Несколько бесполезных соображений - Симон Кармиггелт

В этом Пит, конечно, был прав.

— Да не Коос же я! — вклинился я на самом фортиссимо.

Но этого можно было и не говорить.

— Коос, — продолжал он, — слушай сюда. Нам с тобой надо потрепаться. Как раньше. Денек у меня сегодня — загнешься. Народ в Амстердаме пошел, знаешь, напрочь забыли, что такое юмор. Смурные все как один. Вот слушай… Утром часиков в одиннадцать… и принял-то я всего две маленькие. Иду по Фердинанд-Бол. Смотрю, стоит фраер на стремянке и знай лупит по стенке мастерком. Я ему: мол, не так делаешь. А он разобрать ничего не может. Ну слез. Чего, говорит, кричишь? Я ему опять: мол, не так работаешь. Чего, говорит, не так? Не так, и все, говорю, соседа надо было пригласить. Ничего, а? И знаешь, чего этот хмырь сделал? Думаешь, засмеялся? Фига два. Раскрыл варежку — и на меня: мол, за этим я к тебе спускался? И трах меня по башке. Так, слегка, я и не почувствовал. Плюгавенький какой-то попался. В общем, пришлось мне сегодня с утра пораньше размять косточки на Фердинанд-Бол, а ведь и пропустил-то всего лишь два стакашка. Ну куда же подевалась амстердамская веселая душа? А, Коос?

Хоть я и не был Коосом, ответить на этот вопрос мне было трудно.

— Ну вот, — продолжал он тем временем, — выяснили мы отношения, и я зарулил в «Уголок». Взял там пивка. Большую, чтоб посидеть — так уж с толком. Смотрю, а там Синий Харри, тот самый, у которого дома тринадцать ребятишек, а он на их пособие машину себе сообразил. Который всю дорогу поет. Вот и сейчас тоже — с утра здесь на приколе. Сидит, значит, и поет арию из «Риголетто». Кончил и поворачивается ко мне: «Нравится?» Я ему говорю: «Поёшь-то ты, наверное, ничего, но только вот, когда из тебя все это выливается, я всегда представляю себе сливной бачок в клозете». Сказал просто так, ради хохмы. Настроение было хорошее. Ты же меня знаешь, Коос, а? А этот, представляешь, сразу: мол, пойдем выйдем, поговорим. Я ему: «Слушай, Харри, брось, я только что на Фердинанд-Бол с одним стыкнулся, но твое-то чувство юмора где?» Хозяин все уладил, мы опять сели за пиво. Час-другой, Харри спел еще парочку вещиц из своего репертуара, но раз от разу все больше фальшивил, я и подумал: давай, друг, пора линять на большой бак. Отчалил я оттуда.

Топаю по старому валу, гляжу — мужик стоит. Около своей машины. Только что поцеловался с трамваем. В лобешник, и весь капот всмятку, конечно. Я ему говорю: «Делов-то куча — помыть да сделать укладочку». Хохма. А он-то, знаешь? Даже не улыбнулся: «Я сейчас котлету из тебя слеплю». А я ему: «Давай-давай, только позвони сначала на маслобойню, пусть пришлют подходящую тару для твоих шариков без извилин». Он, понятно, заткнулся в тряпочку. Но ты понимаешь, Коос, что я хочу сказать? Мокюм,[55] добрый старый Мокюм, какой же ты стал смурной. Давай, Коос, намыливайся на большой бак, я тут продержусь пока с одной до твоего прихода, а там уж вздрогнем как положено. Посмеемся вместе. Как раньше. Давай-давай, я пока еще держусь. Немножко на взводе, но это так, для затравочки. Всего, Коос.

Разговор оборвался. Ну ладно, я не Коос. И все же мне ужасно хотелось посмеяться в компании этого Пита, по-старому. Но я не пошел туда, потому что не знаю, где этот большой бак.

Из сборника «Утром проснуться…» (1973)

Последствия

В тот вечер, ожидая последнего автобуса на Арнем, мы сидели в таком, знаете, современном, построенном на скудные муниципальные средства здании автовокзала. Сидели и или дрянной, жидковатый кофе, поданный изможденной женщиной, которой даже в столь поздний час приходилось работать, так как что-то у нее в жизни, видимо, не сложилось. Наверно, виной всему какой-нибудь парень — скрылся в неизвестном направлении, оставив ее с ребенком на руках, подумалось мне. Шофер — он-то и должен был ехать с последним автобусом — заговаривал с ней о разных разностях, а ей до них и дела не было, она явно мечтала лишь об одном: погрузиться в расслабляющий сон без сновидений.

В углу у окна сидели трое турок и молчали себе по-турецки. Эти ничего не пили. Они находились здесь только потому, что в зале было сухо и тепло, а крыша над головой не стоила ни гроша.

У дальнего конца буфетной стойки за кружкой светлого пива с осевшей пеной стоял тощий как щепка парень, одетый во все черное. Вид у него был мрачно-задумчивый, суливший недоброе. И все-таки он был не чета студенту Раскольникову, всецело поглощенному разработкой плана убийства, которое приведет его к гибели, потому что он не принял в расчет собственную совесть. Для подобных замыслов парень был чересчур простоват, дешеват даже. Мне казалось, он похож скорее на работягу, который после целого дня унизительной, каторжной работы возвращается, измотанный и озлобленный, домой, и впереди у него никакого просвета — бесконечная череда дней, точно таких же, как этот.

Моя жена отыскала между тем в одной из лежащих на столе газет повод для того, чтобы изложить свою приверженность эвтаназии — блаженной смерти.

— В самом деле, я тоже считаю, что аборт… — рассуждала она.

— Знаешь, я тоже «за», — сказал я, зевая. — Но стоит мне подумать, скольких друзей я бы недосчитался, если бы их родители пошли на это… Мне бы их не хватало. Ведь жизнь состоит именно из последствий наших малых решений, и надо это учитывать…

— Да снизойдет на вас благословение господне! — раздался громкий голос.

На пороге стоял маленький толстяк в клетчатой кепке на седеющих волосах. Он весь лучился радостью, причину которой можно было учуять издалека. Целеустремленно подойдя к нам на своих коротеньких ножках, он положил руку мне на плечо и спросил:

— Эта дама — ваша жена?

Я кивнул.

— Вам можно позавидовать! — воскликнул он. — А я вот холостяк. Гёрт моя фамилия. В этих краях все меня знают. Позвольте предложить вам обоим по стаканчику пива.

Пива нам не хотелось, и поэтому я сказал:

— Очень сожалею, но мы не можем воспользоваться вашим любезным предложением.

Он убрал руку с моего плеча.

— Жаль. Я ведь от чистого сердца. Жена у вас очень симпатичная.

Он повернулся и нетвердой походкой направился к стойке.

— Ну, теперь наверняка к кому-нибудь еще пристанет, — сказал я.

Жена улыбнулась.

Гёрт стоял у буфета. Женщина подала ему пиво, которого он потребовал зычным голосом, и отнеслась к нему с таким же безразличием, как и ко всем прочим клиентам.

Масленым голосом Гёрт обратился к парню в черном:

— Приятель, я, конечно, выпимши, но уж больно у меня на душе хорошо.

Он положил ладонь парню на локоть. Парень враждебно отдернул руку и произнес высоким сдавленным голосом:

— Я вам не приятель.

— Все люди мне друзья, все — мои приятели! — воскликнул Гёрт. — Почему бы и нет? Такая уж у меня развеселая натура. Пятьдесят шесть, а я как огурчик. Жизнь — прекрасная штука.

— Вы слишком громко разговариваете. Я желаю спокойно выпить здесь свое пиво, — сказал парень. Узкие щелки его глаз горели давнишней ненавистью, стремящейся вырваться наружу.

— Но, приятель… — Толстая рука Гёрта опустилась теперь на черное плечо. Парень стряхнул ее, потом со всей силы двинул Гёрта кулаком в челюсть и острым носком башмака лягнул его между ног. Я думал, Гёрт свалится наземь, но этого не случилось. Он сразу же принял несколько старомодную боксерскую стойку, какую можно увидеть на забавных спортивных фотографиях доброго старого времени, и нанес парню сокрушительный удар — тот навзничь грохнулся на столик, за которым сидели турки.

Они сей же час встали и направились к выходу. Чужестранцы все-таки. Шофер сказал:

— Ну, я пошел подогнать автобус.

А Гёрт кричал, полный боевого азарта:

— Нет, давай выйдем! Я тебе покажу!

Немного погодя мы ехали сквозь тьму в почти пустом автобусе. Парень потирал рукой ушибленное место. Я надеялся, что дома его по крайней мере не ждет жена. Взглянув на часы, я сказал:

— Мы выехали на три минуты раньше. Теперь по всему маршруту люди не успеют к последнему автобусу. А почему? Согласись мы выпить пива, ничего бы не произошло. Да, жизнь и впрямь состоит из последствий малых решений.

Я искоса взором триумфатора посмотрел на жену. Но она уже спала.

Люди

I

У каждого человека есть друзья, есть круг людей, сложившийся после долгого отсева и перебора, — тот круг, к которому успеваешь за долгие годы привязаться. Но с друзьями встречаешься слишком редко. Все ведь так заняты — дел по горло. Я давно замечаю, что гораздо чаще видишься с другими людьми, которых вообще не знаешь.

Например, с больным стариком — он постоянно сидит у своего окна и смотрит на меня, когда я прохожу мимо, потому что все происходящее на улице для него — событие.

И каждый прохожий — тоже событие.

Или, скажем, с девушкой, которую я снова и снова встречаю в трамвае. На десятом маршруте. Она возвращается с работы, а я — из Артиса. Лет шесть назад у нее еще был цветущий вид, но мало-помалу ее привлекательность блекнет. И с глазами все хуже. Вот уже месяца два-три она в открытую носит очки. Она всегда читает обернутые в коричневую бумагу библиотечные книжки, с самозабвением той, чья подлинная жизнь разыгрывается в рассказах другого человека, который от ее имени совершает прекрасные поступки.