Один день без Сталина. Москва в октябре 41-го года - Леонид Млечин

В фильме, посвященном параду, диктор говорил: «Сразу после марша мимо Мавзолея, на котором находились члены правительства, полки, засыпанные мокрым снегом, направлялись прямо на передовую и вступали в бой».

Это придумали идеологические чиновники. Части московского гарнизона должны были остаться в столице. Да и не могли бы они принять бой, поскольку их выводили на Красную площадь фактически без оружия и боеприпасов. Сталин безумно боялся покушения, и особисты следили за тем, чтобы участвующие в параде стрелять не могли.

— Пусть вдохновляет вас в этой войне, — говорил на параде Сталин, — мужественный образ наших великих предшественников — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова.

Записать речь на пленку не удалось, потому что работники кинохроник на парад опоздали. Пришлось воздвигнуть деревянную трибуну в Свердловском зале первого корпуса Кремля. Сталин сначала отказался:

— Что я вам, артист?

Но все-таки вновь прочитал свою речь — на сей раз только для кинокамеры. Эти кадры вклеили в фильм о параде на Красной площади. Но все эти мелочи не имели значения, потому что речь вождя была знаковой — своего рода смена вех: от советского патриотизма—к русскому.

Идеи пропаганды русского патриотизма витали в воздухе.

Характерно, что 13 октября полковой комиссар Брагинский из ГлавПУРа обратился в ЦК с предложением создать газету для масс — «для русского крестьянина-колхозника, для каждой домашней хозяйки», рассказывать в ней «об оскорблении немцами русского национального достоинства»: «Газета должна быть максимально советско-русской газетой. Воспитывать чувство патриотизма, понимание того, что «что русскому здорово, то немцу смерть»… Может быть, назвать ее «Русская Правда».

Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) ответило, что «осуществить издание такой газеты в настоящее время нет возможности».

 «Во время войны, — писал профессор Ефим Григорьевич Эткинд, — обнаружилось нечто неожиданное для всех, и прежде всего для партийного руководства: привлекательность сталинского социализма не настолько велика, чтобы за это кто-нибудь хотел умирать… Возвышенные речи о недалеком коммунистическом будущем уже после первых поражений 1941 года уступили место прославлению Родины, России, даже Святой Руси, в армии появились православные священники, ордена Суворова, Кутузова, Ушакова, Александра Невского.

Самый популярный в то время стихотворец Константин Симонов твердил, как заклинание, слово «русский». Стихи Симонова сослужили свою службу — они поднимали дух разгромленной армии, они возрождали потерянный было смысл жизни и главное — смысл смерти. Конечно, огромное большинство армии состояло из русских солдат и офицеров. А как было жить и умирать другим, тем, кто не мог повторить слова Симонова? Ведь он был горд тем, что «русская мать нас на свет родила». А другие, которых на свет родила не русская мать?.. 

Все началось с кризиса социалистической идеологии, которую пришлось поспешно заменить патриотизмом, до сих пор повсеместно и высокомерно отвергавшимся советскими идеологами. Подчеркнуто русский патриотизм, который был призван достойно противостоять германскому национализму…»

Таких других было немало, о чем написал известный советский переводчик и знаток Центральной Азии Семен Липкин:

«Сталин первым понял, что его держава есть прежде всего наследница русской монархии. Надо осторожно, без излишней поспешности, восстановить ее природное русское начало. Задача была не из легких: подавляя, воскрешать… Сталин понял, что нужна идея национальная, то есть русская, державная. Он был прав. Но, как всегда, не умел ухватить взглядом всей сделки в целом. Он был узок, хотя и глазаст. Хорошо понимая мощную, заразительную силу немецкого национализма, он не принял в расчет то обстоятельство, что немцы составляли подавляющее большинство населения, а наше государство — многонациональное.

Между тем интеллигенция нерусских народов гораздо сильнее, острее испытывала боль национального угнетения, чем интеллигенция русская. В свои молодые и более зрелые годы я редко встречал русских интеллигентов, даже относившихся к режиму критически, которые страдали бы оттого, что попраны русское национальное сознание, Русская православная церковь. Встречал, но — повторяю — редко.

Но те интеллигенты Средней Азии, Татарии, Северного Кавказа, которые мне доверяли, болезненно реагировали на свое национальное неравенство, на гибель мусульманской культуры… Русская интеллигенция была отторгнута от народа, от его веры, в то время как интеллигенция народов мусульманских никогда не отделяла себя от религиозных убеждений народа, от его обрядов (даже коммунисты Средней Азии до сих пор, храня обычай, обрезают мальчиков), от его не столько социальных, сколько национальных чаяний. Мне известны антиклерикальные высказывания мусульманской интеллигенции, но я никогда не слыхал антирелигиозных.

И вот мусульмане и немусульмане воспрянули, заволновались. А чем хуже русских монастырей грузинские и армянские? А чем хуже русских князей и царей Бабур, поэт и завоеватель Индии, хромец Тимур, украсивший Самарканд поразительными медресе и мечетями, его внук Улугбек, всемирно знаменитый астроном, имам Дагестана Шамиль, возглавивший справедливую войну горцев? Стали появляться произведения, посвященные выдающимся деятелям прошлого…»

Но если разрешалось возвеличивать героев русской истории, то остальным это строжайше запрещалось. Иначе говоря, что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Партийные чиновники в Москве выискивали идеологические грехи в работах историков во всех союзных и автономных республиках. Это заложило основы будущих межнациональных проблем…

Выступление Сталина на параде было внимательно выслушано партийным аппаратом. Новые акценты — упор на русскую историю — услышаны. Музыковеды поразились: по радио исполнили симфонию Чайковского «1812 год», которая была под запретом четверть века, поскольку в ней звучит немыслимое — «Славься ты, славься, наш русский царь».

Писатель Сергей Петрович Бородин, получивший Сталинскую премию второй степени за исторический роман «Дмитрий Донской», подал заявление о приеме в партию. Как положено, вступающего вызвали на бюро Краснопресненского райкома столицы, в ведении которого находился Союз писателей.

Первый секретарь райкома Сергей Абрамович Ухолов поинтересовался, какие у писателя творческие планы. Бородин рассказал, что работает над новым историческим романом. Первый секретарь недолго думая посоветовал Сергею Петровичу не лезть в далекую историю, а рассказывать о героях современности — из родного Краснопресненского района столицы. Уловив недовольство первого секретаря, члены бюро стали задавать Бородину каверзные вопросы и завалили. Бюро райкома отказалось принять писателя в партию как политически неподготовленного. Да еще и отдельно попеняли партийной организации Союза советских писателей за плохую работу с вступающими в партию.

Союз писателей обратился в горком. Дело дошло до Щербакова (подробнее см. книгу А.Н. Пономарева «Александр Щербаков. Страницы биографии»). Хозяин города объяснил партийным работникам, что с лауреатом Сталинской премии следует вести себя поуважительнее. Премию своего имени каждому из них дал сам вождь.

На бюро горкома хозяин города обрушился на недалекого секретаря райкома:

— Товарищ Сталин с трибуны Мавзолея на Красной площади, в трудный момент, когда враг стоял в тридцати километрах от Москвы, говорил о наших славных предках — Дмитрий Донской, Александр Невский, Суворов… Бородин раньше — чутьем — об этом написал прекрасную книжку. В то время, когда ЦК отметил эту книжку второй премией, а потом был разговор, что можно было бы дать первую премию, секретарь Краснопресненского райкома говорит: «Да брось Дмитрием Донским заниматься, написал бы ты лучше о Красной Пресне». Вероятно, в Союзе писателей много чего было сказано по адресу райкома…

Сергей Бородин получил партийный билет, Сергей Ухолов лишился кресла секретаря райкома партии.

РОЛЬ ГЕНЕРАЛА ВЛАСОВА

Мимо бывшего генерал-лейтенанта Красной армии Андрея Андреевича Власова нам не пройти. Хотя бы кратко, но надо о нем сказать. В ноябре сорок первого генерал принял под командование 20-ю армию, сыгравшую важную роль в обороне Москвы.

Сейчас о Власове написано и сказано уже очень много. Одни считают его давним и принципиальным противником советской власти, который только и искал пути повернуть оружие против коммунистов. Другие уверяют, что роль Власова в обороне Москвы была не велика: в те недели он болел и участия в боях не принимал.

Он был без сомнения умелым, смелым и честолюбивым генералом. Своей карьерой был обязан природным способностям и личному расположению Сталина. Войну встретил командиром хорошо укомплектованного 4-го механизированного корпуса. В первые месяцы войны приобрел славу хорошего генерала, умеющего строить оборону и наносить удары по противнику. Когда казалось, что все рушится, он вселял в окружающих уверенность. Его поставили во главе 37-й армии. Киев не удержали, но Андрей Власов был виноват в этом меньше других. Его армия сражалась до последнего, умело оборонялась и даже наносила контрудары.