Безумно горячий - Тара Янцзен

Да. Конечно. Отлично. По меньшей мере, он обязан сделать для нее хоть это. Он будет только рад сидеть рядом с ней на кровати и позволять прикасаться к себе.

К своему лицу – все, только бы быть ближе.

А когда он умрет от чистого и подлого сексуального желания, это, по крайней мере, станет высокохудожественной смертью. Он всплывет лапками вверх к тому времени, как она закончит.

«Нет, – обратился он к самому себе, – используй мозги». Но это было невозможно. На кровати с ней? Ему не стоило доверять.

– Конечно, – сказал он, подходя ближе так непринужденно, как это было возможно, и готовя себя к нескольким минутам восхитительной пытки.

Но в несколько минут она не уложилась. Полчаса спустя Никки все еще «работала с его лицом», а он метался между адом и раем.

Она пахла восхитительно, но не духами: в ней смешивались запахи косметики, ее мастерской, теплой кожи и тихого дыхания. Вблизи он понял, что ресницы ее настоящие. Он был очарован выражением ее лица – с таким же она снимала Трэвиса. Он никогда не думал, что кто-то может быть так сильно сосредоточен на лице.

«Что она видит?» – гадал он, когда она откинулась назад и, прищурив глаз, окинула его взглядом прежде, чем продолжить работу. Он, было, начал сомневаться, видела ли она именно его, но время от времени их взгляды встречались и ее щеки слегка краснели.

Ему нравилось, что она так хорошо чувствовала его. Сам-то он мог получить за чувственность Бронзовую звезду. Она использовала пальцы, множество кисточек, побывавших в ее маленьких баночках и пакетиках, ерошила его волосы, потом красила и их. И с каждым ее прикосновением новая пинта крови покидала его мозг и спускалась к паху. Это было самое идеально ужасное и прекрасное ощущение, самый настоящий вызов его контролю и всему, во что он верил. Он сидел совершенно неподвижно, еда дышал, занятый попытками удержать себя и не подняться, не повалить ее на кровать и не съесть ее целиком и полностью.

– Ну вот, – наконец сказала она, усаживаясь на колени.

Потянувшись вперед, она взяла его за подбородок и повернула голову в сторону, любуясь проделанной работой.

– Хочешь посмотреть?

– Конечно. – Боже, как ему повезло. Он справился и произнес это совершенно спокойным голосом, без дрожи.

Она достала из сумочки маленький цифровой фотоаппарат и отклонилась назад, чтобы сфотографировать его. Повернув камеру, она протянула ее – он взглянул на фотографию и отпрянул.

Подняв глаза, он посмотрел на нее.

– Ты знаешь, кто ты? – спросила она с радостной, возбужденной улыбкой.

– Да. – Он понял, кто он – кого она из него сделал. Он знал, что конкретно нарисовано на его лице, и это изумляло его.

– Ну?

– Ястреб-тетеревятник. – Не ястреб Купера, ни канюк краснохвостый, ни кречет или беркут, а самый большой и беспощаднейший ястреб, жестокий хищник и умелый охотник, завладеть которым мечтали все сокольничие в мире. – У меня был такой в детстве. Мы звали его Гасом.

– Ястреб Гас? – Она сморщила нос. – Не очень-то уважительно.

– Гас был придурком, – сказал он, ухмыльнувшись, и снова посмотрел на фотографию. На его лице была прорисована каждая деталь: темный гребешок и тени на щеках, желтая полоса на переносице, темно-серый клюв, в глазах отражался взгляд хищника. – Вы мастер.

– Хочешь поработать надо мной?

О, да. Его глаза метнулись к ее лицу. Он хотел работать над ней всю ночь напролет.

– Я про лицо, – поторопилась объяснить она. Слабый оттенок румянца омыл ее щеки. Боже, она была такой симпатичной.

Вероятно, его собственные щеки были в таком же состоянии, но она не могла увидеть этого из-за маски, которую нарисовала на его лице.

Инстинкты его кричали «нет» – художник из него был никудышный, но впервые в жизни он решил ослушаться инстинктов. Ему нужно было расширить границы, если он собирался остаться с ней, а он определенно хотел остаться с ней, а при возможности даже рвануть вперед сломя голову. Они были на Стил Стрит. В безопасности. Он мог подольше посторожить ее, чтобы еще поиграть в ее игру, несмотря на то, что понятия не имел, в чем состояли правила.

– Конечно, – сказал он, взяв ее за подбородок точно так же, как недавно это сделала она. Он поворачивал ее лицо из стороны в стороны, будто отдавал себе отчет в том, что делает, хотя на самом деле просто хотел прикоснуться к ней. Под его легким захватом чувствовалась мягкая кожа и тонкие косточки. – Закройте глаза.

«Так-то лучше», – подумал он, когда она выполнила просьбу. Теперь он мог смотреть на нее без препятствий.

– Не забудь про основу, – сказала она.

– Точно. – Он взял самую большую кисть и отряхнул ее об штаны, чтобы избавиться от цвета. Потом провел ею по ее щеке: сначала по одной, затем по другой, – по всей длине носа, пересек лоб, позволяя щетинкам расходиться веером на ее коже. Не торопясь, он покрывал все ее лицо осторожными мазками, и внезапно понял смысл слов Хокинса. Он тонул в женской тайне быстрее, чем снежок растаял бы в аду, – играл с девчонкой в косметический салон. И ему это нравилось. Очень.

Он первым признал бы, что вырос в шумном, хулиганском и порой сексуально грубом доме, в окружении мужских шуток и редких – окей, их было довольно много – пинап-плакатов на стенах. И он также признал бы первым, что подходил к сексу как к спортивному состязанию для двух человек, цель которого была явно определена, а смысл сводился к тому, чтобы достичь ее.

Но это.

Это было абсолютно другим.

Он не знал, что полюбит эту сладкую, дразнящую чувственность и то, как она оборачивается вокруг него, расползаясь в тысячах разных направлений.

Он сменил кисточку на меньшую, удостоверившись, что также стер с нее все цвета о брюки. Небольшими размеренными мазками он стал рисовать невидимые лени на крыльях ее носа и по верху щек, подводя их к уголкам глаз.

– Ты тоже делаешь птицу?

– Ммм-хммммм. – Он наклонился ближе к аккуратным невидимым линиям чуть ниже ее бровей. У нее были самые сексуальные брови на свете.

– Какую?

– Воробья. – Он потянулся за тюбиком ее вишневого блеска для губ.

– Разве ястребы не едят воробьев?

– Да. Едят. Открой рот.

Так она и сделала.

Уау.

Он надавил на блеск и дотронулся им до ее рта.

– Воробьи не пользуются блеском для губ, – тихо сказала она, стараясь не шевелить губами.

– Этот пользуется. – Он закрыл блеск и, отложив его в сторону, размазал остатки подушечкой большого пальца по ее губам: получились блестящие, мягкие, вишневые-превишневые губы. На ощупь как мокрый атлас.

Дыхание застряло в горле, а большой палец остановился на середине нижней губы.