Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей - Дерек Бикертон

Время от времени животные, конечно, выучивают новое поведение. Японские макаки моют картошку (по крайней мере некоторые). Лисы и койоты убивают домашних животных в новых районах. Медведи взламывают баки с мусором. Как-то раз на Западе мы с Ивонн заехали на уединенную поляну для пикника на вершине холма. Был самый разгар лета, и мы удивились, увидев, что она пуста. Тогда мы увидели разломанные и перекрученные баки для мусора, часть из которых была прикована к стальным колышкам, что не остановило гризли. Через несколько секунд мы были уже далеко.

Все это — новые виды поведения, но они все случайны. К примеру, медведи могут издалека почуять запах пищи, а американские отдыхающие производят много мусора. После нескольких удачных находок медведи стали систематически посещать туристические привалы. Скорее всего, так же началось и производство каменных орудий труда. Предки людей разбивали камни, возможно, раскалывая орехи (шимпанзе регулярно занимаются этим на Береге Слоновой Кости). Может быть, это было частью демонстрации доминантности (шимпанзе используют для этого древесные ветки). Может быть, бросать камни было просто забавно. Некоторые камни трескались и образовывали осколки с острыми краями. Какой-то сообразительный предок догадался, что с их помощью можно резать кости, даже вырезать пластинки из середины. Так расщепление и заточка камней стала традицией, и два миллиона лет палеолюди продолжали этим заниматься. Они, конечно, развили свой навык. Кусочки имели разную форму и величину, и постепенно их стали использовать для разных целей (для каких именно, эксперты ведут жаркие споры). Но все они имели нечто общее: это были отдельные кусочки, предназначенные для использования в качестве законченного орудия, скорее длинные, чем широкие, с одним концом более или менее острым и с другим скорее округлым. Все они, в общем, представляли собой вариации на одну и ту же тему.

Теперь посмотрим на орудия атерийской культуры. Атерийские орудия начали изготавливать в Северной Африке примерно 90 тысяч лет назад. Их обычно описывают как наконечники стрел, но сегодня мало кто полагает, что их использовали для стрел, особенно те, которые были изготовлены раньше. Вероятно, вначале они были остриями копий, потом наконечниками дротиков, которые метали с помощью атлатля, или копьеметалки, и только потом они превратились в наконечники стрел.

С первого взгляда атерийское орудие выглядит как уменьшенная копия старого грушевидного камня, но потом вы вдруг осознаете, что оно не является законченным инструментом. Само по себе оно бесполезно. Его нужно каким-то образом насадить на древко, и это — новое. Для изготовления орудия нужно как минимум четыре вида материалов: камень для наконечника, дерево для древка, мастика (клейкая смола куста, который растет в Средиземноморье) и либо кишка, либо лоза для фиксации. Надо не только собрать все требуемые материалы, но еще до того, как делать орудие, необходимо понимать, как соединить их вместе и как они будут работать. Сделать такое орудие путем проб и ошибок не получится. Необходимо разработать его в своей голове, вообразить готовое изделие, прежде чем начинать изготовление. Чтобы сделать это, нужно иметь понятия тех вещей, с которыми работаешь, и представлять, что собираешься с ними сделать.

Посмотрим на копье более внимательно. Посмотрим на его черенок. Это та часть, которая должна вставляться в древко. Над ним острие раскрывается двумя гребнями, почти зазубринами, прежде чем сузиться к верхушке. Как только такое острие проткнуло кожу, расширение удержит его внутри так, что добыча не сможет его стряхнуть. Но настоящая функция черенка — это служить узкой, но надежной основой, она войдет в просверленное отверстие или расщепленный конец древка, который заполнят мастикой и, может быть, для надежности перевяжут. Вся система, даже до появления атлатля, требовала продумывания и планирования. Продумывание и планирование, в свою очередь, означают, что работа ведется не с реальными объектами, а с представлениями о них, понятиями, которые можно перемещать в своем сознании, изобретая новые модели, создавая чудесные, до сих пор невиданные вещи.

А теперь отметьте точно, где лежит граница, разделение, разрыв между человеком и не человеком. Не между предками человека и человекообразными обезьянами. Граница проходит между нашим собственным видом и всеми другими видами, когда-либо жившими на Земле, включая наших собственных предков. Похоже, что только наш вид когда-либо производил артефакты, требующие продумывания. Соответственно, только наш вид когда-либо практиковал «мышление офлайн».

Критическим моментом здесь является различие между понятием (concept) и категорией (category). Этими словами часто пользуются весьма свободно, даже так, как будто они взаимозаменяемы. Вскоре я постараюсь определить их в неврологических терминах, потому что именно так следует определять все подобные старомодные идеи о происходящем в сознании, которыми мы легко разбрасываемся еще с доплатоновских времен.

Пока давайте слегка ограничим их, просто сказав, что понятие — это нечто, «о чем» можно думать и в то же время «в чем» можно думать. А что касается категории, то она лишь позволяет сказать, принадлежит к ней некий объект или нет. Разница в этом. Сходство в том, что и понятия, и категории относятся к некоторым классам, в которые можно рассортировать разные вещи: леопардов, столы, бабушек — все что угодно. Из-за этого сходства с категориями и понятиями иногда обращаются так, как будто они одно и то же, просто по-разному названное. Но если мы не проведем различия между ними, нам никогда не понять, в чем разница между человеком и животными.

Теперь посмотрим на все с точки зрения эволюции. Как мозг может принести максимальную пользу благополучию животного? Сообщая, что снаружи: какие опасности подстерегают его, какие возможности открываются. Если мозг знает, что творится снаружи, он может подсказать хозяину, как отреагировать. Это X — съешь его! Это Y — быстрее лезь на дерево! Это Z — замри и жди, пока он уйдет! Большую часть времени это, конечно, W — проблем нет, продолжай делать то, что делаешь. Но владелец мозга должен знать. Поэтому произошло разделение вещей на классы — категории, которые значительно разнятся друг с другом (если это X, он никак не может быть Y или Z).

Пусть X — это тыква, a Y — леопард. Значит ли это, что у животного в голове есть два свертка, на одном написано «тыква», а на другом «леопард»? Сначала, конечно, это не так. На ранних стадиях своей эволюции мозг должен был выделять особенно характерные детали: особенности быстрого движения, необычное сочетание цветов. По мере того как чувства обострялись и росла способность различать вещи, даже почти одинаковые, количество деталей должно было увеличиться в несколько раз. Теперь проблеск пятнистой шкуры в зарослях, характерный кашель, движущийся вихрь в траве, резкий запах, звук, с которым лапы касаются листвы, когда их обладатель прыгает с низкой ветки, — любое из этих ощущений или их комбинация может запустить набор действий, предназначенных для спасения от неминуемой атаки леопарда.

Если говорить более точно, нейроны в разных отделах мозга, отделах, которые отвечают за звуки, образы и запахи по отдельности, изменят свою активность в соответствии с поступающими данными, что, в свою очередь, повлияет на другие нейроны, работа которых — определять, о чем говорят сенсорные нейроны и как поступать дальше. Все эти подразделения, ответственные за принятие решений, будучи достаточно возбужденными, отправят сигналы нейронам моторных областей, отвечающим за движения животного. Эти сигналы будут содержать команду, которая покажется наиболее подходящей: замереть, убежать, драться, залезть на дерево или любую другую.

Где же понятие «леопард»?

«В нейронах, которые определяют все звуки, образы, запахи и прочее, как исходящее от леопарда», — скажете вы. Но так ли это или мы просто привыкли так об этом думать, раз уж мы люди и у нас человеческие понятия? Мог ли это с тем же успехом быть случай, когда нейроны, ответственные за принятие решения, просто обнаружили «ощущения, при появлении которых лучше всего залезть на дерево»? И нужно ли проводить какое-то различие между леопардом и еще чем-то, от кого вам хочется побыстрее залезть на дерево?

Давайте будем великодушны и разрешим нескольким нейронам в мозге избирательно отвечать на феномены, относящиеся к леопардам, и только к леопардам. Будут ли они представлять собой настоящий эквивалент нашего понятия «леопард» — такого понятия, которое, если бы мы могли выбирать, мы связали бы с каждой характеристикой леопарда: с его пятнами, его местонахождением, его поведением на охоте, и так далее, и тому подобное? Или они будут представлять только идентификацию: «Это леопард!»?