Серебряная цепь - Кэрол Марш

— Вам здесь нечего делать, — сказал он, стоя у своего джипа в рубашке, какую носили лесорубы, и в полинявших джинсах. — Вы спокойно можете проехаться. Я обещаю молчать. — Но, конечно, с улыбкой вспомнила Дана, он не умолкал всю дорогу, показывая ей краснохвостых ястребов, парящих в небе, ароматно пахнущий шалфей, гречиху и перекати-поле, растущие по сторонам. Он рассказывал ей о горных львах, которые все еще встречаются охотникам в чаще; о гремучих змеях, оставляющих длинные следы в траве; и о койотах, бродящих ночью по прерии. К тому времени, как они доехали до гор, вместе проверили загрязненную реку у лагеря возле лесопилки и повернули назад в Малибу, Дане уже казалось, что она знает Адама Херрика всю жизнь. Она не удивилась, когда они застряли в пробке на Пасифик Кост-хайвэй, и он, глядя прямо перед собой на длинную очередь машин, сказал:

— Констанс волнуется за тебя. Она говорит, что ты пережила слишком многое за слишком короткое время. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Она права, что беспокоится?

— Мне кажется, что со мной все в порядке, но не знаю, какой я кажусь другим.

— Нормальной. Может, немного напряженной. Это из-за смерти твоего мужа?

— Из-за этого и из-за много другого, но не того, о чем ты думаешь. — Дана втянула воздух. — Понимаешь, он не знал, что будет отцом.

— Констанс сказала мне, — сказал Адам. Из машины сзади раздраженно просигналили, и он безнадежно развел руками, показывая тому водителю, что не в силах что-либо сделать.

— Я чувствую свою вину. То есть он, может быть, наконец бросил бы пить, если бы узнал, что у него будет ребенок. Его дядя был в ярости. Он чуть ли не обвинил меня в смерти Маршалла, отчасти он был прав. — Дана заерзала, у нее ныли ноги и начиналась головная боль.

— Я по своему опыту знаю, что пьяницы либо пьют, либо бросают, середины не бывает. — Адам повел машину, когда длинная очередь стронулась с места, опустил стекло, и холодный сырой ветер наполнил джип.

— Ты думаешь, что надо было сказать ему?

— Брось. — Адам задумчиво похлопал по рулю. — Меня там не было. Должно быть, у тебя были на это причины.

— А разве Констанс не сказала тебе? — Дана коротко рассмеялась. — Я думала, что она все тебе поведала.

— Не злись на нее, она просто волнуется. Она сказала, что ты была несчастлива в браке, что ты неожиданно бросила мужа, что смерть твоего мужа была сильным ударом для тебя и что он умер, не зная, что станет отцом. — Адам подумал немного и повернулся к Дане с улыбкой. — Вот и все.

— Я боялась Маршалла, — тихо сказала Дана. — Он становился жестоким, когда напивался. Когда я узнала, что беременна, уже после того как оставила его, побоялась, что он причинит вред мне или ребенку.

— Господи! — воскликнул Адам, — зачем же ты вышла за такого парня?

— Мне было восемнадцать. Я думала, что влюблена, и не очень хорошо его знала. Знала, что у него бывает много вечеринок, но мне это казалось привлекательным. И к тому же, он говорил, что хочет бросить все, остепениться и завести семью. Я же не знала, что на самом деле он был алкоголиком, которому нужна равная по социальному положению жена, которая рожала бы ему детей и закрывала глаза на его поведение. — Она махнула рукой. — И он так менялся, когда напивался, я даже не могла себе представить такого… — Она запнулась и выглянула в окно машины, пытаясь проглотить комок, вставший в горле.

— Черт возьми! Но ведь никто не выходит замуж в восемнадцать! — вереница машин медленно продвигалась вперед, и они могли видеть мигающие огни полицейских машин, подъехавших к месту аварии. — Ну, сейчас-то все позади, правда? — Он просигналил "ягуару", который до этого стоял на обочине, а теперь попытался вклиниться в очередь, обогнав Адама. — А раз все позади, то можно об этом забыть.

— Не совсем. — Дана вздохнула и снова заерзала на своем месте. Она никак не могла удобно устроиться на этом сиденье с высокой спинкой. — Пришлось сказать его дяде, что у меня будет ребенок.

— Это тот самый Гэвин Фоулер, президент "Фоулер Моторс"?

— Да, — ответила Дана. — Он знал о Маршалле, и ему не нравилось, что тот пьет, но он хотел, чтобы я осталась в Детройте и родила ребенка. Для него очень важно иметь наследника. — Она серьезно посмотрела на Адама. — Я думаю, что именно поэтому он так разозлился. Из-за ребенка. Если бы я не ушла от Маршалла, осталась жить там, ребенка воспитали бы как Фоулера из Детройта. А теперь я буду растить своего ребенка сама, и у Гэвина не будет контроля над его воспитанием.

— Ты так уверена?

— В чем?

— Что у Фоулеров не будет никакого контроля над ребенком.

— У них — не будет, — решительно сказала Дана. — Я этого не допущу. Посмотри, что они сделали с Маршаллом. Они могли бы помочь ему вместо того, чтобы покрывать.

— Ты так и сказала Гэвину?

— Нет, — призналась Дана. — Но я говорила с моими адвокатами в Нью-Йорке, и они сказали, что позаботятся о том, чтобы ребенка воспитывала я, и там, где мне захочется.

— То есть ты все не можешь забыть об этом? — снова спросил Адам.

— Наверное, — вздохнула Дана. Ей захотелось закончить разговор. — Нелегко выкинуть это из головы. Я не перестаю думать о Маршалле и о том, как все могло бы быть, если бы… Не могу заставить себя забыть.

— Попробуй сосредоточиться на чем-то еще. Дай себе отдых. — Они проехали место, где случилась авария, и Адам нажал на газ, пытаясь наверстать упущенное время. Солнце село, и над Тихим океаном вставала луна.

От воспоминаний Дану оторвал свист чайника. Она налила себе еще чашечку, прошла в гостиную и растянулась на кушетке. Допив чай, она укрылась голубым покрывалом и стала устраиваться поудобнее. Хотелось спать, но усталое тело ныло. Наконец она легла на бок, пытаясь не обращать внимания на почти непрерывное движение у нее в животе. Только она закрыла глаза, как услышала хруст гравия под колесами машины, и села, ожидая услышать звяканье ключей Адама в замке входной двери. У него были ключи с тех пор, как он приехал однажды поздно вечером и увидел, что Дана еще рисует, на кухне темно, а в холодильнике пусто.

— Рисуй, — спокойно сказал он, — а я займусь едой. — Так он и сделал, съездив в магазин и приготовив незамысловатый ужин, который она машинально проглотила, не желая ни на минуту отрываться от рисования, которое полностью поглотило ее.

Адам Херрик приехал к Дане на следующий день после их первой поездки в горы, а потом приезжал каждое утро. Она привыкла к их долгим, бессвязным, часто очень смешным беседам. Он поддерживал ее интерес к рисованию, а она снимала его раздраженность государственной индустрией. Когда она возобновила свои длительные прогулки по пляжу, он присоединился к ней, приспособив свой распорядок дня к ее. Однажды утром, когда он не позвонил и не пришел на прогулку, она обнаружила, что ей его недостает. Он вошел в ее жизнь со своими рассказами о многочисленных путешествиях, о большом числе интересных людей, которых знал. С ним ей было спокойнее, безопаснее. Он был почти на двадцать пять лет старше ее, ненасытный читатель с пытливым умом, непримиримый борец за свои идеалы, и в то же время добрый, умеющий сочувствовать и сострадать как никто другой. Взгляд Даны смягчился, она поднялась, помогая себе обеими руками, и поспешила ему навстречу.