Попаданка ледяного дракона (СИ) - Свадьбина Любовь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Волосы после неистовых намыливаний встрёпаны ужасно. Ополоснувшись, промокнув тело полотенцем и накинув тёплый халат, выхожу в неосвещённую комнату, на ходу с трудом распутывая влажные пряди. Устраиваюсь у трюмо и берусь за расчёску.
Непонятная тревога наполняет меня, сжимает всё внутри, царапает сердце. Заставляю себя приводить волосы в порядок, но единственное, чего хочется – бежать. Сорваться с места и бежать без оглядки. Это желание удушает, одуряет настолько, что не сразу осознаю – это из-за музыки.
Тревожно-надрывно-печальная струнная мелодия просачивается сквозь ставни в мою спальню, сжимает сердце и проникает в мозг, наполняя его первобытным ужасом. На несколько мгновений лишаюсь способности дышать – так сдавливает рёбра невыразимой тоской, болью, мукой. И по щекам быстро-быстро текут казалось пересохшие слёзы.
Что это за музыка? Зачем она здесь? Кто играет её и с какой недоброй целью?
Всхлип вырывается из груди. Отбросив расчёску, отскакиваю от трюмо. Дышать невозможно, паника гонит прочь из комнаты.
В доме темно. Удушающе.
Прочь! Бежать!
Протяжные стоны струн бьют по нервам, в спину, в сердце, разрывает голову изнутри.
На полу возле лестницы темнеет скорчившийся человек. Лакей. Хнычет, уткнувшись в сгиб локтя.
Перелив струн бьёт под колени, я падаю на паркет. Холод гладкого дерева доходит до кожи будто издалека. Тело слушается плохо.
Медленно, с трудом переставляю руки и ноги всё ближе к мужчине. Язык заплетается, но я выдавливаю слово за словом:
– Что случилось? На нас напали?
– Хозяин, – подвывает лакей (тот самый, что принёс мне еду в первый вечер) и шумно всхлипывает, трясётся всем телом. – Они убили его, убили. Назвали предателем и убили. Он сам… сам взял нож. Смотрел на них и перерезал себе горло. Медленно. Он запрещал держать в доме слишком острые ножи, будто предчувствовал, и ему пришлось так долго себя резать… и все, все кто сопротивлялся, все они резали себе шеи так медленно…
Лакей заходится в крике.
Отшатнувшись, прижимаюсь к стене.
Бежать. Отсюда надо бежать.
Проклятая мелодия продолжает бить в мозг, в сердце. Ужас подкатывает комом к горлу.
Бежать!
До крови закусив губу, ползком продвигаюсь дальше. Лестница. Пилястры. Держаться за них. Ступень за ступенью. Руки подгибаются, и я скатываюсь вниз, едва удерживая подбородок над ступенями. Даже когда внизу стукаюсь им об пол, не больно. Просто страшно.
Возле дверей с химерами лежат ещё два лакея. Один затыкает уши, другой бьётся лбом о стену.
Да что за музыка такая?
Заткнув уши, поднимаюсь. Мелодия вибрацией проносится по позвоночнику, вгрызается в мозг. Бежать! Бросаюсь к двери, налетаю – заперта. Прочь отсюда. В темноту коридора. Через гостиные. Бежать! Сшибая столики и вазы. Бежать! Там, впереди, должна быть веранда и выход в сад, там двери из стекла – их можно разбить стульями.
Музыка ударяет под дых. Но я иду вперёд, двигаюсь, бреду. Натыкаюсь на дверь. За ней, кажется, и должна быть веранда.
Толкаю.
Сердце словно вырывают – так сокрушает вдруг ставшая громкой музыка. Вскрикнув, падаю на пол.
И страшная музыка прерывается.
Меня трясёт. Колотит так, что костяшки выстукивают на паркете дробь. Пахнет вином и сладким. Вином больше. Под столом пустые бутылки. Рядом – ботинки. На широкой софе кто-то сидит. Скашиваю взгляд: отец. Бледный, растрёпанный. Рубашка расстёгнута так глубоко, что видны жуткие шрамы на границе рёбер.
На коленях у него длинный струнный инструмент. Кажется, цитра.
– Похоже, я немного увлёкся. – Подавшись вперёд, отец берёт со стола початую бутылку и выливает остатки в бокал. Отпивает. – А ведь это просто музыкальный инструмент, он и в подмётки не годится моему сладкоголосому призванному, растоптанному и уничтоженному.
Говорит он вроде ровно, но глаза блестят, щёки раскраснелись. Понятно теперь, почему он мои мысли не просматривал – просто пьян.
– О чём ты говоришь? – медленно приподнимаюсь.
Голова кружится, но сесть удаётся.
– Я говорю о том, что эти отвратительные драконы уничтожили мою призванную цитру. Инструмент, как твоя Семиглазка. – Отец снова прикладывается к бокалу. – Моя верная подруга, скрашивающая одинокие вечера.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Поглаживает струны, они отзываются нервным трепетом. В моё сердце будто иглы вгоняют.
– Почему от твоей музыки так… плохо.
– Плохо! – Отец щёлкает пальцами, из следующей бутылки выскакивает пробка. – Вот именно: плохо. Я люблю играть. Музыку люблю. Но я бард разрушения, и если начинаю играть… – Скривившись, покачивает рукой из стороны в сторону. – Ты видела. Птицы дохнут, насекомые мрут, молоко киснет, существам страшно. Даже на Земле, там, где у меня не было ни капли дара, моя музыка разрушала.
– Тебе стоит поменять хобби, – отодвигаюсь подальше. Мышцы ломит, словно меня побили.
– Ты не понимаешь: бард – это дар. Это связь с музыкой. Она нужна мне, даже если разрушает. – Отец отпивает прямо из горлышка. – Это зуд в кончиках пальцев, это страсть, это жизнь, дыхание. Ты не поймёшь, у тебя никогда не было склонности к музыке…
– Да поняла я, что бракованная! – Тело болит, но я нахожу силы подняться. – Ничем тебе не угодила! Петь не умею, даром твоим не обладаю, крови неблагородной.
– Я бы не женился на чистой простолюдинке, – отец мотает головой.
– Ой, да замолчи! – топаю босой пяткой.
– Не смей так со мной разговаривать!
– Раньше надо было воспитанием моим заниматься, дурак! – шлёпаю к двери. – Тебе плевать было на мои проблемы, и мне на твои плевать, так что не жалуйся, что у тебя дар какой-то корявый…
– Хороший у меня дар! – Отец ударяет по струнам, и мой позвоночник пронзает боль. – Я даже дракона сломать могу. Точнее, мог, когда было призванное оружие.
Придерживая ноющий крестец, выхожу и хлопаю дверью.
Нет, ну надо быть таким эгоистом! Собирается сунуть меня в пасть какому-то старому дракону, а переживает о том, что ему играть не для кого, потому что разрушительно получается.
Снова открываю дверь: отец пьёт из горла бутылки. Заметив меня, давится вином, от кашля сгибается пополам. Я строго напоминаю:
– Так, мне надо отдыхать и набираться сил перед завтрашней тренировкой. Не вздумай играть, а то сдохну от твоего творчества, и некому будет Академию разносить!
Ошалелое выражение его лица бесценно.
Снова хлопаю дверью.
По большому счёту, это я там должна сидеть и упиваться, жалуясь на жизнь, а не он.
Одно хорошо – в таком состоянии папаша, похоже, не слишком силён ментально.
В холле никого нет. Слуги, получив свободу, разбежались.
Только лакей, поведавший о судьбе прежних хозяев, сидит на лестнице. Заметив меня, прижимается к пилястрам.
Проходя мимо, шепчу:
– Я никому не скажу.
Вместо спасибо – облегчённый выдох.
Если чудовищ в саду нет, можно попробовать прихватить лакея, как я прихватила Эзу, и с его помощью сбежать.
Едва оказавшись в тёмной спальне, приникаю к стеклу: по газонам скользят чёрные тени. Одна тварь оборачивается ко мне, её глаза вспыхивают алым.
Побег отменяется.
Хотя есть вариант – забрать Семиглазку и с её помощью всех их порубить.
«Семиглазка, – мысленно зову я. – Где ты?»
«За софой».
«Какой?»
«На которой твой прекрасный отец употребляет в отношении тебя не самые лестные выражения… А где он научился так ругаться? Он же аристократ!»
Вот отец… хоть и пьёт, а всё равно меня сторожит.
Ненавижу.
С этой недоброй мыслью залезаю под одеяло.
Может, подождать, когда отец уснёт? Только бы Семиглазка не закатила скандал, что сбегаем от её любимчика.
***
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Солнечный луч лежит на стене с узорными обоями. Золотой такой, яркий. Явно не утренний.
Проспала.
До глубокой ночи ждала, когда отец напьётся и уснёт, и уснула первая.
А ведь такая возможность была!
