Месть под расчет - Элизабет Джордж

Возвратился Малверд с чашкой чая в одной руке и тетрадью в другой. Дверь он закрыл ударом ноги.

– В прошлом году он тоже приходил к нам, – сказал он. И вновь занялся выписыванием дат, изредка отрываясь от тетради, чтобы глотнуть чая. И в лаборатории, и в кабинете шефа было невероятно тихо. Слышался даже скрип карандаша, касавшегося бумаги. Наконец Малверд поднял голову. – Самая ранняя дата в прошлом июне. Точнее, второе июня.

– Больше года назад, – отметил Сент-Джеймс. – А зачем он приходил?

– Этого нет. Не знаю. – Малверд постучал кончиками пальцев по столу и мрачно поглядел на график. – Если только… Может быть, из-за онкозима.

– Онкозим?

– Уже полтора года это лекарство тестируется здесь, в лаборатории.

– Что за лекарство?

– От рака.

Сент-Джеймсу мгновенно припомнилось интервью доктора Тренэр-роу, которое он дал Мику. Наконец-то связь между той встречей и поездками Мика в Лондон стала очевидной.

– Химиотерапия? Что это за лекарство? Как оно действует?

– Препятствует синтезу протеина в раковых клетках, – ответил Малверд. – Мы рассчитываем, что оно будет мешать репродукции раковых клеток на уровне генов, в первую очередь ответственных за это. – Он кивком головы показал на график, ткнув пальцем в красную линию, которая круто шла вниз. – Как видите, смотрится многообещающе. Результат, полученный на мышах, просто поразительный.

– Значит, на людях его еще не испытывали?

– До этого еще несколько лет работы. Токсикологические тесты только начались. Ну, вы же понимаете. Какова безопасная дозировка? Каково действие?

– Побочное действие?

– Ну да. Это выверяется особенно тщательно.

– Предположим, побочного действия нет, ваш онкозим безопасен, что дальше?

– Дальше мы выпускаем его на рынок.

– И получаете приличную прибыль, насколько я понимаю? – поинтересовался Сент-Джеймс.

– Если повезет, – ответил Малверд. – Это же открытие. Вне всяких сомнений. Подозреваю, что Кэмбри писал об онкозиме. Ну а что касается возможного мотива убийства… – Малверд многозначительно помолчал. – Не мне судить.

– Каковы взаимоотношения «Айлингтон-Лондон» с «Айлингтон-Пензанс»?

– В Пензансе у нас исследовательский отдел. У нас их много по всей стране.

– Их цели? Тестирование?

Малверд покачал головой:

– Лекарства создаются здесь, в лабораториях. – Он откинулся на спинку кресла. – Каждая лаборатория занимается своей болезнью. Например, болезнью Паркинсона или хореей Хантингтона. Недавно появилась лаборатория, занимающаяся СПИДом. А есть еще лаборатория, где занимаются обыкновенной простудой, – с улыбкой проговорил он.

– А в Пензансе?

– Это одно из трех мест, где занимаются раком.

– И там производят онкозим?

Малверд задумчиво посмотрел на график:

– Нет. За онкозим отвечает лаборатория в Саффолке.

– Но вы сказали, что в ваших филиалах не тестируют лекарства?

– Основным тестированием занимаемся мы. Естественно, они занимаются начальным тестированием. А как же? Иначе как они смогли бы работать?

– Если вернуться к безопасности, в ваших филиалах знают конечные результаты? Не только свои, но и ваши?

– Конечно.

– И он или она могли бы вычислить недостатки? Скажем, нечто, попавшее в рыночный продукт?

Любезное выражение исчезло с лица Малверда. Он выдвинул подбородок и тотчас убрал его, словно проверяя, как работает шея.

– Вряд ли такое возможно, мистер Сент-Джеймс. Мы здесь занимаемся медициной, а не пишем научно-популярные романы. – Он встал. – Мне пора возвращаться в свою лабораторию. Пока тут нет начальника, приходится крутиться. Уверен, вы понимаете.

Сент-Джеймс последовал за Малвердом, который отдал секретарше тетради со словами:

– Порядок, миссис Кортни. Поздравляю вас.

– Мистер Брук содержал все в образцовом порядке, мистер Малверд, – холодно ответила она, принимая тетради.

Изумлению Сент-Джеймса не было предела.

– Мистер Брук? – переспросил он.

Такого не могло быть.

Малверд подтвердил.

– Джастин Брук, – сказал он, выходя в лабораторию. – Главный биохимик этого отдела. Чертов дурак погиб в результате несчастного случая в Корнуолле. Я было подумал, что вы пришли из-за него.

Глава 22

Прежде чем дать знак констеблю, чтобы он открыл комнату для допросов, Линли, держа в руках пластиковый поднос с чаем и сэндвичами, посмотрел в глазок. Его брат, склонив голову, сидел на столе – все еще в полосатом свитере, выбранном для него Макферсоном в Уайтчепел. Питера била дрожь – у него тряслись руки, ноги, голова, плечи. И Линли не сомневался, что внутри у него тоже все дрожит.

Когда полчаса назад Питера оставили одного – если не считать охранника снаружи, который должен был приглядывать, как бы он чего с собой не сотворил, – Питер не задал ни одного вопроса, не сделал заявления и ни о чем не попросил. Он стоял, положив руки на спинку стула, и молча оглядывал ничем не примечательную комнату. Один стол, четыре стула, потускневший линолеум на полу, две свисавшие с потолка лампочки, из которых горела одна, красная металлическая пепельница на столе. Прежде чем сесть, Питер посмотрел на Линли и открыл рот, словно хотел заговорить. На его лице ясно читалась мольба. Однако он промолчал. Похоже было, Питер понял, что непоправимо испортил отношения с братом.

Линли кивнул констеблю, который отпер дверь и тотчас вновь запер ее, едва Линли переступил порог. Скрежет замка здесь Линли всегда воспринимал трагически, а уж теперь, когда свободы был лишен его брат… Он и сам не ожидал, что ему будет так тяжело. Почему-то казалось, что он не будет мучиться, когда Питер встанет лицом к лицу с неизбежным результатом того образа жизни, который он выбрал для себя несколько лет назад. И вот правоохранительная система наложила свою руку на Питера, а Линли вовсе не чувствовал себя на высоте положения как брат, выбравший чистый, праведный образ жизни, гарантировавший ему статус любимчика общества. Скорее он чувствовал себя лицемером и не сомневался, что из них двоих он – больший грешник.

Питер поднял голову, увидел Линли и отвернулся. На его лице вместо привычного замкнутого выражения Линли увидел смятение и страх.

– Нам обоим надо что-нибудь съесть, – сказал Линли и, сев напротив брата, поставил поднос на стол. Питер не пошевелился, и Линли развернул сандвич. – Здешняя еда скорее напоминает опилки. Или опилки, или каша. Это я заказал в ближайшем ресторане. Попробуй пастрами [5]. Мне очень нравится. – Питер не шевелился, и Линли потянулся за чаем. – Не помню, сколько ты кладешь сахара. Я взял несколько пакетиков. А здесь молоко}

Он помешал чай в своей чашке, развернул сандвич и постарался не думать об очевидном идиотизме своего поведения. Он понимал, что изображает заботливую мамашу, словно если Питер поест, то сразу выздоровеет и все будет прекрасно.

Питер поднял голову:

– Я не голоден.

Линли видел, что у него потрескались губы, вероятно, он искусал их, пока был один. Кое-где они кровоточили, кровь засохла темно-коричневыми пятнами. Вносу тоже были кровяные корочки, на веках висели чешуйки сухой кожи.

– Сначала пропадает аппетит, – сказал Питер. – Потом все остальное. Нельзя понять, что происходит. Думаешь, будто все в порядке, лучше не бывает. Не ешь. Не спишь. Все меньше и меньше работаешь, потом совсем не работаешь. Просто ничего не делаешь. Секс разве что. Иногда. В конце концов и секса не надо. Доза. Доза.

Томас Линли положил нетронутый сандвич на обертку. Неожиданно голод исчез. Томми хотелось бы ничего не чувствовать. Он взял чашку в ладони. От нее исходило успокаивающее тепло.

– Ты разрешишь помочь тебе?

Питер сжал правой рукой левую, но не ответил.

– Я не могу изменить тот образ брата, который ты помнишь, – сказал Линли. – Я лишь могу предложить тебе себя таким, каков я теперь.

Питер как будто отпрянул. Когда он в конце концов заговорил, Линли пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его слова:

– Я хотел быть таким, как ты.

– Как я? Почему?

– Ты был само совершенство. Моя цель. Я хотел быть таким же. Когда я понял, что у меня не получится, то сломался. Если я не могу быть тобой, то вообще не надо быть.

Питер говорил так, словно подводил итог, словно заканчивал едва начавшийся разговор, исключая возможность будущих братских отношений. Линли искал слова, которые помогли бы ему одолеть пропасть в пятнадцать лет и прикоснуться к маленькому мальчику, которого он оставил в Ховенстоу. Слов не было. Обратного пути не бывает, нельзя изменить прошлое.

Его тело как будто налилось свинцовой тяжестью. Линли сунул руку в карман, достал портсигар и зажигалку, положил на стол. Портсигар был отцовский, с красиво выгравированной буквой «Э», которая слегка стерлась с годами. От крышки отломался кусочек, но это ничего не меняло, потому что, даже старый и некрасивый, он напоминал сыну об отце. И Линли нашел слова: