Если, 2011 № 05 - Журнал «Если»

Первые эксперименты вызвали большой интерес по всей стране. Шестеро добровольцев из числа заключенных так и не вернулись из своих вторжений в историю (или предысторию), хотя в отношении половины этих случаев существовали сомнения: некоторые предполагали, что таким образом они избрали удобный способ самоубийства, то есть ушли из настоящего времени в надежное забвение, даруемое временем прошедшим.

Джек стянул чехол с машины, стоявшей в углу сарая. Черный металл основательно запылился, и он стер с него пыль, прежде чем занести машину в дом. Затем он попытался собраться с мыслями. Нахлынули воспоминания. Тогда он был историком-феноменологом второго класса. Это позволяло работать на подобной машине, он даже принес ее домой для тонкой настройки и тщательного изучения. Однако когда программа была закрыта, ему надлежало сдать машину в управление. Но в департаменте Униплекса за документацией особо не следили и пропажу вряд ли заметили бы.

Так и случилось. А теперь он снова стоял перед машиной. Но на сей раз ступить внутрь предстояло ему самому. То есть шагнуть в прошлое.

В собранном виде машина представляла собой некое подобие недоделанного металлического дверного проема, снабженного пультом с выключателями и индикаторами. Желающий странствовать прикреплял к своему поясу черную коробочку с одной-единственной кнопкой. Нажми ее — и на машине вспыхнет цепочка красных огней. Пребывающему в настоящем помощнику останется просто нажать кнопку возвращения.

После этого все волновые функции тахионной волны сворачивались в ноль, и путешественник возвращался в настоящее и вступал в собственную голограмму, наделяя ее плотью. Двое вновь становились единым телом. Путешествие во времени на этом заканчивалось.

Джек прокрутил в памяти всю методику. Намеченную точную дату следовало дополнить еще двумя, исполнявшими роль предохранителей — чтобы не сорваться в ускоряющийся полет назад во времени, к сингулярности. Поэтому Джек набрал три даты окончания путешествия: 1900, 1897 и 1851 годы. Две последние предложил электронный хронометр. Джек даже не задумывался об их значении. Когда все приготовления были закончены, он отправился за Дженни и привел ее в комнату.

— Войдя в машину, я отправлюсь назад во времени. И как только получу твою сумочку, нажму кнопку на поясе. Когда эти красные лампочки начнут мигать, ты щелкнешь этим выключателем. Поняла?

— Это же совсем не сложно, правда, Джек? Побрить наголо пуделя намного труднее.

— Согласен, однако если не пустишь в ход выключатель, меня все быстрее и быстрее понесет в глубь времени, и я никогда не вернусь.

— А здесь от тебя что-то останется?

— Только мое голографическое изображение. Оно будет стоять у машины и выглядеть точно как и я. Вернее, это и буду я сам, только в демотивированном состоянии. Иными словами, цветная иллюстрация к квантовому запутыванию. Кстати, способная даже разговаривать. Она будет обладать моими воспоминаниями, образующими некое подобие мнемонического синтаксиса… Тебе нужно быть около машины самое большее несколько часов. После чего ты получишь свою распрекрасную сумку.

— Путешествие в прошлое. Быстрее, чем со скоростью звука!

— Света. Оно происходит быстрее, чем скорость света.

— Как увлекательно! И как люди путешествовали в прошлое до тех пор, пока не изобрели эти машины?

— Никак.

— Ты хочешь сказать, что они вообще не путешествовали в прошлое?

— Они не умели.

— Тогда как они понимали настоящее?

— С помощью чего-то такого, что они называли историей.

— А что это?

— Фантасмагория. Фантазм. Следы: письменные, архитектурные, визуальные.

В качестве историка-феноменолога Джек специализировался на веке почтовых открыток и кинематографа. На том, как они убивали друг друга, старательно снимая процесс. Фильмы наряду с книгами давно были удалены из общественного доступа — социально отвлекающий фактор. Поэзия со своей экстравагантной строкой пошла под нож первой — она потребляла так много чистой бумаги при минимуме слов; один из конгрессов усмотрел в ней разновидность экосаботажа. За ней последовала и проза. Стоит ли валить даже одно дерево ради описания вымысла, не имеющего никакого отношения к реальности… теней в Платоновой пещере, пляшущих на стене в новомодных обличьях социологии и психологии? За ними последовали история, политика, наука — со своими ложными и противоречивыми толкованиями и отвратительным, склонным к вечному умножению словоблудием. Изображения, конечно, пришлось сохранить, но прежний мир целлулоидного гламура ушел в прошлое, в такую же невообразимую даль, как и эпоха динозавров, став веком безвозвратной экзотики. Джек иногда гадал, не полюбил ли он этот далекий мир, знакомясь с исторической коллекцией Униплекса? Не являются ли его пустые разговоры с новыми сотрудниками не более чем попыткой восстановить эти волшебные тени… контрастное противопоставление, в котором персонажи черно-белого кино обретают свою идентичность. Заряженные на убийство мужчины и их надушенные сучки. Он даже как-то попросил Фиону примерить одну из этих темных шляпок с вуалью 1920-х годов… добытую, конечно, нелегальным путем.

После своего открытия тахионы вызвали озлобление среди ученых. В конце концов, факт их бытия противоречил одной из основ современной физики: специальной теории относительности. Согласно последней никакая информация во Вселенной не может передаваться быстрее скорости света. Однако тахион передвигался в области сверхсветовых скоростей, иначе говоря, в своем движении обгонял свет. А это, согласно блестящему прозрению Эйнштейна, означало, что он движется назад во времени.

— И когда ты стартуешь?

— Через несколько минут. А теперь запомни, Дженни. Не выходи из этой комнаты, пока не замигают красные огоньки — и тогда немедленно жми на выключатель. И я сразу вернусь, вместе с твоей сумкой. И дай-ка мне с собой этот каталог, чтобы я не перепутал магазин. Вот на что я готов ради тебя.

Итак, декабрьским днем, чуть позднее четырех, Джек Рейнольдс, исторический феноменолог второго класса из Униплекса, шагнул в свой нелегальный тахионный констеллятор, иначе говоря — в прошлое. Его жене Дженни на мгновение показалось, что машина не сработала, потому что на противоположной стороне черной рамы оставался все тот же Джек.

— Выходит, ты по-прежнему здесь?

— В известном смысле.

— Ты голограмма?

— Не совсем. Голограмма есть голограмма, а я другая половина Джека. И наша общая сущность в данный момент взаимозависима: его — в качестве тахионной констелляции, моя — в качестве голограммы.