Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Детка, что ты мокнешь–то? Нешто горе какое? Ведь так ненароком простудишься.
Наташа не ответила. Голос дворничихи звучал как что–то потустороннее, не относящееся к ней. Она даже не шелохнулась. Дворничиха неуклюже потопталась на месте, сказала еще несколько слов и скрылась в темноте подъезда.
За спиной раздались чьи–то тяжелые неровные шаги. Что–то словно кольнуло Наташу. Она обернулась. Шел Николай. Он шел незнакомой походкой усталого человека, с виду намного постаревший. Он был в одной тенниске и весь мокрый.
Николай ничего не замечал. Он уже хотел свернуть к подъезду, как почувствовал, что чья–то рука сжала его локоть.
— Наташа… — во взгляде Николая вспыхнула хмельная радость. Он выпрямился, точно сбросив с плеч тяжелый груз. — Наташа. Ты пришла…
Но это продолжалось лишь несколько мгновений. Лицо его так же внезапно потухло, как и засветилось. Обидное, горькое чувство отвергнутого человека прогнало секундный восторг.
Небрежно повернувшись, Николай оперся о железную решетку ограды.
Догадка, как искра, обожгла Наташу. «Неужели? Нет, не может быть…»
— Ты пьян?
Николай с тоской посмотрел на Наташу. Что ей ответить? Что? Какими словами выразить боль и обиду, которые после разговора с Еленой Прохоровной сжимали его железными обручами?
— Да, я пьян. И буду пить… Буду!..
По тону Николая Наташа почувствовала, что с ним неладно.
— Ты у меня был сегодня?
— Был. Заносил конспекты.
— А меня ты не хотел видеть?
— Нет. Не хотел. Многое я теперь не должен хотеть. Просто не имею права.
— Коля, ты весь промок, можешь заболеть.
— А зачем тебе мое здоровье? — Николай желчно улыбнулся.
— Что ты говоришь? Зачем ты меня мучаешь?
— Мы слишком разные. А потом, ведь ты скоро… — Николай хотел сказать, что он от всей души желает ей счастья с Ленчиком и что никогда больше не побеспокоит ее, но не решился. — Прощай.
Мягко отстранив Наташу, он пошел к подъезду.
Почти у самых дверей парадного она догнала его.
— Что ты делаешь?!
— Оставь меня. Оставь. Это моя последняя просьба.
Слезы Николая Наташа видела впервые.
Пьяно покачнувшись, он отвел ее руки и с горькой улыбкой, исказившей лицо, начал медленно читать, глядя мимо Наташи:
В одну телегу впрячь не можно
Коня и трепетную лань…
Прочитал и захохотал. Захохотал тихо, желчно, нервно… Но это был скорее не смех, а приглушенные рыданья. «Пришла проститься, пожалеть пришла? Или еще помучить? Уезжаешь? Что ж, скатертью дорожка». Оборвав внезапно смех, Николай сурово посмотрел на Наташу.
— Прощай, больше мы не должны видеться. Круто повернулся и скрылся в темноте подъезда.
Наташа осталась одна.
— Да он парень–то вроде бы ничего, смиренный, — откуда–то со стороны донесся мягкий и добрый голос дворничихи.
Даже не взглянув в сторону, откуда раздался голос, Наташа повернулась и медленно пошла на неоновые огни метро. Ее душили слезы. Она пришла сюда рассказать Николаю, как измучилась за этот месяц разлуки, как ей трудно жить без него, как опостылел ей Ленчик. Но он не захотел ее слушать. Ушел…
Не легко было и Николаю.
Из распахнутого настежь окна он видел, как Наташа, ссутулившись, брела через площадь. Два чувства боролись в нем. Одно шептало, чтоб он сейчас же, не теряя ни секунды, бросился за ней следом: «Догони! Верни ее. Пообещай сделать все, что она потребует. Поклянись, что только она одна в целом свете для тебя и радость и счастье…» Другое чувство приказывало: «Куда? Ни шагу! Забудь все! Она не любит».
Победило второе чувство. Следом за Наташей, которая уже скрылась в метро, Николай не бросился.
Дождь постепенно кончался. Промытая асфальтированная площадь казалась отполированной. В разрывах клочковатых туч время от времени проглядывала луна.
Почувствовав на себе взгляд матери, Николай повернулся. Лицо ее было скорбное, печальное, каким оно бывает у матерей, когда к их детям приходит беда.
— Опять, поди, поссорились?
Николай ничего не ответил.
— Не по себе ты, сынок, дерево рубишь. Как–никак, ее отец был генерал. Нашел бы девушку попроще.
Николай по–прежнему молчал.
— Смотри сам, как знаешь, — вздохнула мать и, достав из шкафа чистое белье, положила его на стол. — На, переоденься, на тебе сухой нитки нет.
Только теперь Мария Сергеевна поняла, что сын был пьян.
— А вот это уже совсем ни к чему. Отец этого никогда не делал. Водочка, она к добру не приведет, она не таких губит, богатырей валит…
Когда Мария Сергеевна ушла за ширму, Николай потушил общий свет, включил настольную лампу и переоделся. Спать не хотелось.
Снова подошел к окну.
«Мама, если бы ты могла помочь своим советом, если б… Спи лучше, родная…» Чувствуя, что просто так, молча, он не в силах оставаться наедине со своей тоской, Николай тихо, словно разговаривая с Наташей, запел:
Фонари одиноко горят.
Спят фонтаны и спит мостовая,
Москвичи утомленные спят,
Москвичи отдыхают.
В небе месяц повис голубой,
Как в косе ее шелковый бант.
Спи, Москва, бережет твой покой
Милицейский сержант.
Это был модный в последнее время «Милицейский вальс». Слова песни в эту минуту Николаю были особенно близки. Он глядел на площадь, но видел не машины и запоздалых прохожих, а совсем другое. Он видел Каменный мост. На мосту пустынно. Время близится к рассвету. В тишине ночи мерно раздаются твердые шаги постового. Это идет тот самый сержант, который подходил к нему, когда Николай стоял на мосту с Наташей.
— Что же ты не ложишься? Ведь завтра на работу, — донесся из–за ширмы голос матери.
Видение моста, сержанта исчезло. Очутившись снова в этом реальном, тесном мирке своей комнатки, Николай еще резче почувствовал боль утраты любимой девушки. Слова песни выходили не из груди, а прямо из сердца.
Лишь от тех, кто сегодня влюблен,
Кто в аллеях рассвет ожидает,
Отвернется сержант… Ведь и он
Хорошо понимает…
Понимает, кто с чистой душой,
Кто отъявленный плут, или франт…
Спи, Москва, бережет твой покой
Милицейский сержант.
Песня, в которой переплетались два мотива: колыбельное убаюкивание родного города и прощальная тоска, обращенная к любимой, растрогала и мать. Она лежала за своей ширмочкой и глотала слезы. Песня будила в ее сердце те же чувства, которыми была переполнена душа сына.
Завтра снова рабочий день,
И забот у нас завтра немало,
Спи и ты,
