита. На дворцовом приеме меня познакомили с младшим сыном шаха. По поручению отца он занимался возвращением на родину шедевров национальной культуры, скупал по всему миру персидские ковры, персидские миниатюры, старинные издания персидских поэтов.

Принц поинтересовался, не родственник ли я Овчинникова. А поскольку ответить на подобный вопрос я мог только утвердительно, он предложил посмотреть собранную им «крупнейшую в мире коллекцию Овчинникова».

Так я узнал то, о чем в советское время родители предпочли мне не рассказывать. Оказалось, надпись «Павел Овчинников» на серебряной сахарнице и витых чайных ложечках, унаследованных моим отцом от родителей, — это фирменное клеймо двоюродного брата моего деда, известного в XIX веке ювелира. Основоположник русской перегородчатой эмали на серебре, он прославился на нижегородских ярмарках и поныне высоко ценится на мировых аукционах.

Будучи в Англии, я спросил «что-нибудь от Овчинникова» в антикварной галерее аукциона «Сотби». Мне предложили старинную шкатулку с дюжиной чайных ложечек. Но такой семейный сувенир стоил пятнадцать моих месячных лондонских зарплат. Пришлось от него отказаться.

Как специалист по национальной культуре, сын шаха настоятельно рекомендовал мне побывать в Исфахане, архитектуру которого можно назвать мостом между Средней Азией и Ближним Востоком, а также в Ширазе — городе роз и соловьев, столице персидской поэзии и персидской художественной миниатюры.

Исфахан — это полмира. Так издавна говорили о городе иранцы. Он особенно прославился с тех пор, как в конце XVI века шах Аббас I сделал его своей столицей. Все в Исфахане — от бирюзовых куполов мечетей до белокаменных бассейнов — носит на себе печать искусства, предназначенного не только вызывать восхищение, но и напоминать о всемогуществе повелителя. Пожалуй, именно здесь можно понять своеобразную смесь жестокости и утонченности, варварства и просвещения, характерную для эпохи шаха Аббаса.

Он любил устраивать состязания по игре в поло. С дворцовой террасы шах увлеченно следил за двумя командами всадников, которые клюшками гоняли по полю мяч, стремясь забить его в ворота соперников. Поло увековечено на старинных персидских миниатюрах. Впоследствии эта придворная игра — нечто вроде хоккея верхом — через Индию пришла в Европу. Большим любителем ее в наши дни является наследник британской короны принц Уэльский.

Исфахан был знаменит со средних веков. Захватив город в конце XIV века, Тимур именно здесь набирал мастеров, чьи творения прославили потом его столицу Самарканд. Но наивысший расцвет исламской архитектуры, искусства отделки куполов и фасадов изразцовой мозаикой наступает в XVI–XVII веках, в годы правления шаха Аббаса. Построенные при нем мечети, медресе и мавзолеи объединяют в себе лучшие художественные традиции народов Средней Азии и Среднего Востока, которые издавна были взаимосвязаны и обогащали друг друга.

Здешние зодчие проявили большую смелость, придав оттенки синевы исфаханским куполам. Голубой купол на фоне почти всегда безоблачного неба — казалось бы, абсурдный замысел! Но именно он придает исфаханским мечетям изысканную легкость. В изразцовых мозаиках варьируются различные оттенки синего цвета, от бирюзы на куполе до ляпис-лазури на фронтоне, где на этом темно-синем фоне белеет вязь изречений из Корана. Во дворе шелестят сгорбленные от старости чинары. Усевшись под их ветвями, семинаристы решают задачи по геометрии. И это имеет особый смысл среди геометрических орнаментов, украшающих стены.

Да, исламское искусство — искусство символов, выражающееся как бы языком математических формул. Лишь кое-где на куполе робко напоминают о себе растительные орнаменты, которые позднее прославятся на персидских коврах. Что и говорить, мусульманское зодчество прежде всего орнамента-листика. Но это, я думаю, лучшее, на что способна орнаменталистика.