Капитан Трафальгар - Андре Лори

Когда весь экипаж собрался, я сказал следующее:

— Я должен предупредить всех вас, чтобы вы готовились к буре, которая может превратиться в самый страшный ураган… С четверть часа, как барометр падает, и за это время успел уже упасть на два пальца, что очень много и в это время года является несомненным признаком бури. Можно сказать с полной уверенностью, что нам придется преодолевать большие трудности и бороться против серьезных опасностей. Но я надеюсь, что мы выйдем целы и невредимы из этой борьбы со стихией, если только каждый из нас добросовестно будет исполнять свой долг, подчиняться строжайшей дисциплине и работать с полным старанием. Но предупреждаю вас, что для этого нам нужны будут все наши силы и вся опытность в морском деле… Вот то, о чем я считал своим долгом предупредить вас. Теперь я дам вам еще один добрый совет — поспешите сегодня отужинать раньше обыкновенного и приготовить себе добрый грог, чтобы запастись силами к трудам предстоящей ночи.

Последний совет, кажется, пришелся особенно по душе всем моим слушателям и даже отчасти расположил их в мою пользу.

— Теперь, — продолжал я, — когда я сообщил вам о том, что всех нас ожидает, я должен добавить еще следующее, уже лично от себя… Я истомился той жизнью, какую вынужден вести здесь по вашей милости. Она не имеет в моих глазах никакой цены, если мне суждено до конца быть разлученным с теми, кого люблю и кого вы держите в заключении в кают-компании… Я положительно не вижу никакой разумной причины для этого разлучения с моими друзьями. Что было бы из того, если бы я был вашим пленным там, вместе с ними, какой вред для вас мог бы произойти? Что мог бы я поделать против всех вас один, без оружия, с двумя женщинами, двумя ранеными и маленьким ребенком семи лет?.. И вот, по зрелому обсуждению этого вопроса, я решил не мириться далее с таким положением и заявить вам об этом: допустите меня вниз, дайте мне жить вместе с моими друзьями, или в противном случае я не намерен долее командовать вашим судном. Делайте со мной, что хотите, но решение мое бесповоротно!

— Прекрасно!.. В таком случае мы повесим вас! — немедленно заявил Вик-Любен.

— Отлично! пусть будет так! — сказал я, делая шаг вперед.

ГЛАВА XVII. Циклон

Мое спокойствие, по-видимому, поразило окружающих. Они молча переглянулись, не зная, как быть. У всех невольно напрашивался вопрос, не таится ли под моей просьбой или, вернее, требованием, какая-нибудь коварная, затаенная мысль? Они, видимо, опасались этого, и Брайс выразил это опасение вслух.

— Под моим требованием не скрывается ровно ничего! — отвечал я. — Можете быть спокойны: ничего, кроме вполне естественного желания обнять своих друзей, быть может, в последний раз, так как весьма возможно, что каждого из нас ожидает сегодня гибель и смерть в случае, если наше судно пойдет ко дну. Кроме того, вполне резонно, мне кажется, пользоваться во время бури советами и указаниями лучших и более опытных моряков, чем я.

Этот аргумент подействовал. Тем не менее я очень сомневался, чтобы Вик-Любен сдался на него, если бы, как раз в это время, точно в подтверждение моих слов и моего предсказания, которое, в сущности, было не моим, а предсказанием барометра, — все небо заволоклось на востоке черной тучей.

Самый океан начинал уже принимать свинцово-серый оттенок, а воздух как будто разрежался, и становилось трудно дышать.

У всех нас кровь приливала к вискам. Вдруг наступил полнейший штиль: паруса беспомощно повисли и полоскались в воздухе при малейшем движении боковой качки.

Вдруг что-то вроде заунывного воя донеслось из-за горизонта с восточной стороны. Затем налетел шквал, подхватил «Эврику» и погнал ее, как соломинку, вперед по волнам. Громадные волны громоздились одна на другую и точно колдовством вырастали из моря. После этого наступила вдруг мертвая тишина, а черное пятно на горизонте росло и заполняло все небо.

— Ну, вот, — проговорил я, — вы сами видите, что это не шутка. Я готов командовать, но только если вы откроете мне двери кают-компании… Если же нет, то делайте как знаете, я пальцем не шевельну для спасения «Эврики»!

В тот же момент пять человек с Вик-Любеном во главе бросились к входу лестницы, ведущей в кают-компанию, и отдернули закрывавшие ее брезенты; вход был открыт.

Между тем я, со своей стороны, не теряя ни минуты времени, крикнул спокойным, звонким голосом:

— Все наверх!.. Долой брам-стенги и бом-брам-стенги! Убирай марсель и фок-марсель! Убирай все!..

Раздался пронзительный свисток Брайса.

Матросы устремились на ванты. Опасность была так велика, так очевидна, если можно так выразиться, и так живо чувствовалась всеми, что работа закипела с какой-то лихорадочной поспешностью. В четверть часа все паруса были убраны, верхние мачты сняты, палуба прибрана. Тогда ветер, как бы только дожидавшийся разрешения, стал завывать со свистом и стоном.

Но пока мне нечего было делать, и я поспешил в кают-компанию.

— Вы недолго пробудете там, господин Жордас? — спросил меня Брайс, видимо, очень встревоженный.

— Нет! нет! Десять минут, не более, — и я вернусь! — наскоро отвечал я, не помня себя от нетерпения скорее увидеть всех своих дорогих. Какое мне было теперь дело до урагана? Он мог свирепствовать, сколько ему угодно!..

Войдя в кают-компанию, я застал там Клерсину; она сидела и вязала чулок. Флоримон сидел у ее ног и забавлялся чем-то. Увидев меня, оба они вскрикнули от радости, и мальчик, бросив все, кинулся ко мне… Едва успел я обнять и расцеловать бедного ребенка, сильно похудевшего и ослабевшего вследствие столь продолжительного заключения, как он вырвался от меня и побежал в капитанскую каюту заявить о моем приходе.

Розетта тотчас же появилась на пороге и остановилась, как бы не решаясь идти далее.

Как могу я выразить то чувство беспредельной радости и восторга, какое охватило меня при виде ее после столь продолжительной разлуки? Она тоже заметно исхудала и казалась грустной и озабоченной, но все же и теперь была так же прекрасна, так же спокойна и мужественна, как всегда. Она с улыбкой протянула мне руку и тотчас ввела меня в комнату капитана. Мне достаточно было только взглянуть на него, чтобы сразу понять, что его песня спета. Собственно говоря, и то было чудом, что он остался жив до настоящего момента! Надо было иметь его железное здоровье, его удивительную духовную мощь, силу воли и энергию, чтобы перенести все эти страшные удары, обрушившиеся на него за это время. Все-таки за эти три-четыре недели и в нем произошла до того разительная перемена, что его трудно было узнать. Он лежал в постели ужасно исхудалый, осунувшийся, со страшно ввалившимися глазами, неподвижный и безмолвный. Казалось, в нем жили только одни его глаза, громадные, черные, говорящие, ясные и блестящие, как у молодого здорового человека.