Версия Барни - Мордехай Рихлер

— Привет, — сказал я.

— Глазам своим не верю, — сказала она и захлопнула книгу.

— Я тоже, и тем не менее.

— Если вы не сойдете с поезда, когда мы остановимся в Монреаль-Весте, то сойду я.

— Я люблю вас.

— Не смешите меня. Вы меня даже не знаете. Слышите? В Монреаль-Весте! Или вы, или я. Давайте, решайте быстро.

— Если сойдете вы, то и я сойду.

— Как вы могли вытворить такое в день своей свадьбы?

— Вот — вытворил.

— Вы просто напились до безобразия. Сейчас я позову проводника.

Я показал свой билет.

— Барни, пожалуйста, не мучьте меня больше. Сойдите с поезда в Монреаль-Весте.

— А если сойду, вы согласитесь пообедать со мной в Торонто?

— Нет, — сказала она, вскочила и сдернула сумку с сетки над головой. — Я ухожу к себе в купе и запираю дверь. Спокойной ночи.

— Не очень-то вы приветливы. Ведь я теперь в таком дурацком положении!

— Вы сумасшедший. Спокойной ночи.

Я все-таки сошел в Монреаль-Весте [Мои сомнения насчет хронологии описываемых событий получили подтверждение, когда я обнаружил, что хоккейный матч 9 апреля 1959 года закончился в 22.29, тогда как ночной поезд на Торонто отправляется в 22.25, следовательно, когда отец узнал окончательный счет, у него никак не могло быть времени домчаться до Виндзорского вокзала и вскочить в мамин поезд. Однако, когда я обратился за разъяснениями к матери, у нее задрожали губы. «Так и было, — сказала она. — Все так и было». Тут она заплакала, и я решил больше с этим к ней не приставать.

Я не сомневаюсь ни в правдивости отца, ни в свидетельской добросовестности матери, но думаю, Барни просто кое-что перепутал. Вероятно, Мириам вышла из отеля «Ритц» в конце второго периода, в 21.41, а такси отца попало в толпу болельщиков, когда он уже возвращался со станции Монреаль-Вест. Есть еще и такая возможность, что ночной поезд на Торонто вышел в тот день с опозданием. Я дважды писал в компанию «Канадиен пасифик», пытаясь от них добиться, в какое именно время вышел ночной поезд на Торонто 9 апреля 1959 года, но ответа жду до сих пор. — Прим. Майкла Панофски.], стою на платформе и, качаясь, смотрю, как поезд — чух-чух-чух — набирает ход, покидая станцию. И тут — здрасьте пожалуйста — вижу, как Мириам машет мне из окошка рукой и к тому же — клянусь, мне не показалось! — смеется. Во мне все так и взыграло. В приливе новой надежды я побежал за поездом, хотел опять вскочить на подножку. Споткнулся, упал, при этом порвал брюки и оцарапал колено. Выйдя в город, чудом поймал такси.

— В «Ритц», — скомандовал я. — Ничего сегодня была игра, скажи?

— Oui-da! Мое давление подскочило выше крыши, — сказал шофер. — C'est le стресс.

Робко стучась в дверь нанятых новобрачными на ночь апартаментов в «Ритце», я крепился, готовясь к худшему, но Вторая Мадам Панофски, как ни странно, встретила меня объятиями, чем еще больше усилила мое чувство вины.

— Слава богу, ты цел! — выдохнула она. — Я уж не знала, что и думать.

— Пришлось немного проветриться, — сказал я, прижимая ее к себе.

— Это не удивительно, но…

— Наши выиграли даже без Беливо и при том, что Ракета сидел на скамье запасных. Неслабо, да?

— …что же ты, мне-то мог бы сказать? Мы беспокоились, места себе не находили!

Тут только я заметил, что в кресле сидит тесть — кипит, вот-вот взорвется.

— Она хотела, чтобы я позвонил в полицию — не было ли несчастных случаев. Я же решил, что куда прозорливее будет проверить близлежащие бары.

— Ой, мамочки! Что с твоим коленом? Погоди, принесу полотенце, промою.

— Да не суетись ты, пожалуйста. — И, уже обращаясь к тестю, с лучезарной улыбкой: — Не хотите ли с нами выпить на посошок?

— Я уже достаточно сегодня навыпивался, молодой человек. Равно как, без всякого сомнения, и вы.

— Ну, тогда наше вам с кисточкой.

— И что — я должен принять на веру, будто бы вы полтора часа слонялись по улицам?

— Папа, он цел и невредим, остальное не важно.

Проводив папашу, Вторая Мадам Панофски усадила меня в кресло, намочила в ванной полотенце и возвратилась промывать мое оцарапанное колено.

— Если больно, скажи, пупсик, и я не буду.

— Как все несправедливо. Ты заслуживаешь мужа получше меня.

— Но теперь об этом уже поздно думать, правда же?

— Я плохо себя вел, — сказал я, и непрошеные слезы заструились по моим щекам. — Если хочешь подать на развод, я не буду стоять на твоем пути.

— Ах, какое ты чудо, — сказала она и, встав на колени, принялась снимать с меня туфли и носки. — А сейчас тебе надо поспать.

— Как, в нашу первую брачную ночь?

— Я никому не скажу.

— Ну нет! — возмутился я и принялся мять ее груди, но тут, видимо, откинулся вновь на спинку кресла и захрапел.

7

В былые времена я позволял себе надеяться, что, когда нам с Мириам будет по девяносто с лишним, мы угаснем одновременно, как Филемон и Бавкида. А милосердный Зевс возьмет, коснется своим кадуцеем, да и сварганит из нас два дерева, чтобы они ласкали друг дружку ветвями зимой и сплетались листьями по весне.

Кстати, о деревьях. Вдруг вспомнилось, как однажды под вечер на веранде нашего домика в Лаврентийских горах мы с Мириам сидели в обществе Шона О'Хирна, который то и дело поглядывал на озеро, где полицейские водолазы когда-то искали Буку. Буку, которого, если верить мне, в последний раз я видел, когда он зигзагами сбежал с холма, в два прыжка проскочил причал и, уклонившись от моей пули, плюхнулся в воду. Удивив меня неожиданной поэтичностью слога, О'Хирн вдруг поглядел на меня в упор, потом показал на деревья и говорит:

— Интересно, что сказали бы эти вязы, если бы могли говорить.

— Да что вы, О'Хирн, — откликнулась Мириам. — Тут и гадать нечего. Они сказали бы: «Мы не вязы. Мы клены».

За годы, прошедшие со времени исчезновения Буки, я даже не знаю, сколько раз я сидел на пристани, заклиная его выйти невредимым из вод. Да что там, только позавчера я видел сон, в котором Бука, протрезвевший от долгого купания, действительно вылез на причал. И принялся вытряхивать воду из уха, прыгая на одной ноге.

«Бука, не бери в голову. Я все это говорил не всерьез. Даже не знаю, что на меня нашло».

«Да ладно, мы же старые друзья, — сказал он и обнял меня. — Хорошо, что ты такой плохой стрелок».

«Эт-точно».

Но вернемся в реальность. В утреннем выпуске «Газу» сегодня напечатали такую историю, что диву даешься; надо ее вырезать и послать очаровательной мисс Морган из передачи «Кобёл с микрофоном».

ФЕМИНИСТКИ ВОЗМУЩЕНЫ КАНДАЛАМИ ДЛЯ ЖЕНЩИН

В прошлом году в Алабаме мужчин-заключенных, скованных вместе ножными кандалами, вывели на большие дороги, заставив их по двенадцать часов в день подрезать кусты и ремонтировать обочины, однако те направили губернатору ходатайство, в котором говорилось, что такое обращение равносильно дискриминации по половому признаку. В своем ответе глава Комиссии по исполнению наказаний Алабамы заявил: «Нет причин, по которым нельзя было бы поступать так же и с женщинами». Он направил приказ начальнику Государственной женской тюрьмы имени Джулии Татуайлер в Уитампке, пригороде Монтгомери, которым предписал не позже чем через три недели начать, выводя на работы женщин, также сковывать их одной цепью. Хотя трудиться они будут не на дорогах. Женщин обеспечат работой прямо на зоне, где им придется копать огороды, косить траву и собирать мусор.

Через столько лет, все еще снедаемый чувством вины, я все никак не могу приступить к описанию несчастного моего медового месяца со Второй Мадам Панофски в Париже, где в каждом кафе мне виделся призрак Клары, а настроение портила тоска по Мириам. В довершение всего к тому времени в витрине магазина «Ла Юн» уже красовалась Кларина фотография. На ней она сидит за столиком кафе «Мабийон» и, если приглядеться, поодаль можно различить Буку, Лео Бишински, Хайми Минцбаума, Джорджа Плимптона, Синбада Вайля, Седрика Ричардсона и меня. А годом позже Седрик уже принял участие в демонстрациях студентов Сельскохозяйственного и Технологического колледжей, когда они блокировали кафетерий универмага в Гринсборо (Северная Каролина), протестуя против того, что там не обслуживают негров. Тогда же (по-моему, это был тысяча девятьсот шестьдесят третий) Седрик разошелся с Мартином Лютером Кингом и примкнул к Малколму Иксу[248], а потом и вообще ушел в подполье где-то в Чикаго — тогда его еще не сопровождали повсюду телохранители, эти его Дети Порока [Они называются «Дети Пророка». — Прим. Майкла Панофски.] или как там у них эти головорезы, действующие от имени пророка Илии, именуются. Впрочем, я опять забегаю вперед.

Фотография в магазине «Ла Юн» стояла на стопке экземпляров недавно переведенной книги Клариных стихов, которая, если мне в кои-то веки не изменяет память, к тому времени выдержала в Соединенных Штатах уже шестое издание. Мало того: на тот момент ее «Стихи мегеры» были опубликованы на шестнадцати языках, так что фонд, созданный Норманом Чернофски, как это ни удивительно, греб деньги лопатой. И тут, дабы отдать должное предполагаемым Клариным пристрастиям, Норман взял в совет директоров фонда двух черных феминисток, посеяв тем самым семена собственной гибели.