Время ненавидеть - Измайлов Андрей

– Все. На сегодня все. Свободны. Завтра в любое время.

И снова – канава. Снова прыг-прыг. Еще и дождь обещается. Грязюку развезет, если грянет. Каково по грязюке завтра будет плестись на одной ноге? Если по хорошей погоде и то – кое-как. Ну, уж до остановки он сейчас доберется. Всего ничего, метров сто. Вот и хорошо! Вот и прекрасно! Так уговаривал себя Гребнев.

Уговорил, добрался. Ну, и что хорошего? Что прекрасного? Автобус по расписанию только через сорок минут будет. Упорядочили, называется, движение! Для удобства пассажиров, называется! Бензин берегут! Экономика должна быть экономной, называется! Бардак это называется, да! Всего две остановки проехать – и стой здесь на костылях сорок минут!

Тучи скопились, набрякли. Обдало ветром, резко потемнело. Грянет! Ох, как грянет сейчас!..

Гребнев постоял, прикинул, озяб. За сорок минут он точно дойдет. Даже на костылях. Даже не за сорок, а за тридцать. И от дождя убежит. Что значит – тяжело! Привыкать надо, еще целый месяц так предстоит. А если сорок минут торчать на вечернем холодке, то окоченеть недолго. Все, решил! Раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять! Па-ашел!

Гребнев с места в карьер отмахал костылями порядочно, приговаривая на каждом махе: «Эх-ма! Да не до-ма! Да не на печ-ке! А на кры-леч-ке!». Больше мыслей не было. Если подстегивающее «эх-ма!» считать мыслью, то она – единственная. Домой! Домой! Вышел зайчик погулять! Да не до-ма! Да не на печ-ке!.. Устал сразу, спекся. Остановился, облокотился на подпорки – продышаться надо.

Вранье! Обычное борзописное вранье, когда читаешь: он орудовал отбойником, и тут подумалось ему… он правил плот через пороги, и вдруг навалились воспоминания… Ни черта! Тяжелая работа требует полного на ней сосредоточения.

Двинулись дальше! Н-ну, зайчик-попрыгайчик! Н-ну, погоди! Эх-ма! Да не до-ма! Пол-ной от-да-чи, да! Да не на печ-ке! А на кры-леч-ке!

Ветер совсем озверел, толкал в спину. Хорошо хоть – в спину. А ну как был бы встречный? И пусто! Никого. Попря-а-атались! Англия-Франция, шайбу- шайбу! Почта – позади. Универмаг – позади! Успе- ех! Ба-альшой успех молодого мастера! Шай-бу, шайбу! Поворачиваем…

А вот теперь ветер набьет Гребневу лицо! А он тогда еще раз повернет! И угол заодно срежет. Мимо «Стимула», где ежедневно вкалывает рабкор Гриша Семиков (все еще вкалывает, окошко светится, и футбол мировой ему нипочем). Сойти с маршрута, разве? Полтораста метров в сторону, к «Стимулу», а там передохнуть, покалякать и с новыми силами… Не-ет уж! Сам! Только сам! Держать дыхание! Держать эго! Какое твое первое слово было, Пал-Михайлович, когда учился говорить? «Сам!» Вот и вперед! Эх-ма! Да не до-ма! Но все ближе. Сам!

И ни-ко-го! Повымерли! А нам дождик нипочем! У нас морда кирпичом! Да не на печ-ке! А на кры- леч-ке!

Молния долбанула по глазам – дельтовидная, толстая. И сразу полный мрак: по контрасту. Не успел. Сейчас ка-ак громыхнет! Ка-ак польет!

И тут Гребнева повалил толчок в спину. И это был не ветер. Сильный толчок – ладонью от плеча и на полный рычаг, судя по ощущению. Много ли надо, чтобы брякнуться плашмя, «спадом», когда руки уперты в костыли, а нога в гипсе? Мало надо… Он успел отвернуть лицо при падении – где-то сработала армейская выучка, хотя особо не сгруппируешься, будучи временным инвалидом. Но и то хорошо. Упал щекой и ухом. Громыхнуло. И с неба, и в голове Гребнева – одномоментно. Так совпало… И – полный пас.

… Темно, липко, мокро, холодно – такой букет впечатлений, когда очухался. Значит, недолго Гребнев провалялся. Дождь в июне – явление быстротечное.

Какая же зараза его толкнула?! Вокруг никого не было. И – костылей тоже не было! Гребнев пошлепал по раскисшей глине вокруг да около. Не было! Да что за… Вот это фокус! Покус! Гребнев нервно хихикнул. Грабитель, однако, ныне пошел! На костыли зарится! Кому они нужны?! Разве – такому же ушибленному? Дефицит. Валентина их аж откуда привезла. Но не у каждого ушибленого есть такая Валентина. Гребнев еще нервно хихикнул, представил нечто совсем карикатурное: идет он на костылях, а за углом с дубинкой наготове – такой же загипсованный без костылей. Хм!.. Шутки – шутками, но темно, липко, мокро, холодно. И костыли канули. Что дальше? Дальше-то что?! Как добираться?!

Хоть бы встать – и то задачка! Гребнев извозюкался целиком и полностью, пока поднимался. Оскальзываясь и громко говоря слова. Поднялся, застыл. Огляделся – может, инерцией костыли забросило? Нет… Какая же зараза, все-таки, его толкнула?! Пусто. А двигаться надо. Как?! На одной здоровой ноге, без опоры, по грязюке?! Ползком?! Абсурд! А что делать? Помог бы кто! Кто поможет, даже если и наткнется на Гребнева – стоит посреди дороги какой-то непонятный. «Баушка, возьми на ручки!».

Так и стоял. Здоровая нога запросила отдыха. Опять в месиво опускаться?! Ну, хоть кто-нибудь!..

Кто-нибудь зачвакал уверенной походкой, приближаясь, насвистывая. Ур-ра! Мужик! «Баушка» не станет насвистывать! И шаги у «баушки» не столь твердые. Ур-ра!

Прохожий вывернул из-за угла навстречу. Еще раз: ур-ра! Сэм! Рельефномышечный Сэм! То, что надо! Сэм-м-м!..

Сэм допер Гребнева на закорках до самых дверей. Обменялись информацией: «Какая-то зараза толкнула!» – «А я как раз иду в «Стимул» – покопаться вечерком в макулатуре, чтобы никто не мешал. Там тако-ое попадается, Павел Михайлович! Вы не представляете!.. Да, иду вот и вижу…» – «Главное, костыли-то заразе на кой?!».

Сэм сгрузил Гребнева у порога и, пока тот ковырялся ключом в замке, все приговаривал: «А я как раз иду…».

Да что за напасть такая! Ключ упрямится, заедает! Что за денек выдался?! Или это Валентина пришла? Сидит внутри, ждет. И замок – на «собачку». Услышала посторонний голос и – на «собачку».

– А я как раз иду в свой «Стимул»… В «Стимул» свой как раз иду и… Павел Михайлович, дайте-ка я попробую. Вдруг у меня получится.

Спасибо. Не надо. Гребнев сказал, не надо! Спасибо, сказал!.. Совсем не ловит Сэм никаких флюидов! А вот, поймал:

– Как хотите. А то – помочь переодеться? И помыться вам надо. У вас грязь сзади. И… спереди. И по бокам. Вы пока лежали там, весь испачкались. А я как раз иду…

Нет, не надо. Благодарствую. Сам!

По-хамски получилось, правда. Сэм Гребнева на собственном горбу вынес, а Гребнев ему так… Тогда Гребнев в качестве извинения гнусновато подмигнул, кивая на дверь: понимаешь или нет, дундук!

Сэм понял, подмигнул в ответ:

– Ну, вы даете!.. Ну, я пошел?.. А завтра точно принесу. Я уже почти все переписал. Ну, про секцию афористки… Ну, пошел я?

Сэм пошел. Гребнев надавил кнопку – открывай, открывай! Дверь молчала. Он еще посражался с замком, победил наконец! Щелкнуло, повернулось. Ну, Валентина-а!

А ее тут не было. То есть она была, но ушла. Гребнев точно помнил: бумаги на секретере лежали не так, когда он уходил. Вообще, все было немножко не так, когда он уходил. Папки – стопкой: другая папка сверху была, когда он уходил. И записная книжка была открыта, когда он уходил. А теперь закрыта. Зачем Валентине понадобилось в бумагах шуровать?.. И что, не могла уж досидеть, дождаться, если пришла? Ну, Валентина! Ну, артистка!

Телефон заверещал.

– Да-а?

– Ал-ле! Ну, как ты там? – она!

– Да так себе!

– Я представляю!

Она представляет! Плохо она себе представляет: обваляный в глине, мокрый, дроглый.

– Ты где так долго шляешься? Бедную девушку волноваться заставляешь!

– Да гулял тут. На свидание. К одной туристке.

– Ой, кому ты нужен! На костылях!

– А нету костылей!

– Уже загнал?!

– Нет. М-м… Потерял.

Они облегченно приняли игриво-дурашливый тон: забудем утрешнее, мало ли… Но в гребневском «потерял» прозвучала интонационная истина. И Валентина сказала:

– Я серьезно!

– И я серьезно… Что молчишь? Я серьезно! Вот стою – обвалянный в глине, мокрый, дроглый. И костыли потерял. Я серьезно! Дождалась бы, сама увидела.

– Где?

– Что – где?

– Где дождалась?

– У меня! У… нас.

– Когда?

– С-сегодня. После своего же звонка.

– Какого звонка?

– Да твоего же!

– Знаешь, Гребнев! Ты бы разобрался со всеми своими бабами! Запутаешься! – и поэтапно после каждой телефонной реплики Валентина уходила от дурашливой игривости в наждачную раздражительность.

– Погоди! Ты мне сегодня звонила?

– Я тебе пять раз сегодня звонила! Но ты либо шлялся где-то, либо занят был сильно… с кем-то! Так занят, что сил не было трубку поднять!

– Погоди! Ты была сегодня?

– Где?

– У… нас.

– У вас я сегодня не была! – холодный тон, стальной. Таким тоном запросто зарезать можно.

– Я серьезно!

– Да уж какие тут могут быть шутки! Когда в бабах запутаешься, так не до шуток!

И ведь при всей нелепости обвинений она в них верила. Сейчас, в данный момент, – верила. Несла в трубку белиберду оскорбленным тоном и верила. Кто из них, вообще-то, имеет больше оснований для обиженности?! Кто из них, вообще-то, замужем?! Кто из них, вообще-то, «запутался» и телефоном регулярно ошибается?!