Похищенная принцесса - Анна Грейси

Каким-то образом – она не имела представления, как – ей удалось сохранить внешнее самообладание. Кое-какие обрывки фамильной гордости придали жёсткость её прямой осанке шестнадцатилетней девушки. Калли не желала устраивать сцену. Она скорее умерла бы, чем выказала боль и душевное страдание перед ними: перед мужем, который так безжалостно предал её, перед этим голым великолепным бесстыдным созданием, которое так омерзительно передразнивало её.

Тихим холодным голосом Калли соизволила объявить, дескать, она приехала сообщить Руперту, что ждёт ребёнка, а поскольку дело сделано, то сейчас же возвращается во дворец. Они всё ещё не шелохнулись, когда она повернулась и покинула их.

Она вышла, пребывая в том же отстраненном застывшем состоянии – она не имела понятия, как добралась до кареты. И стоило ей благополучно оказаться внутри, стоило карете без промедления отправиться через лес, как хлынули слёзы.

Всю дорогу до дома она безутешно рыдала, удушливые всхлипы обжигали горло и раздирали ей грудь, и плакала она чуть ли не до тошноты.

Снова и снова она слышала голос женщины, презрительно произносящий дорогие её сердцу нежности, которые Калли нашёптывала на ухо мужу. Память жгло воспоминание о том, как от души хохотал Руперт. Тошнотворный лепет, вот как он это называл.

Калли всё плакала и плакала. Лес становился всё более дремучим, тёмным и старым, этот лес впитывал её боль, как забирал тысячелетиями людские страдания, и к тому времени, когда карета добралась до дворца, слёз у Калли уже не осталось.

Многие ли во дворце знали, что Руперт не любит её? Она решила, что все. Она ведь и не пыталась скрывать свои чувства. Её переполняли любовь и счастье, и по глупости Калли считала, что весь мир разделяет её радость.

Она выставила себя перед Рупертом полной дурой.

Никогда больше этого не будет, поклялась Калли. Никогда.

И клятву она сдержала. К тому времени, когда Руперт вернулся во дворец – а произошло это спустя два дня – и заговорил с ней, она заковала себя в броню, отгородившись от него, от стыда, глубоко запрятанного в душе и угрожающего вырваться наружу.

Муж преподнес ей то, что посчитал извинениями: он оповестил её о своём сожалении, что она застала его с любовницей, но ведь её предупреждали о приватном статусе охотничьего домика. Ей не следовало ни в коем случае туда приезжать. Посему-то затруднительное положение или неловкая ситуация, в которую она попала, – её же собственная вина. Калли согласилась. Тихо и спокойно. Затем возобновила шитьё, ясно дав понять, что разговор закончен. Казалось, он испытал облегчение.

С тех самых пор она обращалась с ним с прохладной вежливостью. Спустя два месяца после того ужасного дня в охотничьем домике, муж поздравил её с тем, что она, наконец, выросла. Он приписал это зрелости, пришедшей с беременностью. Сказал, что гордится ею.

Когда родился Ники, Калли излила всю свою любовь на сына.

Полгода после рождения Ники Руперт не приходил в её постель. В конце концов, его главной целью было завести потомство. Они совокуплялись быстро, тщательно и более или менее в молчании. Он посещал её раз в месяц, но больше у Калли никогда не было детей.

Позже она слышала, как он уверял людей, что, не считая её неспособности дать ему больше детей, она стала идеальной супругой.

Калли пристально рассматривала в окно Нью-Форест. Это был не дремучий и безмолвный лес Зиндарии, а она больше не жалкая молоденькая беременная женщина, почти дитя, с которого будто содрали кожу по безрассудству собственных чувств. Она уравновешенная, достигшая зрелости вдова, свободная в выборе той жизни, которую желала для себя и своего ребенка.

И в этой жизни нет места ни одному мужчине – ради её же спокойствия.

* * *

Они выбрали место для пикника на солнечной поляне у журчащего ручья. Вокруг них простирался лес, тихий и пронизанный солнцем.

Тибби с Калли расстелили покрывала и салфетки и распаковали корзинки с едой, пока мужчины и мальчики присматривали за лошадьми. Гэйб вручил Ники повод и дал указание сводить коня к водопою. Он взглянул на Калли. Когда взоры их встретились, она отвела глаза. Она не смотрела на него в упор с тех пор, как он предложил ради неё убить графа.

Он явно ее отпугнул. Вне всякого сомнения, она восприняла серьёзно его утверждение, что он хладнокровный убийца. Он решил, что надо быстро что-то с этим делать.

– Миссис Барроу превзошла саму себя, – заметил Гэйб, обводя взглядом развернувшуюся картину.

– Да, нам никогда со всем этим не управиться, – подтвердила Тибби.

Тут были варёные яйца, бутерброды, большой пирог с яйцами и беконом, домашняя дорсетская колбаса, запечённые цыплята. Присутствовали также красные и зеленые яблоки, пирожки с джемом, сливовый торт, украшенный кучей фруктов, и вершина всего – яблочный пирог миссис Барроу, столь любимый Ники. Были и эль, имбирное пиво, вино и холодный сладкий чай в бутылках. Миссис Барроу предусмотрела всё.

Гэйб засмеялся:

– Вы не поверите, мисс Тибби. Здесь пятеро мужчин, которые слишком долго жили в армейских условиях, чтобы дать пропасть даром лакомствам миссис Барроу.

Он присел рядом с Калли и стал разливать напитки, пока остальные появлялись один за другим. Она не отодвинулась, хотя незаметно убрала юбку, чтобы та не касалась его ноги.

Решив проверить, Гэйб как бы случайно подвинул ногу и коснулся её юбки. И вновь, даже не взглянув в его сторону, она отодвинулась. Ну, ладно, принцесса стесняется. И стесняется больше, чем при первой встрече.

Лишь Гарри, Рейф, Люк, Итен и Ники присоединились к ним, мисс Тибби вознесла благодарственную молитву, и все приступили к еде.

Это была трапеза, лишённая церемоний, а позже мисс Тибби поведала мальчикам историю Нью-Фореста, как лес здесь стоял вечно, и как Вильгельм Завоеватель решил устроить тут заповедник для ланей, на которых любил охотиться, и посему выдворил многих жителей, ценя животных тварей выше людей.

– Это принесло ему и его семье только несчастье, – вмешался Рейф. – Его сын, Вильгельм Руфус, требовал неукоснительного выполнения законов и ужасно калечил тех, кто их нарушал. Его убили прямо здесь, в этом лесу.

Люк добавил:

– В него попала стрела, когда он охотился с товарищами. Его приятели бросили его тело там, где оно упало. Позже его нашёл угольщик и привёз в своей тележке.

– А мораль сей истории, юный Ники, такова, – закончил Рейф, – удостоверься, что завёл настоящих друзей в жизни. – Все мужчины, как один, подняли свои кружки и провозгласили тост за верную дружбу.