Смешенье (1-2) - Нил Стивенсон

некий бесконечный повтор, так что я (кстати о белокурых невольницах) временами готов согласиться с милой Элизой, не одобрявшей эту практику в целом.

– Насколько я понял из твоих рассказов, тоже не лишённых повторов, – заметил Даппа, – она осуждала рабство по причинам моральным, а не потому, что невольников скучно слушать.

– Я бы тоже выдумал какие-нибудь разэдакие резоны, если бы коротал время за вышивкой и купаниями.

– Я не знал, что ворочать деревянным веслом – столь большая нагрузка для твоего интеллекта, – сказал Даппа.

– Пока английская лихорадка не прогнала французскую хворь, никакого интеллекта у меня не было. Когда я буду богат и свободен, то выдумаю сто и один довод против рабства.

– Достанет и одного, – процедил Даппа.

Джек почувствовал, что надо сменить тему, и повернулся к Врежу Исфахняну, который сидел на корточках, курил турецкий табак и наблюдал за беседой.

– О, по сравнению с прочими моя история тривиальна, – сказал Вреж. – Как ты, вероятно, помнишь, мой брат Артан разослал в разные места письма с вопросами касательно рынка страусовых перьев. Ответы убедили его, что бедственное положение нашей семьи можно поправить, если наладить оборот товаров через Северную Африку. С этой целью меня отправили в Марсель. Оттуда, на каботажных судах, я попытался добраться вдоль Балеарского побережья Испании до Гибралтара, где предполагал начать переговоры с торговцами. Однако я не предусмотрел, что прибрежные воды южнее Валенсии кишат пиратами-маврами, чьи предки некогда владели Андалусией. Они знают укромные бухточки и мели, как…

– Ладно, ладно, ты убедил меня, что это и впрямь рядовая история галерника, – сказал Джек, подходя к борту и (очень осторожно) потягиваясь. Он взял бурдюк и выжал в рот струйку затхлой воды, потом встал на скамью, чтобы осмотреть скользящую вдоль борта Мальту. Он только сейчас осознал, что остров маленький и надо разглядеть его, пока можно. – Я, собственно, о другом: как ты оказался на моей скамье?

– Неумолимое течение невольничьего рынка прибило меня к Алжиру. Хозяин узнал, что я умею не только грести, и посадил меня счетоводом на базаре, где корсары продают и обменивают награбленное. Позапрошлой зимой я познакомился с Мойше, когда тот расспрашивал о рынке фьючерсов на выкуп невольников. Мы много беседовали, и передо мной начали вырисовываться очертания его плана…

– Он рассказал тебе про Иеронимо и вице-короля?

– Нет, о них я узнал в ту же ночь, что и ты.

– Так как же ты говоришь, что начал понимать его план?

– Я понял основной принцип: что кучка невольников, поодиночке имеющих минимальную рыночную цену, может заметно подорожать при разумном объединении в коллектив… – Вреж покачался на пятках и скривился, щурясь от солнца. – На вашем ублюдочном сабире трудно подобрать слова, но план Мойше состоял в том, чтобы синергетически организовать добавленную стоимость различных конкурентоспособных характеристик в виртуальную общность, чьё целое больше суммы составных частей…

Джек непонимающе таращил глаза.

– По-армянски выходило куда лучше, – вздохнул Вреж.

– Как же ты оказался на самом дне невольничьего рынка? – спросил Джек. – Знаю, что твоя семья не самая богатая, но мне казалось, она заплатит сколько угодно, чтобы выкупить тебя из Алжира.

Лицо Врежа застыло, как будто он узрел Медузу Горгону на высоком берегу Мальты. Джек понял, что по армянским меркам вопрос бестактный.

– Ладно, – сказал он. – Ты прав, не важно, почему родные не могут или не хотят тебя выкупить. – И, поскольку Вреж всё равно молчал, добавил: – Больше не буду спрашивать.

– Спасибо. – Вреж выдавил это слово, как будто горло ему стискивала гаррота.

– И всё равно удивительно, что мы оказались за одним веслом, – продолжал Джек.

– Зимой Алжир кишит несчастными галерниками, мечтающими измыслить путь к свободе. – Голос Врежа по-прежнему звучал сдавленно, однако бешенство, или горе, или что там на него накатило, постепенно шло на убыль. – Поначалу я счёл Мойше одним из таких прожектёров. Однако по мере наших бесед я понял, что он человек умный, и решил связать с ним свою судьбу. Когда же я узнал, что у Мойше есть сосед по скамье, Джек Шафто, то увидел в этом знак Божий. Ведь я твой должник, Джек.

– Ты?!

– С тех самых пор, как ты бежал из Парижа. В ту ночь все мы в моей семье стали твоими должниками. Если надо, мы отправимся на край света и продадим душу, чтобы расплатиться.

– Не может быть, чтобы ты говорил про те треклятые перья!

– Ты доверил их нам, Джек, и назначил нас своими комиссионерами.

– Да они не стоили ломаного гроша. Пожалуйста, не думай, будто ты мне чем-то обязан.

– Это вопрос принципа, – упорствовал Вреж. – Посему я составил собственный план, не менее сложный, чем план Мойше, пусть и не столь занимательный. Не буду утомлять тебя подробностями, скажу лишь, что меня продали на твою галеру, Джек, и сковали с тобою одной цепью – хотя стальные узы ничто в сравнении с узами долга и обязательств, связавшими нас в Париже в тысяча шестьсот восемьдесят пятом году.

– Очень любезно с твоей стороны, – отвечал Джек. – А теперь слушай. Я не люблю оставаться в долгу, но знать, что кто-то считает себя моим должником, – ещё хуже. Так что как доберёмся до Каира, я соглашусь принять несколько лишних фунтов кофе, или чего ещё, в качестве платы за страусовые перья, и мы сможем идти каждый своей дорогой.

Пройдя со штормовым ветром Гибралтарский пролив, они несколько дней пережидали непогоду в Альборанском море, предбаннике Средиземного. Когда буря утихла, двинулись к юго-востоку, держа курс на вершины Атласских гор, пока не вышли к берберийскому побережью возле корсарского порта Мостаганем. Там не остановились – отчасти потому, что не было якорей, отчасти, видимо, потому, что Наср аль-Гураб получил строгий наказ не общаться с внешним миром, пока они не достигнут цели. Однако в нескольких милях от Мостаганема, где в море впадает река, бегущая с северных склонов Атласских гор, аль-Гураб велел поднять на мачте некий флаг. Довольно скоро из укромной бухточки выскользнула бригантина и подошла к галиоту, держась, правда, на расстоянии выстрела из лука. Некоторое время капитаны перекликались по-турецки, потом два корсара и Даппа сели в ялик и забрали с бригантины пресную воду и другие припасы. После этого бригантина сопровождала их до самого Алжира. Двигались медленно, поскольку за вёсла почти не брались – никто не хотел, большинство и не могло, а раис не настаивал.

В Алжире почти всех обычных гребцов перевезли в Пеньон, испанскую крепость на острове, и заперли там, чтобы не разболтали об увиденном. Из крепости доставили деревянные ящики, куда сообщники упаковали слитки, переложив их соломой,