Тай-чи языка, или Вас невозможно научить иностранному языку - Николай Федорович Замяткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время шло. Ученики свободно ходили по классу, общаясь между собой и преподавателем. Можно было бы решить, что таков выбранный преподавателем формат урока, если бы не тот факт, что все разговоры велись исключительно по-русски и о совершенно посторонних вещах, не имеющих к изучаемому языку ровным счетом никакого отношения. Время от времени приходили новые ученики и включались в общение. По всему было видно, что происходящее является привычной рутиной. Никто не был удивлен тем, что прошло уже без малого пятнадцать минут, а занятия так и не начинались. На меня также никто никакого внимания не обращал, что, впрочем, меня абсолютно устраивало.
Наконец, преподаватель прервал свой разговор с группой учеников о последней игре местной футбольной команды и сказал, что время начинать урок. Ученики стали не торопясь занимать свои места за партами, вытаскивать из сумок и портфелей тетради и письменные принадлежности. Таким образом прошло еще несколько минут. Но вот преподаватель громко откашлялся и объявил на весь класс: «У нас на уроке сегодня присутствует проверяющий из ООН! Прошу любить и жаловать! Хе-хе!». При этом он указал пальцем почему-то именно на меня. Все присутствующие обернулись и вперили в меня свои взоры. Я с трудом подавил в себе желание встать и выйти из класса – моя миссия еще не была завершена.
Вдоволь на меня налюбовавшись, все вернулись к своим тетрадкам, после чего «юморист»-преподаватель вдруг заговорил о том (по-русски, всё только по-русски!), как после войны он работал переводчиком в лагерях военнопленных на Дальнем Востоке и как начальство ценило и уважало его. Эта речь продолжалась минут десять-пятнадцать. Все – включая и меня – очень внимательно слушали. Периодически «докладчик» смотрел на меня и спрашивал, что по поводу сказанного думает «наблюдатель из ООН». Должен сказать, что к этому времени он – то есть я – уже много чего думал, но весьма благоразумно держал язык за зубами, улыбаясь своей непроницаемой восточной улыбкой седьмого дана.
С лагерей военнопленных преподаватель вдруг каким-то образом перешел на рациональное питание и с жаром стал говорить о том, что многие едят сырой арахис, но что это есть архинеправильно и ничего, кроме вреда, организму не может принести. Сырой арахис совершенно не усваивается организмом, и поэтому надо всячески избегать употребления сырого арахиса! Употреблять надо только и исключительно жареный арахис! Причем пережаривать его тоже ни в коем случае нельзя! Говоря все это, он как-то особенно поглядывал на меня, очевидно, подозревая во мне тайного сторонника секты приверженцев пожирания сырого арахиса, отчего мне все время хотелось встать и громко во всем признаться в надежде на то, что чистосердечное признание облегчит мою участь.
Ознакомив аудиторию со своими взглядами на арахис и его непредсказуемое поведение в желудке, толстой и в какой-то мере двенадцатиперстной кишке (а также слегка коснувшись корнеплодов и молочно-кислых продуктов), наш «арахисолог» вдруг посмотрел на часы и обеспокоенно сказал, что сегодня время пролетело как-то особенно быстро – очевидно, из-за нового интересного материала – и оставшихся десяти минут едва хватит, чтобы задать урок на дом. Он встал, подошел к классной доске и быстро написал на ней мелом два-три предложения – точно не помню цифру, поскольку перед моими глазами к тому времени плавал исключительно арахис как в жареном, так и в первозданном, так сказать, виде – написал иероглифами – первые иностранные слова на этом уроке. Ученики судорожно схватились за свои тетрадки и ручки и стали записывать…
Урок закончился. Я сдавленно поблагодарил преподавателя за столь любезно предоставленную мне возможность поприсутствовать и стремительно, как горная лань, бросился на свободу, на свежий воздух, сопровождаемый, казалось, шлейфом запаха жареного арахиса…
С тех пор у меня развилась стойкая аллергия на арахис в любом его виде: сыром, жареном, маринованном, порошковом и пастообразном – изобретение какого-то «африканско-американского» кулинара, коим так гордятся чернокожие американцы, вызывающее отвратительное ощущение сухости в горле. Я вздрагиваю, когда в самолете мимо меня проходит стюардесса, похрустывая пакетиками с этой обязательной «утехой» авиапассажиров.
Иногда, когда я вижу, как кто-то в магазине покупает арахис в сыром виде, я подхожу к нему, беру его за пуговицу и начинаю с жаром убеждать его не делать этого опрометчивого шага, приводя в доказательство моей несомненной правоты убедительнейшие аргументы, навсегда запечатлевшиеся в моем мозгу много лет назад на незабываемом уроке по изучению одного иностранного языка в одном дальневосточном городе…
Вот и вы, мой любезный собеседник, до сих пор, по-видимому, не вполне осознаете всей значительности данного вопроса, а ведь этого никак нельзя недооценивать в организации современного рационального питания! Сырой арахис может быть чрезвычайно вредным! Я сейчас все подробно объясню… Но куда же вы?! Не уходите! Не надо бояться меня! Я не опасен! Я желаю вам только добра! Неужели вы не понимаете всей важности исключения из своей диеты сырого арахиса?! Подождите! Я еще не все сказал! Люди, не оставляйте меня… люди…
Другой тоже интересный, но не столь, правда, впечатляющий эпизод моих похождений по занятиям разнообразными языками связан с нашим с вами, мой любезный собеседник, родным языком – русским. Русским, конечно, как иностранным. Было это опять-таки в середине девяностых годов прошлого тысячелетия в одном из университетов города Сиэтла, что находится в левом верхнем углу карты континентальной Америки в штате Вашингтон – многие, кстати, и не подозревают о существовании такого штата, сразу думая о столице США, которая находится на совершенно другом краю Америки. В то время я познакомился с одним американцем, который между прочими своими занятиями баловался еще и тем, что по выходным приторговывал матрешками, балалайками и прочими подобными «дарами русской природы». Он периодически ездил коробейничать на различные фольклорные выставки-продажи и фестивали, где его
