ГЕШТАЛЬТ - ТЕРАПИЯ - Клаудио Наранхо

Когда я познакомился с Фритцем в Эзалене - и когда весь мир через Эзален узнал Фритца, поскольку теперь он становится уже харизматической фигурой - это был не тот Фритц, которого мы раньше знали. Думаю, можно сказать, что он всегда проявлял большой талант, но здесь он подходит к расцвету своего гения. Между талантом и гением большая разница. Гениальность - это не просто потенция, не только прикладная способность, это глубинный контакт индивида со своей исконной сущностью. Величие, которое те из нас, кто знал его во второй фазе жизни, чувствовали в нем, явилось выражением зрелости, а не тем, что было поверхностным в начале, пусть даже и талантливым.

Однако не только расцвет гения Фритца лежал в основе «гештальтного взрыва» в середине шестидесятых; еще одним фактором этого был Эзален или, более обще, начало «калифорнийского чуда». Была какая-то провидческая связь между его приходом в Калифорнию с предложением чего-то важного и замечательными людьми, работавшими там. Поскольку не только в Израиле, но особенно в Калифорнии ищущие смысла люди находили оазис и формировали движение, запустившее контр-культуру в нашу жизни.

Фритц предлагал не только нечто особенное, он вышел на совершенно иной уровень самореализации и авторитетности, как он достаточно ясно говорит в автобиографии, утверждая, что нашел «Тао и истину». Несмотря на то, что он иногда затушевывал такое признание (когда говорил: «Я еще не дошел до высшей ступени озарения, если только она есть»), его позиция была полной и завершенной, и это выражалось через естественное ощущение его авторитета. Мне кажется, что те из нас, кто встречался с ним, воспринимали его как воспринимают мастера Дзена - не потому, что у него какая-то особая добродетель, а из скрытого ощущения, что «он знает». И интуиция, конечно же, не подводила, поскольку это восприятие подтверждалось все снова и снова. В тех пределах, где это оставалось верным, заключался фактор его психотерапевтического успеха. Вот вам пример: Хиллел, его гостеприимный хозяин и учитель живописи в Израиле, говорит: «Нам не нужно было много разговаривать, мы читали мысли друг друга», - и добавляет, что он (Хиллел) был не просто художником, но и пытался писать, но оставил свои попытки: это было трудно и не совмещалось с семейной жизнью. Он разрывался между желанием высказаться и необходимостью уединения, чтобы писать, которое никак не давала его жена.- Он никогда не говорил об этом Фритцу, но Фритц сам однажды обратился к нему: «Хиллел, ты должен был стать не художником, а писателем. Но когда в конце концов ты станешь писать тебе потребуется отдельная комната, ключ от которой никогда не давай жене». В этом есть какое-то ясновидение. Он никогда об этом не говорил, но считаю, что именно его необычайной интуицией, а не какими-то теориями, объясняется то, как он работал.

Так чем же занимался Фритц в период, который я назвал «расцветом его гения»? Каковы качества его ума? Чем вызван его необычный успех? Я говорю о времени, когда люди стали стекаться в Эзален с Восточного Побережья - представители всех направлений психотерапии, включая психоанализ,- как будто чтобы увидеть чудотворца в действии.

А все произошло за один час терапии, прецедента которой не было. Иногда говорят, что Мильтон Эриксон был таким же гением. Если и есть кто, с кем можно сравнить, так это Эриксон, поскольку я сомневаюсь, что у Фрейда был такой же терапевтический гений, несмотря на его важный вклад в психологию и культуру. Мы почувствовали (а под «мы» я имею в виду Виржинию Сатир, Джерри Гринвальда, Уильяма Голдинга, Эйба Левицки и других из моей первой учебной группы), что стоим перед чем-то совершенно уникальным, абсолютно новым. Таким оно и было, хотя сегодня стало вполне обычным.

Элементом этого являлось нечто, называемое сегодня «диалогичным». Должен заметить, что хотя Фритц и знал о Бабере, лексика Бабера входит в Гештальт очень медленно. В основном использовалось старое (Нью-Йорское) слово «контакт». Мне оно несколько не нравится из-за его двусмысленности. Оно, конечно же, показывает правильное направление, однако под ним можно понимать сопротивление как с внутренним миром, так и с внешним, иногда оно обозначает сенсорный контакт, иногда моторный, а это совершенно разные вещи. Я думаю, полезнее было бы держать про запас слово «осознание» для контакта с переживанием. Также, когда мы имеем в виду межличностную ситуацию и заимствуем слово «контакт» из мира механики, в нем чего-то не хватает, поскольку им не удается передать большее, чем сенсорно-моторный контакт, что является наиболее существенной частью сенсорно-моторного контакта, контакта «от сердца к сердцу», от сущности к сущности или от центра к центру, что Бабер называет «столкновением» или «отношением». Несмотря на некоторое различие в баберовском использовании «столкновения» и «отношения», оба термина имеют связь с ощущением другого как субъекта, с ощущением другого кого-то вне пределов объекта мышления, манипуляции или, желания. Подход в способности воспринимать «другого» как «Ты», а «Я», которое выглядит как «Ты»,- вовсе не то же, что «Я», которое выглядит как «Это» (как говорит Бабер в начале своей работы «Я» и «Ты») - в этом подходе и добровольность, и необусловленность.

Полагаю, что у Фритца было нечто, развитое им до необычного уровня: способность присутствовать, быть. Присутствовать, быть в жизни, заставить другого прочувствовать свое бытие. Иногда он мог произвести из этого психотерапевтическую интервенцию. «Кто это мне говорит?» Когда однажды я ответил ему: «Я это говорю»,- он бросил: «Ты? Я не слышу тебя». Целью подобных высказываний является не внешнее поведение, когда кто-то смотрит на пол или на кого-нибудь другого, вместо налаживания непосредственного контакта. Иногда все внешние признаки контакта в наличии, но чего-то глубинного не хватает. [78] Ты говоришь со мной?»,- мог затем сказать Фритц: «Не чувствую, чтобы ты обращался ко мне». Это очень тонко. Это уже иная сфера - сфера личностной сути и бытия вне биологических аспектов.

Мне думается, что эта тончайшая сфера контакта являлась элементом его «диалогической» деятельности. Если положить «диалогическую терапию» как синоним «терапии через общение» (по Фрейду), то он был чрезвычайно диалогичен, и мне кажется, что Фридман был совершенно несправедлив к нему в своей книге по данному вопросу3. Повстречавшись с Фридманом некоторое время назад в Швейцарии на конференции, посвященной теме «Оздоровление Земли и перспективы на будущее», я составил о нем очень хорошее мнение, мне казалось, что его выступление о Бабере совершенно совпадает с тем, что могло быть сказано Фритцем по баберовской концепции «священной войны» с оппонентом и проблеме ответственности за словесную «дуэль». «Фритцевым» был и его подход к общению и контакту: он дискутировал с духом «Нового Поколения» по поводу поощрения последним чувственности братства и тождественности без надлежащего признания различий и пределов.

Получив после встречи с Фридманом его книгу, я был немало удивлен, обнаружив его приверженность юнгианцам, поддержку любой другой школы, но только не геш-тальтистов! Удивлен, поскольку я считаю, что Гештальт сделал больше, чем любой другой подход, для высвобождения сегодняшней психотерапии от фиксированных ролей и приемов, поскольку пример Гештальта воодушевил психотерапию в целом к стремлению к большей свободе терапев та, к видению в нем индивида, а не зеркало или техническое средство.

Фритц был также и великим манипулятором - в одной из бесед он сам так определил свои действия. Но, кроме всего прочего, он был тем, кто использовал себя, если можно сказать «использовал» о том, что двигало им из веры в главенство столкновения над остальным. Только в отношении Р.Д.Леинга можно сказать, я полагаю, что терапия и жизнь настолько близки друг другу, что различие между терапией и внешней ситуацией столь несущественно.

Другим элементом экстраординарности присутствия Фритца является то, что уже в шестидесятые (после одного из его курсов) я назвал «такчтожестью». Мне потребовалось время, чтобы разобраться, что его «такчтожесть» той же природы, что он называл «творческой индеферентностью». Выражением этого была его необыкновенная способность противостоять манипуляции. Его не затягивала ни одна игра, он умел оставаться нейтральным. Безусловно, это является частью золотого правила психоанализа по развитию нейтральности, но его нейтральность была просто потрясающей, она не зависела ни от сказанного, ни от несказанного, ни от того, сидишь ты или стоишь, она была похожа на полную буддистскую отрешенность. Совершенно спонтанно Фритц обрел необыкновенную отрешенность, и это хорошо проявлялось особенно при инсценировках, т.е. в присутствии индивида, обыгрывающего боль; в этих случаях он обычно говорил: «Так что с того? Ты всю жизнь собираешься оплакивать прошлое?»