Аксенов - Александр Кабаков

А.К.: Печататься в «Юности» и сидеть в ЦДЛе в джинсах, красиво выпивать — вот что такое в самом примитивном представлении пишущих людей моего поколения означало стать Аксеновым.

Е.П.: Что же, и сейчас это имеют в виду те, кто хочет «стать Аксеновым»? Ну, не упомянутый молодой писатель, он слишком умный и серьезный для этого, но ведь есть и другие, кто этого же хочет… Ты мне когда-то рассказал замечательную историю с Василием Павловичем, которая была в какой-то рюмочной…

А.К.: Погоди… Я тебе хочу сказать, что после того разговора в Каире я стал относиться к этому «молодому писателю» лучше, хотя и раньше относился хорошо. Но тут я увидел в нем живого человека, очень живого, даже похожего на меня в мои тридцать лет — несмотря на боевую биографию, которую мне даже при желании неоткуда было бы взять, и на совершенно взрослое отношение к жизни, к семье, которое в наши времена почти не встречалось. Я нашел сходство с собой в тридцать лет, потому что я тогда был подаксеновиком.

Е.П.: А-а-а, а тебя так называли разве? Ты же не знал этот термин до того, как я тебе рассказал…

А.К.: Меня называли подражателем, эпигоном и еще как-то.

Е.П.: Вот-вот, эпигоном. А подаксеновики — это сугубо сахалинский термин… Погоди, об этом позже, а сейчас расскажи мне ту историю про рюмочную… Или пельменную? Разве Вася любил пельмени?

А.К.: Я не уверен, что он любил пельмени, но там пельмени были очень хорошие, и мы всегда там заказывали пельмени. Это заведение называлось «Русская рюмочная комната», с претензией такой. За ТЮЗом…

Е.П.: Сейчас-то ее нет?

А.К.: Не знаю. Да черт с ней!..

Е.П.: Скажут еще, что мы рекламу делаем.

А.К.: Пусть скажут… Да, очень претенциозное, стильное такое название.

Е.П.: Имелись такие книжки. Например, про охоту — «Русская псовая охота»…

А.К.: Это было такое узкое помещение, вместо стойки — старинный резной буфет, канарейка в висячей клетке… И отличные делали пельмени. И вот мы сидели там, а какие-то молодые люди, увидев Васю, — а не пьющий к тому времени лет тридцать Вася налил себе под пельмени… я даже не знаю, ну, пять граммов…

Е.П.: Он же только красное вино тогда пил.

А.К.: Да, но тут пельмени… Какое может быть красное вино и пельмени? И вот Вася налил или я ему налил пять граммов водки — и тут входит молодая компания…

Е.П.: Богемная?

А.К.: Не очень. Ну, молодой человек один с прической «пони тэйл», «конский хвост», этого я запомнил, а другие, человека четыре или пять, такие обычные…

Е.П.: А может, это были артисты из театра? Там рядом…

А.К.: Нет, это были скорее… Как они сами себя называют — манагеры. Манагеры, офисный планктон, который тогда еще только-только начал всплывать.

Е.П.: Это в каком году-то было?

А.К.: Давно уже, году в девяносто седьмом или восьмом.

Е.П.: Ух ты, двенадцать лет назад!

А.К.: А мне оно вот как вчера… Да. И они такие оживленные, с мороза, и говорят радостно: «О, Вася развязал!» И Василий Павлович как-то скорчился, я почувствовал, что он испытал боль. Ну, я встал, готовясь, честно говоря, драться и еще имея в виду, что драться надо таким образом, чтобы, естественно, не попало Василию Павловичу. И сказал: «Молодые люди, к старшим, во-первых, принято обращаться на “вы”, во-вторых, я не думаю, что вы так сильно знакомы с Василием Павловичем Аксеновым, и надо себя держать в руках», — и что-то еще в этом роде. И какой-то молодой человек из них, чуть ли не вот этот с хвостом, сказал типа: «Ну чего ты, отец, мы же от души», — но я грубо ответил ему матом, в смысле — уйди отсюда. И они просто удивились такой резкой реакции. Они были уверены, что они ничем нас не задели, а что Васе даже польстили. Что они же к нему как к своему…

Е.П.:…и что Вася есть некий как бы поэт Игорь Северянин, который написал в свое время:

Восторгаюсь тобой, молодежь!Ты всегда, даже стоя идешь!И идешь непременно вперед!Ведь тебя что-то новое ждет!

А.К.: Как-то не учли, что к тому времени Василий Павлович Аксенов был штатным профессором вашингтонского университета Мэйсона, а его книги входили в так называемую библиотеку Нобелевского комитета, то есть в переводе на русский язык он был почти что постоянным кандидатом на присуждение Нобелевской премии. И они куда-то не туда влезли…

Е.П.: И все-таки они имели отношение к миру искусства, я думаю…

А.К.: Ну, не манагеры, так какие-нибудь там продюсеры… Но в этой истории не их фамильярность важна, а что стоит за этой фамильярностью. Ведь им что было важно? Вот сидит легенда, даже не звезда, а просто бог — Аксенов. И вот они его запросто называют Васей и присутствуют при историческом событии — Вася развязал! А они не то что не аксеновского поколения, а поколения через три от него! Вот до каких пор водились подаксеновики и сейчас еще водятся. В определенном смысле — все подаксеновики: и ты, и я, и «молодой, но очень популярный писатель революционного толка», и даже те засранцы, которые пришли в рюмочную… Все по-разному — одни по-писательски, а другие по-жлобски, но все.

Е.П.: Сейчас скажу такую вещь, что хоть больше на глаза ему не попадайся: Распутин Валентин Григорьевич в первых своих сочинениях был подаксеновиком. Смотри его ранние рассказы, например «Рудольфио».

А.К.: И получается, что подаксеновик — это не оценочное, это не хорошо и не плохо, это констатация факта безусловного влияния на несколько поколений и не только литературного авторитета, вот и все.

Е.П.: История одна была, мне ее рассказывал поэт Александр Алшутов. Ты знаешь это имя? Значит, короткая справка про Александра Алшутова: знаменитый поэт андеграунда, его знали все, он старше меня, умер в городе Сыктывкаре. Совершеннейший шестидесятник, хотя его почти не печатали, его очень хорошо знал Вознесенский, знал его Аксенов, знал Юз Алешковский… То есть он был человек литературы, одно-два стихотворения все же сумел опубликовать с большим трудом. Он, как многие шестидесятники, уезжал на полгода-год подальше от всех — на Сахалин, на китобойных судах работать или шофером в геологической экспедиции, где его чуть не посадили, потому что он машину опрокинул. Естественно, пил изряднейшим образом, было несколько жен, от каждой жены у него почему-то было по три ребенка. С последней женой, значит, он и уехал в город Сыктывкар, там стал переводами зарабатывать, постепенно завел себе дом, обжился — ну, и умер.