Я — твоё солнце - Мари Павленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец схватил за руки её и меня. Я стиснула мамину ладонь.
Мы — семья. Разбитая, чудная, но семья.
Тайна раскрыта.
Мама провела часть своей жизни в ящике, запертом на пять оборотов.
Замок начал ржаветь, когда в конце августа она по воле странного случая столкнулась с Ириной, владелицей галереи «Левиафан», бывшей студенткой факультета изящных искусств. Ирина и её тугой хвостик узнали маму. Они перекинулись парой слов, договорились выпить кофе. Ирина хотела узнать, почему мама так внезапно исчезла. И мама поведала, несколько романтизируя.
И когда Ирина спросила, продолжает ли она клеить свои восхитительные коллажи, мама ответила «да», но сказала, что не выставляет их, а делает для себя, ради удовольствия.
Маленькая ложь — признак инстинкта самосохранения.
С несколько нетактичным энтузиазмом и фанатизмом Ирина заказала маме работу.
Вернувшись домой, мама записала номер Ирины и вывесила его на зеркале в прихожей.
«Чтобы набраться смелости».
Чтобы вскрыть нарыв и приняться за дело.
Я могла бы и догадаться. Путешествия, открытки с рисунками, вёрстка… Она всё время ходила вокруг да около, не осмеливаясь бороться, но этим всё было сказано.
Прошло три месяца, и маму буквально парализовало.
Она продолжала писать номер на листочках и развешивала их.
Она просто не могла.
Чувство вины целиком поглотило её.
А уход отца лишь ускорил катастрофу.
Папа плакал. Просил прощения.
Мама тоже извинялась снова и снова.
Мы перецеловали друг друга на тротуаре улицы дю Бак, которая превратилась в островок хромой любви.
А потом отец ушёл, освободившись от этого груза.
Я вернулась домой с мамой.
— И что теперь? — спросила я её по дороге. — Твои коллажи, конечно, очень красивые, но сможешь ли ты этим зарабатывать на жизнь?
— Вряд ли. Но я посещала занятия в больнице, записалась на курсы арт-терапии. Коллаж — маргинальная техника, всё из-за компьютеров. Но складывать, склеивать и создавать формы, рождать из бумаги монстров или божественных существ очень затягивает. Уверена, что я смогу помочь многим людям.
— А что насчёт мозаики и мандалы?
— Та же история.
Наконец-то мама нашла своё место.
Глава тридцатая
Для начала Деборе нужно сдать выпускные экзамены
Две недели спустя я переступила порог незнакомого лицея. Ладони были мокрые, как дремучий лес после месяца дождей.
Я стояла у стены.
Первый экзамен — философия.
Я так переживала, что выключила телефон раньше положенного часа и пряталась в туалете до последнего момента. Если вдруг встречусь с Виктором — точно отвлекусь и всё завалю. Сама мысль о том, что он совсем рядом, — пытка.
На обмякших, словно пюре, ногах я добрела до своего класса.
Отыскала свою парту.
Положила вещи.
Села.
Вытерла подмышки бумажным платком.
Мой сосед заметил это и отодвинулся на несколько сантиметров — будто поту меня заразный.
Увидев задание, я поперхнулась и чуть не задохнулась.
Вы серьёзно?
«Нужно ли человеку искусство?»
Я три раза перечитала вопрос, чтобы убедиться, однако с первого раза все было понятно.
Не хочу загадывать, но, похоже, теорема непрухи отступила.
Несколько недель я бродила этими туманными тропинками, где царит адреналин.
Я часами горбилась над своими записями, мозг закипал, все мышцы сводило, я объедалась шоколадом и проводила по пять часов под душем, чтобы прийти в себя.
После каждого экзамена я тут же сбегала домой.
Чтобы оставаться в этом состоянии.
Обменялась парой сообщений с Джамалем. Он мне очень помог: таскался в лицей с Виктором, оставив мне свободу перемещений в стиле отшельника.
Элоиза набрасывается на ответы после каждого экзамена.
А я нет.
Слишком страшно.
Выйдя с последнего экзамена, я прищурилась на солнце. Даже Дракуле такое не под силу. Спустя три века столбняка я всё-таки выбралась из склепа.
Джамаль позвал меня, однако я лишь помахала ему и сбежала.
По дороге домой я отправила ему сообщение из автобуса: «Прости. Это слишком тяжело. Я не могу видеть Виктора».
Мне потребовалось тринадцать минут, чтобы подняться по лестнице.
Мамы не было дома.
Она пошла в галерею на встречу с кем-то там — сообщила спешно нацарапанная записка.
Я до сих пор не привыкла, это странно: мама выставляется в галерее.
Можно подумать, у меня теперь новая мама.
В одежде я нырнула под одеяло.
Год окончен.
Всё.
Виктор вернётся к Адель, проведёт с ней какую-то часть своей жизни. Он, словно лиана, обвился вокруг меня, и чтобы от него избавиться окончательно, надо выпутаться полностью: все руки и ноги, каждый пальчик.
Фиговый из меня садовник.
Придётся попотеть.
Я плакала, почёсывая Изидора за ухом.
Мама вернулась домой, лучась энергией:
— Ах, ты никогда не догадаешься, что со мной сегодня произошло!
— Это точно, с тобой никогда не знаешь, чего ожидать.
— Один парень купил четыре картины. Четыре!
— А они разве не стоят по несколько тысяч евро каждая?
— Именно. Сама не понимаю.
— Может, он эмир?
— Нет.
— Русский коллекционер?
— Опять нет!
— Тайный поклонник?
— Мечтать не вредно.
— Да кто же?
Мама равнодушно фыркнула:
— Какой-то адвокат, друг Ирины, вкладывается во всё, что только под руку подвернётся. Он заходил к ней сегодня утром и был поражён.
— Как его фамилия?
— Лувиан.
Я замерла.
— Да ладно!
— Что такое? Говорю же, его фамилия Лувиан!
Я приподняла бровь.
— Лувиан?
— Да, Лувиан.
Мама вытаращилась на меня.
Чёрт, это происходит на самом деле.
Я взорвалась от смеха.
— Ха-ха-ха! Вот это ПРИ-К0Л!
— Что?!
— А тебе его фамилия ничего не напоминает?
— А должна?
— Ну да, я же твоя дочь, у нас одна фамилия.
— У нас как-то не зашёл разговор об отпрысках. А ты его знаешь?
Я вкратце рассказала ей о непростых взаимоотношениях с психичкой Таней, о её характере, заносчивости и, конечно, о том, как она треснула меня на глазах у всех.
— Так вот о чём были те странные сообщения в день выставки!
— Ага.
Мама помрачнела.
— Думаешь, он купил картины, чтобы как-то извиниться?
— Это вряд ли. Любовь к ближнему не свойственна этой семье. И если совсем начистоту, ему плевать на простолюдинов вроде нас. Ну или вроде меня.
Мама выпрямила спину.
— Тем лучше. Бокал шампанского? — спросила она, размахивая бутылкой. — Отпразднуем продажу картин и окончание твоих экзаменов!
Я
