Метро 2033. Крым-2. Остров Головорезов - Никита Аверин

– Что делать будем? – спросила Бандеролька.

– Вы хорошо бегаете?

– Неплохо.

Телеграф уже выбрался наружу и теперь сосредоточенно отряхивался. Всем видом он демонстрировал, что маскировка его задолбала, и он с удовольствием бы принял командование.

– Тогда надо драпать, – обрисовал стратегию Иванов.

Бандерольке вспомнился древний анекдот: пришли белки к мудрой сове и стали жаловаться, что их все обижают; мудрая сова посоветовала белкам стать ежиками. Когда белки спросили: «Сова, но как нам это сделать?!», она ответила: «Я стратег, а не тактик». Вот и Иванов – стратег, а не тактик.

– Куда – драпать?

Белобрысый пожал плечами.

– Не знаю. Мне казалось, мы выберемся в другой штрек по шкуродеру. Но оказались ближе, а не дальше.

– Так что, обратно?

– В системе нельзя возвращаться тем же путем, она этого не любит.

Телеграфа прорвало:

– Ты во все приметы веришь, моль подземная?!

От неожиданности Иванов растерялся. Бандеролька шикнула на листоношу – бесполезно, его было уже не остановить.

– Ты вообще соображаешь? Ты ходы хоть знаешь?

– Каждый сталкер знает ходы, – надулся Иванов.

– Сталкер? – переспросила Бандеролька, тщательно выговорив незнакомое слово.

– Мы так себя называем. Атаманша Пеева говорит, что сталкеры – древний мудрый народ, скрывавшийся от взглядов обывателей и воевавший с мутантами. А тебе, Длинный Рубль, смотрю, на пользу пошел пещерный воздух.

– С перепугу вылечился, – подтвердил Телеграф. – Давай быстрее соображай, вынь голову из задницы: куда эти кошелки-балаболки не суются?

– В Штреки смерти не заходят, в центральные ходы и в жилую зону тоже.

– А мы где?

– Не знаю. Системник водит, Черный спелеолог. Заплутал я немного. Сейчас сориентируюсь.

– Так. Нафиг. – Телеграф заметался по залу в поисках выхода.

Бандеролька затеплила свечу. При быстром передвижении зеркалка была практически бесполезна, но сейчас выручала: зал стал виден. Из него вели два хода и все – через завалы. Левее или правее? Потолок весь в трещинах, кажется, вот-вот рухнет, под ногами – плотная рыжая глина. Наверное, здесь было подтопление.

– Главное – спокойствие, – сказала Бандеролька и не узнала собственный голос, такой внезапно рассудительный. – Ну что нам сделает одна-единственная бабка?

– Была у меня теща, – поведал Телеграф, окончательно выйдя из образа папочки-торговца, – скажу тебе, та еще змея. Тоже – одна-единственная бабка. А хуже ядерной войны по разрушительному эффекту.

– Люди. – Иванов аж рот открыл от удивления, – вы кто?!

– Торговцы, – мрачно ответила Бандеролька. – Юань… тьфу, Рубль и Гривна. Давай не спрашивать, а ноги уносить.

Предложение было на редкость своевременное, но трудновыполнимое. Совершенно неясно было, откуда движется болтушка.

– Налево, – решила Бандеролька просто для того, чтобы что-то решить.

Как ни странно, этот вариант всех устроил. Пропустив Иванова как самого опытного и к тому же с фонариком, вперед, они ломанулись в левый проход. Бандеролька, карабкаясь по обломкам известняка, едва не подвернула ногу и сбила локоть. Свет беспорядочно метался, высвечивая извивы черных трещин, белоснежную каменную крошку, разноцветные плиты. За завалом оказался штрек – прямой и довольно высокий, Телеграфу не пришлось нагибаться.

И прямо посреди коридора, подбоченясь, стояла бабка.

Стояла и бубнила.

Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять: эта не отстанет. Линялый уныло-синий халат до середины голени облегал толстый живот и сдувшиеся, но все еще большие груди. На тощих варикозных ногах были стоптанные тапочки неясно-серого цвета. Зубы высверкивали золотом, сморщенные губы шевелились, морщинистые щеки подрагивали. Злобно поблескивали глаза из-под нависающих дряблых век. При этом лицо было тронуто косметикой, а крашеные короткие каштановые волосы уложены «с начесом». На пальцах – облупленный алый лак. Воплощение бабкинского духа.

– В наше время кто попало по музею не шастал, – завела бабка, – нет, вы послушайте меня, в наше время оборванцев всяких сюда бы не пустили. А уж девка в штанах – позорище, проститутка, куда родители смотрят, и ходят тут всякие, разворовывают народное достояние, Сталина на вас нет!

Всю тираду она произнесла монотонно и на одном дыхании, с плачуще-негодующими интонациями. Бандерольке стало дурно. «Нет, – подумала она, – такая сама не сдохнет, такую даже не убьешь так сразу».

– И шастают, и шастают, а я – убирай. А раньше как? Приходят вежливые, Тамал, может, чайку попьете, отдохнете, а я говорю: нет, всю жизнь трудилась и дальше буду, пока не помру, на благо родины, а то вы же без меня пропадете, грязью зарастете, у вас только гулянки на уме да мужики, проститутки вы валютные, откуда вот у вас деньги-то на украшения да на Крым? Курвы вы, шлендры! А парни у вас – наркоманы и алкоголики, каждый вечер пьяные валяются, вот ведь непотребство, вырастили неблагодарных, сумку до дома не донесут, место в транспорте не уступят, только и норовят с работы пораньше сбежать, а я такой не была, в наше время таких сразу в лагеря отправляли, труд из обезьяны сделал человека…

Бандеролька поняла, что больше не в силах выносить эту муть. Монолог гипнотизировал, подавлял волю.

– Нет, чтобы помочь, чтобы сказать: Тамал, давайте, мы здесь уберем, а вы отдохните, научите нас, как жить, вы жизнь-то прожили, опыта много, знания передать надо. Вот вам и передам знания, вы послушайте старую женщину, я же Сталина помню…

Захотелось кричать и колотить по стенам. Бандеролька в отчаянии посмотрела на спутников: Телеграф бешено вращал глазами и сжимал кулаки, Иванов, кажется, поддался гипнозу, разве что слюну не пустил. Еще несколько минут – и они превратятся в зомби.

Наверное, следуя логике бабки-болтушки, будут мести штреки и следить, чтобы не шлялись тут всякие.

Прилив ненависти был внезапным и очень сильным.

Бандеролька не знала бабушку, у нее не было двоюродных тетушек, престарелых соседок и учительниц и всяких ископаемых родственников, нуждающихся в присмотре. Она выросла в Джанкое среди листонош, и ни разу не сталкивалась с тем, что возраст и опыт могут быть не равны мудрости. Если человек был идиотом в двадцать, он таким и в восемьдесят останется. Раньше Бандеролька об этом не задумывалась, не задумалась и сейчас – мысли промелькнули в одно мгновение, ошпарив неприятием: эту тварь нужно убить.

Она, мягко говоря, зажилась. Она – опасный мутант, по каким-то причинам получивший бессмертие, если верить Иванову, и окончательно свихнувшийся от сознания собственной значимости. Понятно, что болтушка одинока: никто не сможет выносить подобное общество. И все желания бабки, прикрытые красивым предлогом передачи знаний – только желания подчинять, унижать, не давать жить тем, кто моложе, красивее, умнее, кто – не она.