Дорогой Джим - Кристиан Мёрк

А Джим — ты не поверишь! — продолжал улыбаться. Весело скалился, сверкая зубами, словно участвовал в каком-то розыгрыше. О да, надо отдать ему должное… В этом ему не было равных — превратить игру со смертью в цирк уметь надо.

— Что значит «подожди»? — спросила Ифе, расставив ноги. На ней опять были эти солдатские ботинки в стиле коммандос идиотского розового цвета. Прежний яркий румянец на щеках вдруг исчез, лицо стало пепельно-серым. Она снова вскинула карабин — теперь дула смотрели на безупречную прическу Джима. — Может, кто-нибудь соизволит мне объяснить…

— Я просто хотела сначала кое о чем его спросить, — объяснила Фиона, виновато глядя на нас. Вид у нее был такой, словно ее застукали, когда она воровала в супермаркете продукты, чтобы накормить пятерых голодных крошек.

— На самом деле тебе плевать на Сару, — опустившись на землю, Джим прислонился спиной к дереву и, судя по всему, чувствовал себя как дома. — Верно, дорогуша? И на Лауру Хилльярд, и на Джули Холланд… Впрочем, точно так же, как и на всех остальных, которым не посчастливилось, потому что они стояли у меня на дороге. Так ты действительно хочешь знать, что случилось с ними? Ну, скажи же что-нибудь! — Фиона на мгновение отвернулась, и Джим невозмутимо продолжал… словно остро отточенным скальпелем проводя невидимую черту, отделяющую нас друг от друга. — Да нет… это вряд ли. Тебе интересно узнать другое… О нас с тобой, угадал? Почему я ушел. Почему подцепил малютку Келли… а потом и твою тетушку — вместо тебя. Ну, угадал?

Клик-клик!

Клацнул затвор старого отцовского карабина — вскинув его к плечу, Ифе ясно дала всем нам понять, что пришло время покончить с прелюдией и перейти, так сказать, к главному мероприятию.

— Что-то все чересчур разговорились.

— Ну, так как же? — услышала я свой собственный голос. — Что он сделает — убьет ее или займется с ней любовью? — спросила я человека, которого еще вчера вечером поклялась убить собственными руками. — Или это вообще неважно?

Тут даже Ифе опешила — вытаращив на меня глаза, молчала, не зная, что сказать. Палец ее замер на спусковом крючке.

— Ну, этот бы убил. Можешь поверить мне на слово.

Джим, сложив на груди руки, словно шаман, задумчиво склонил голову набок — можно было поклясться, он тщательно взвешивает в уме какую-то чрезвычайно мудрую мысль, которую кто-то только что прошептал ему на ухо. Краем глаза я вдруг заметила какое-то движение в конце пляжа… Мужчина, выгуливавший двух немецких овчарок, направлялся в нашу сторону. Мне показалось, что выстрела карабина он не слышал. Одна из овчарок, черная, бросилась в воду за палкой. Тик-так, промелькнуло у меня в голове. А время-то уходит…

— Десять минут, — сказал Джим, не сводя глаз с дула двустволки. — Послушайте… Я знаю, что сегодня умру. Может, я и вправду заслуживаю смерти. Но позвольте мне прожить еще десять минут — всего десять минут просидеть здесь, под деревом. И тогда я расскажу вам, чем закончилась эта история. История принца Оуэна и… моя собственная.

Время от времени ветерок доносил до нас лай собак. Пока Ифе обдумывала его просьбу, мне вдруг показалось, что в ушах у меня звучит вой жаждущего крови волка. Фиона, покосившись на нас, молча кивнула.

— Пять минут, не больше, — не опуская карабин, буркнула Ифе. — Время пошло.

— Крутая мне сегодня попалась аудитория, — пробормотал seanchai, покосившись в сторону холма, склон которого отделял нас от города. — Что ж, по крайней мере, честно. Ну а теперь попытайтесь представить себе Замок Волка, да-да, прямо тут… представьте себе, как полощутся на ветру боевые штандарты. Время близится к вечеру — и вы стоите в том месте, откуда можно заглянуть в главную башню замка. — Речь его стала напевной. — И представьте себе волка, стоящего в двух шагах от прекрасной женщины — а она даже не думает защищаться. Это принц Оуэн, которому предстоит сделать нелегкий выбор — навсегда остаться зверем, судьба которого рано или поздно пасть жертвой охотников, или снова стать человеком… но человеком, которым он, в сущности, так никогда и не был. До этого он стоял, склонив перед принцессой колено, но теперь выпрямился. И она может прочесть свою судьбу в его глазах.

— Ты чувствуешь это, кузен? — спросила Эйслин, глядя, как стоявший перед ней человек, шатаясь, встает, и ноги у него подламываются, как у нищего.

Да, вы не ослышались — ноги… Тело волка менялось на глазах. Оуэн перенес вес на задние лапы — и вдруг почувствовал, как они распрямляются, вытягиваясь в длину. Потянувшись к принцессе, чтобы поцеловать ее в губы, он вдруг ощутил страшную боль, пронзившую все его существо. Серая волчья шкура с густым, толстым подшерстком, надежно защищавшая зверя от зимней стужи, вдруг сама собой точно стекла вниз, обнажив плоть, и каждый волосок, отделяясь от тела, заставлял его корчиться в нестерпимых мучениях. Итак, Бог все же покарал его за ту нечестивую жизнь, которую он вел, но Оуэн понимал, что главное наказание еще впереди. Память о том кровавом пути, которым он двигался к трону, вновь вернулась к нему, и Оуэн завыл: ему показалось — еще мгновение, и череп его не выдержит и треснет. Перед глазами все поплыло. А по ту сторону, успел еще подумать он, вероятно, пылая местью, ждут его брат Нед и их бедный отец. И страх, ужаснее которого он еще не знал, вдруг удушливой волной захлестнул Оуэна. Он боялся умереть. Но еще больше боялся жить. Однако помешать превращению было уже не в его власти — онемев от ужаса, он молча смотрел, как его облик меняется на глазах. Вдыхая аромат духов принцессы, он почувствовал, как его грудь содрогнулась и вдруг съежилась чуть ли не вдвое… как острые, точно кинжалы, клыки, к которым он успел привыкнуть, оглушительно лязгнув, сами собой втянулись в десны.

Всей своей тяжестью навалившись на кузину, он уцепился за изголовье кровати и одним мощным толчком ворвался в нее. Ощущение было такое, словно все мужчины, которых он в свое время убил, разом взревели, и рев этот эхом отдался у него в ушах, и жажда убийства, обуревавшая его, сколько он себя помнил, ударила ему в голову… Ему казалось, он сходит с ума — как будто чья-то исполинская рука, проникнув в его нутро, с кровью, с мясом выдирала все животное, что было в нем, навсегда отделяя человека от зверя.

— Я… я умираю… — прохрипел Оуэн, чувствуя, как бешено колотится его сердце.

Но принцесса Эйслин лишь улыбнулась, а затем ласково провела рукой по его гладкой щеке.

— Нет… умирает только одна часть тебя, — пробормотала она, поцеловав его в кончик вновь ставшего аристократическим носа. — Зверь должен умереть — чтобы человек мог жить. Именно об этом и предупреждали меня предсказатели. Но тебе придется дождаться рассвета. Останься со мной — мы вместе будем ждать, когда взойдет солнце. Только тогда твое превращение завершится. И мы будем править этим королевством вместе — как король и королева.

И Оуэн любил ее — любил, как мужчина, впервые оказавшийся в постели с женщиной. Он был робок и неловок, смущался, как мальчик. Волк еще не умер — он словно прятался, укрывшись где-то под кожей Оуэна, он рвался наружу, уговаривая его перегрызть нежное горло Эйслин. Но все было напрасно — ее теплое тело обволакивало его, и внутри у него вдруг тоже стало тепло и спокойно. Капля за каплей истекала ночь — а Оуэн все качался на ее волнах и знал, что они скоро отнесут его к берегу. Это было чувство, ничего похожего на которое он не испытывал никогда.

Человеческое существо, возможно, называло бы это удовлетворенностью, доверием… может быть, даже любовью.

Но для Оуэна, бывшего правителя неприступной крепости, построенной еще его отцом, истребителя волков, который в конце концов сам превратился в зверя, дикого обитателя лесов, все это казалось лишь игрой его воображения. Закрыв глаза, он вдруг почувствовал, что делал нечто подобное и раньше, и не с одной женщиной, а со многими — только почему-то никогда еще ни с одной из них не испытывал такого восхитительного ощущения близости. Все его раздражение, ужас, муки, которые он испытывал, вмиг улеглись. Движения Эйслин под ним становились все яростнее, все нетерпеливее — а потом она вдруг вонзила ногти ему в спину, вздрогнула, застонала и обмякла.

Сам Оуэн достиг пика наслаждения как раз в тот момент, когда верхушки деревьев в дальней части леса уже купались в первых, еще робких лучах утреннего солнца. Он держал Эйслин в объятиях и мысленно пытался представить себе волка, напружинившегося, припавшего к земле в нескольких дюймах от вожделенной добычи. На какое-то мгновение ему это удалось… Но картинка, мелькнув, стала бледнеть и погасла, когда над лесом взошло солнце. Оуэну вдруг вспомнилось, как он еще мальчиком играл с отцом. Вспомнились звуки труб… сласти, которыми его угощал отец.

А все, что осталось в его памяти о тех днях, когда он пребывал в облике зверя, — глаза старого волка, того самого, кто наложил на него заклятие.