Неугасимый огонь - Биверли Бирн

– Разве он способен заставить тебя дышать так, как ты дышишь сейчас, любовь моя? Разве он может владеть тобой так, чтобы заставить тебя дрожать и стонать?.. Ну же, скажи мне?

Вместо ответа она назвала имя – Карлос. Это было одно слово, но длилось оно бесконечно и незаметно перешло в тихий стон…

– Ну как? – Он опустился спиной на ковер, его тело блестело от пота.

– Я не могу бросить Пабло, – прошептала она. – Карлос, ты можешь выбирать, ты человек свободный. Я – нет. Я не покину Пабло, потому что не могу.

Вместо ответа он обхватил своими руками ее ягодицы и вновь овладел ею…

10

Гонец проскакал через Пуэрто дель Соль. Он сидел на своем жеребце, согнувшись так, что его тело было почти вровень с телом лошади. Одна рука его вцепилась в короткие поводья, другая нещадно хлестала по левому боку коня. Прямо перед ним в ярком лунном свете вздымалась мрачная громадина Паласио Реал. Чтобы избежать расспросов стражи всадник резко свернул в сторону в узкую аллею. Стены зданий почти касались боков коня, копытами разбрызгивавшего уличную грязь, которая попадала даже на ботфорты всадника.

Времени для того, чтобы доскакать до конюшен, находившихся позади большого особняка на Калле дель Кампо не оставалось; он, как на крыльях, влетел прямо через главные ворота. Жеребец начал вставать на дыбы и протестующе заржал, но всадник выскочил из седла и встал на землю, лишь только копыта его коня коснулись булыжника, устилавшего двор. «Срочное письмо для идальго», – прокричал он, барабаня одетой в перчатку рукой по массивной двери дома. – «Срочно!»

Молотил он не очень долго. Дверь, в конце концов, открылась, повернувшись на массивных, как и она сама, завесах.

– Ты что, сдурел? – на пороге стоял заспанный старый мажордом. – Кто ты такой, чтобы среди ночи поднимать людей?

– У меня письмо для идальго, – повторил мужчина. – Ему тотчас надлежит отправиться в Кордову. Донья Кармен очень больна. Говорят, даже, что она умирает.

В комнате стояла такая духота, что казалось в ней воздух отсутствовал вообще. Окна не открывали из боязни проникновения дьявольских испарений, которые, по всеобщему мнению, разносили вокруг всяческие хвори.

Кровать стояла у стены, ее полог был задернут. Мебель в комнате была задрапирована, даже пол устилали толстые шерстяные ковры. Многочисленные кресла, тумбочки, банкетки, занимавшие большую часть спальни, были покрыты черной материей. Все выглядело так, будто похороны уже начались. Донья Кармен, предчувствуя свою скорую кончину, надела траур на себя и приготовила к похоронам окружающую обстановку.

Воздух пропитался нестерпимой вонью, как это обычно бывает в комнате тяжело больного человека.

«Пиявки ставили каждый день в течение месяца», – объяснял лекарь Пабло Луису. «Шесть дней подряд давали слабительное. Сожалею, идальго, но вряд ли мы в силах сделать большее».

Знаком руки идальго отпустил лекаря и подошел к ложу матери. Ему показалось, что его мать похудела. Возможно, все эти снадобья и не могли избавить ее от жестокой лихорадки, но отеки, изводившие ее все эти годы вроде поубавились. Он нагнулся к ней и ощутил неприятный запах ее тяжелого и прерывистого дыхания.

– Мама, – едва слышно, как когда-то в детстве, пролепетал он, – это я, я здесь.

Ее черные и уже тускнеющие глаза открылись, и стали пристально смотреть на него. Кармен попыталась поднять руку и дотронуться до щеки сына, но она бессильно упала на одеяло. Кармен шевелила губами, пытаясь что-то сказать, но слышался лишь неразборчивый шепот. Пабло нагнулся ниже, она раскрыла рот, силясь вытолкнуть слова, но он слышал лишь свистящие звуки, походящие на шелест сухих листьев, исходящий из ее гортани. Ей необходимо было высказаться, ее долгом стало предостеречь его, рассказать ему об англичанине. Он должен был знать, что Роберт – еврей и прибыл в Кордову для того, чтобы взять под свой контроль их дом. Что Пабло Луиса собираются лишить всего, что ему принадлежит по праву наследства и что карлик – шпион его родственников из Англии. Но она смогла лишь прохрипеть: «Еврей…»

– Я знаю, мамочка, знаю, – шептал Пабло в ответ. – Это не очень важно.

Она должна была объяснить ему, что его единственным оружием может стать инквизиция, он должен найти эту табличку на древнееврейском языке и выставить этого английского пройдоху на суд инквизиции, тогда все им унаследованное будет в безопасности. Ей удалось выговорить лишь «Таб…», и в следующую минуту она отдала Богу душу.

Пастор обходил гроб, окропляя тело святой водой из богато украшенной кропильницы. Кропило в его руке сверкало в отблесках пламени многочисленных свечей и топазовом свете дня, проникавшего в собор через широкое витражное окно позади алтаря. Несмотря на эту иллюминацию большая часть кафедрального собора в Кордове находилась во тьме. Храм затемняли здания, которыми он был окружен. Христианские короли-победители, в качестве трофея, заняли огромное здание мусульманской мечети, построенной за четыре века до этих событий калифами и устроили в ней христианскую церковь, но размах исламской архитектуры нанес победителям сокрушительное поражение. Целый лес мраморных колонн, куда ни глянь, уходил вдаль. Колонны поддерживали арки, сложенные из разноцветных камней с вырезанной на них арабской вязью, казавшейся затейливым рисунком, вышедшим из-под руки искусной кудесницы. Не составляло труда представить себе здесь упавших ниц босых арабов, взывавших к аллаху – их белые бурнусы, мелькавшие в полумраке и ятаганы, висевшие на боку. Нынешнее убранство католического богослужения показалось Роберту каким-то временным, неуместным и некрасочным.

Он стоял у гроба рядом с Пабло Луисом, тут же присутствовали все остальные родственники. Приглушенно звучала латынь католической заупокойной мессы, но Роберт к ней не прислушивался. Он смотрел на покойную. Сейчас ему казалось, что он мог представить себе, какой красавицей являлась она когда-то. Лишь смерти удалось победить отеки, мучавшие ее в последние годы. Вокруг волос была повязана траурная мантилья, тело облачили в черное сатиновое одеяние. Выглядела Кармен умиротворенно и казалась более привлекательной, чем при жизни. Она ничем не напоминала Роберту привидение, с которым он беседовал в винном погребе в подземелье дворца.

Месса закончилась, Роберт и Пабло приготовились следовать за гробом. Процессия вышла из сумрачной мглы собора, который жители Кордовы так и продолжали называть – мечеть. Полуденное августовское солнце, ослепило Роберта. Он прикрыл глаза и несколько секунд их не открывал. Когда же он стряхнул с себя это временное расслабление, то, открыв глаза, заметил Марию Ортегу, стоявшую в нескольких метрах от него и смотревшую на гроб. На ее лице отражались ненависть и злорадство. Эта женщина знала много, она была тем узелком для него, который еще долго будет напоминать о том, что не все еще кончено.