Русский Дьявол - Анатолий Абрашкин

Имя помещицы олицетворяет то замкнутое пространство (дом, курятники, огород и сад), которое она охраняет. В сущности, гроб — это тоже короб. Приехавшему Чичикову Коробочка то и дело напоминает о своем покойном супруге: сушить кафтан и чесать гостю пятки следует непременно так, как делали покойному барину. Вкупе с этими напоминаниями хозяйка желает Чичикову не спокойной, а покойной ночи. Да и сам путешественник чувствует себя, что называется, на своем месте и сворачивается под ситцевым одеялом, прямо как змей, кренделем. Но было бы неправильным полагать, что двор Коробочки совершенно изолирован от внешнего мира и Божьего света.

Помещица помнит о Боге и уповает на его защиту, так что всю ночь по приезде Чичикова для обороны от нависшей над поместьем грозы перед образами горела свеча. Утром же солнечный свет сделал свое благое дело и растворил мглу. Окно, к которому подошел, одевшись, Чичиков, олицетворяет выход в мир света. Не случайно в этот момент взору Павла Ивановича предстает петух, враг нечистой силы, и произносит гостю на своем странном языке нечто вроде «желаю здравствовать» (Чичиков перед этим чихнул). Солнечный свет «оживляет» дом помещицы. К тому же, как выясняется, зовут ее Анастасия, что по-гречески значит «воскресение». Обитатели дома как бы переходят из мира мертвых в земной мир. Правда, самому Чичикову по завершении торгов предстоит еще одолеть лабиринт, составленный из проселочных дорог, но тут уже на помощь приходит хозяйка мертвого царства и дает в провожатые девочку Пелагею, одиннадцати лет от роду. Гоголь опять-таки соблюдает каноны мифологической традиции: служанками богинь древности были весталки (девственницы), не нагрешившие в миру и давшие обет служения своей божественной покровительнице. Но даже с провожатой путь по лабиринту не выглядел легкой прогулкой. «Хотя день был очень хорош, но земля до такой степени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва была глиниста и цепка необыкновенно. То и другое было причиною, что они не могли выбраться из проселков раньше полудня. Без девчонки было бы трудно сделать и это, потому что дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыпят из мешка…» Как в старой доброй сказке, выбраться герою с того света весьма и весьма непросто…

Но Павел Иванович неудержим, энергии у него хватит еще не на одно погружение в Аид. Только-только выбрался он на столбовую дорогу, нашел трактир и собрался основательно, по-русски закусить, как уж навстречу к нему эдаким чертом спешит Ноздрев. «Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными, румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его». Ноздрев — пьяница, кутила, картежник и болтун, каких свет не видывал. Божится — и врет, божится — и врет. Как хотите, но прозвище ему одно — черт! Кстати, владения его представляют какое-то гиблое место. Поле, которым Ноздрев повел своих гостей, «во многих местах состояло из кочек. Гости должны были пробираться между перелогами и взбороненными нивами <…> Во многих местах ноги выдавливали под собою воду, до такой степени место было низко. Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разбирая, где большая, а где меньшая грязь». Снова Чичиков, переходя границу ноздревских владений, как бы нисходит в нижний мир, царство Дьявола. А уж тут работают свои правила, тут нельзя не напиться, нельзя не сыграть в какую-нибудь игрушку, пусть это даже не такие азартные шашки, в общем, нельзя не потерять голову. И как знать, чем бы закончился этот кутеж, если бы, на чичиковское счастье, в дом Ноздрева не прибыл капитан-исправник с судебной повесткой для хозяина. Это-то и позволило Павлу Ивановичу выползти из ноздревского «болота».

Следующим пунктом его путешествия была усадьба Собакевича. Этого помещика можно охарактеризовать одним словом — медведь. «Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему на этот раз показался весьма похожим на средней величины медведя. Для довершения сходства фрак на нем был совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, панталоны длинны, ступнями ступал он вкривь и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги <…> Чичиков еще раз взглянул на него искоса, когда проходили они столовую: медведь! совершенно медведь! Нужно же такое странное сближение: его даже звали Михаилом Семеновичем». В мифологии медведь — символ подземного мира. Визит к Собакевичу — это для Чичикова еще один вариант погружения в бездну, тьму преисподней. На одной стороне дома Собакевича вообще все окна заколочены, а проверчено лишь одно маленькое, «вероятно понадобившееся для темного чулана». Берлога, в чистом виде берлога, а не дом. Или, точнее и правильнее, конура для Собакевича…

Руки у супруги хозяина вымыты огуречным рассолом, что символизирует ее связь с погребом — подземной кладовой, где хранятся соленья и другие запасы на зиму. Жизнь ее — постоянная забота о пропитании Михаила Семеновича, непрерывные хождения между погребом, кухней и столовой. Да и то верно, плоти, телесности в ее муже сколько угодно, а вот что до души, то знавшим Михаила Семеновича «казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного Кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности». В общем, бездушный медведь! Не забудем и неожиданное сравнение его с Кощеем, хитрющим змеем, обитателем преисподней. Переговоры Собакевича с Чичиковым и в самом деле напоминают поединок двух прожженных жуликов, двух человекообразных чудовищ. Чичиков однажды во время торга даже зашипел и подскочил на одной ноге, став похожим на большого и жирного змея. Что, впрочем, не очень испугало медведя. «Чертов кулак», Собакевич все-таки выторговал по два с полтиной за мертвую душу.

Да, были у Павла Ивановича достойные противники, чего скрывать. Просчитал его Собакевич, вплоть до мелочей, даже вычислил, куда направится Чичиков от него, что крайне не понравилось нашему путешественнику. «Ему хотелось заехать к Плюшкину, у которого, по словам Собакевича, люди умирали как мухи, но не хотелось, чтобы Собакевич знал про это». В результате Чичиков выбирает окружной путь к Плюшкину. Это обстоятельство имеет символическое значение: надо вначале найти выход из медвежьей берлоги, чтобы потом попасть на плюшкинское «кладбище».

Поместье его действительно напоминало вымершее место. «Господский дом выглядел инвалидом, из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками. Эти два окна с своей стороны были тоже подслеповаты…» В саду, как памятник былому процветанию, «белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе, как правильная мраморная сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его, как шапка или черная птица».

Еще более удивила Павла Ивановича фигура у одного из строений, вздорившая с мужиком: «Долго он (Чичиков. — А. А.) не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, тлько один голос показался ему несколько сиплым для женщины. «Ой, баба! — подумал он про себя и тут же прибавил: — Ой, нет!» «Конечно, баба!» — наконец сказал он, рассмотрев попристальнее… По висевшим у ней за поясом ключам и по тому, что она бранила мужика довольно поносными словами, Чичиков заключил, что это, верно, ключница». Решив так, Чичиков назвал ее матушкой и тем самым оконфузился, ибо в роли ключницы выступал не кто иной, как сам Плюшкин. Да, Чичиков обознался, но и любой другой на его месте не признал бы в Плюшкине мужика. Если же к этому добавить, что у хозяина усадьбы «один подбородок только выступал очень далеко вперед», то трудно не согласиться, что писатель нарисовал нам один из образов Бабы-яги. Великий смехотворец, Гоголь не отступил от своего правила, и каждому помещику приписал конкретный мифологический образ. Напомним еще раз прослеженные нами параллели:

Манилов — Ангел;

Коробочка — Кикимора;

Ноздрев — Черт;

Собакевич — медведь + Кощей;

Плюшкин — Баба-яга.

К каждому из них, в их заповедные уголки иного света, Чичиков входит особой дорожкой. Пристанище каждого из помещиков несет свои, особенные отпечатки мира мертвых душ. Вот и вступив в темные широкие сени плюшкинского жилища, Павел Иванович почувствовал, что «подуло холодом, как из погреба. Из сеней он попал в комнату, тоже темную, чуть-чуть озаренную светом, выходившим из-под широкой щели, находившейся внизу двери. Отворивши эту дверь, он наконец очутился в свету и был поражен представшим беспорядком. <…> Никак бы нельзя было сказать, чтобы в комнате сей обитало живое существо, если бы не возвещал его пребыванье старый поношенный колпак, лежавший на столе». Как говорится, приплыли… Если в доме Манилова еще чувствуется какая-то жизнь, там живет любовь и учатся дети, если у Коробочки хозяйство налажено и часы исправно отбивают время, если у Ноздрева полный хаос и в голове, и на деле, если Собакевич мертв духом, но наел брюхо и живет плотскими утехами, то у Плюшкина жизнь замерла. Время остановилось здесь. Кстати, Плюшкин чуть не подарил Чичикову испорченные часы, но и тут его остановила жадность. Воистину хочется воскликнуть вместе с Гоголем: «Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдаст назад, обратно! Могила милосерднее ее, на могиле напишется: «Здесь погребен человек!» На доме Плюшкина такую надпись можно было бы поместить еще при его жизни.