Доктрина шока. Становление капитализма катастроф - Наоми Кляйн

В эти годы Южная Африка жила в постоянном кризисе. Люди с восторгом наблюдали за вышедшим из тюрьмы Манделой и одновременно с яростью узнавали, что Крис Хани, молодой активист, который, по мнению многих, должен был стать преемником Манделы, был застрелен убийцей расистом. Кроме нескольких экономистов, никто не желал обсуждать вопрос о независимости центрального банка, который наводит скуку даже в условиях нормальной жизни. Как сказал Гумеде, большинство людей думали, что, какие бы компромиссы ни пришлось допустить, чтобы получить власть, от них можно отказаться, как только АНК начнет непосредственно управлять страной: «Мы станем правительством и исправим эти ошибки потом».

Активисты АНК не понимали в то время, что в процессе переговоров была изменена сама природа демократии и на их страну была наброшена практически неизменяемая сеть, причем таким образом, что никакого потом уже не будет.

В течение первых двух лет правления АНК партия пыталась, используя свои ограниченные ресурсы, выполнить обещание о перераспределении. Государство вложило немало денег в строительство более 100 тысяч домов для бедных и потратило миллионы на водопровод, электричество и телефонные линии [595]. Но дальше произошла уже знакомая история. Под бременем долгов и давлением международных организаций, призывающих приватизировать эти службы, правительство вскоре начало повышать цены. В результате после 10 лет правления АНК миллионы людей были отключены от новой системы водоснабжения и электросетей, потому что не могли оплачивать работу этих служб [596]. По крайней мере 40 процентов новых телефонных линий к 2003 году прекратили свою работу [597]. Что касается «банков, рудников и промышленных монополий», которые Мандела призывал национализировать, то они так и остались в руках прежних, принадежащих белым четырех сверхмощных конгломератов, которые контролируют 80 процентов сделок на фондовой бирже Йоханнесбурга [598]. В 2005 году лишь 4 процента компаний, котирующихся на бирже, принадлежали черным или управлялись ими [599]. В 2006 году 70 процентов земель Южной Африки принадлежало белым, которые составляют всего 10 процентов населения [600]. Что еще печальнее, правительство АНК потратило гораздо больше времени на отрицание серьезности положения со СПИДом, чем на попытки найти важнейшие лекарства для пяти миллионов ВИЧ инфицированных, хотя к началу 2007 года тут наблюдалась положительная динамика [601]. И вот, быть может, наиболее вопиющие статистические данные: с 1990 — того года, когда Мандела покинул тюрьму, — средняя продолжительность жизни жителя Южной Африки сократилась на 13 лет [602].

За всеми этими фактами и цифрами стоит роковое решение, принятое АНК после того, как лидеры партии поняли, что их обставили в процессе экономических переговоров. В тот момент партия могла организовать второе движение за освобождение и избавиться от удушающей сети, свитой в переходный период. Иначе им оставалось подчиниться этим ограничениям и приветствовать приближение нового экономического порядка. И лидеры АНК выбрали последнее. Партия не сделала краеугольным камнем своей программы перераспределение богатств, уже имеющихся в стране, хотя за это голосовали именно потому, что партия собиралась осуществить это ключевое положение Хартии свободы. Вместо этого партия АНК, ставшая правительством, подчинилась той распространенной логике, что ее единственная надежда заключается в поиске новых иностранных инвесторов, которые создадут новое богатство — и часть этого богатства просочится к бедным. Но чтобы модель «просачивания сверху вниз» заработала, правительству АНК пришлось перестроиться, дабы выглядеть привлекательным в глазах инвесторов.

Это было нелегкой задачей, что Мандела понял после выхода из тюрьмы. Едва он освободился, как разразился кризис южноафриканского фондового рынка; стоимость местной валюты — ранда — упала на 10 процентов [603]. Несколько недель спустя корпорация, занимавшаяся добычей алмазов, De Beers, перевела свой главный офис из Южной Африки в Швейцарию [604]. Такие угрозы со стороны рынка были немыслимы три десятка лет назад, когда Мандела оказался в тюрьме. В 1960‑е годы транснациональные корпорации не меняли страну пребывания по своей прихоти, а всемирная денежная система еще была тесно связана с золотым стандартом. А теперь южноафриканская валюта сделалась неуправляемой, барьеры для торговли исчезли, и торговые сделки представляли собой кратковременные спекуляции.

И капризный рынок реагировал не только на выход Манделы на свободу; ему и его окружению достаточно было произнести несколько неуместных фраз, как это вызывало невообразимую панику среди «электронного стада» (по остроумному выражению обозревателя газеты New York Times Томаса Фридмана)[605]. Паника при выходе Манделы из тюрьмы была началом взаимодействия между лидерами АНК и финансовым рынком, который реагировал на каждый их шаг, вызывая шок и обучая руководство АНК новым правилам игры. Каждый раз, как только лидеры партии намекали на то, что знаменитая Хартия свободы все еще лежит в основе их программы, рынок отвечал на это ударом, и незащищенный курс ранда падал. Эти правила были простыми и жесткими: справедливость — дорого, продавайте; статус кво — хорошо, покупаем. Когда, вскоре после выхода из тюрьмы, Мандела снова заговорил о национализации на частном обеде в присутствии ведущих бизнесменов, «индекс акций All Gold упал на 5 процентов»[606].

Даже невинные движения, казалось бы, не имеющие отношения к финансовому рынку, но в которых можно было усмотреть признаки скрытого радикализма, провоцировали ответные удары рынка. Когда Тревор Мануэль, министр АНК, назвал регби в Южной Африке «игрой белого меньшинства», поскольку в команде страны были только белые, ранд в ответ покачнулся [607].

Из всех препятствий для деятельности нового правительства рынок оказался самым сильным — и это по своему отражало гениальность ничем не связанного капитализма: он сам себя поддерживает. Как только страна открывается для глобального рынка с его переменчивыми настроениями, любое отступление от ортодоксальной линии чикагской школы немедленно карается торговцами Нью Йорка и Лондона, они перестают поддерживать валюту непослушной страны, что порождает кризис и нужду в займах, которые выдаются на более суровых условиях. Мандела видел эту ловушку в 1997 году, когда говорил на национальной конференции АНК: «Сама подвижность капитала и глобализация капитала и рынков лишают страну возможности, скажем, выбирать экономическую национальную программу, не думая при этом о потенциальной реакции рынка»[608].

Один человек в АНК, казалось, понимал, как остановить эти шоковые удары. Это был Табо Мбеки, правая рука Манделы во время его президентства, который затем стал его преемником. Мбеки провел многие годы в изгнании в Англии, он учился в Университете Сассекса, а затем переехал в Лондон. В 1980‑х годах, когда черные жители его страны задыхались от слезоточивого газа, он дышал парами тэтчеризма. Из всех лидеров АНК Мбеки наиболее свободно общался с ведущими бизнесменами, еще до освобождения Манделы он устроил несколько секретных встреч с руководителями корпораций, которые боялись будущего правления черного большинства. В 1985 году, проведя вечер в замбийском игровом притоне за шотландским виски с Мбеки и группой южноафриканских бизнесменов, Хью Муррей, редактор престижного журнала для бизнесменов, написал: «Вождь АНК обладает замечательной способностью внушать доверие даже в самых сомнительных обстоятельствах»[609].

Мбеки был убежден, что АНК сможет утихомирить рынок, если установит с ним такого рода клубные отношения в широких масштабах. По словам Гумеде, Мбеки взял на себя роль преподавателя основ свободного рынка для своей партии. Чудовище рынка уже вырвалось на свободу, объяснял Мбеки, его невозможно укротить, остается только кормить тем, что он требует: нужен рост и еще больше роста.

Вместо того чтобы призывать к национализации рудников, Мандела и Мбеки начали регулярно встречаться с Гарри Оппенгеймером, в прошлом главой гигантов горной промышленности — компаний Anglo American и De Beers, с человеком, который олицетворял собой экономический порядок апартеида. После выборов 1994 года они даже представили экономическую программу АНК на одобрение Оппенгеймеру и сделали несколько важных исправлений, чтобы учесть его мнение и некоторых других ведущих промышленников [610]. Надеясь избежать очередных ударов со стороны рынка, Мандела в своем интервью после выборов старательно отгородился от предыдущих утверждений в поддержку национализации: «В нашей экономической политике… ничто не указывает на такие вещи, как национализация, и это не случайно. У нас нет ни одного лозунга, который бы указывал на связь с марксистской идеологией»[611]. Финансовая пресса выражала устойчивую поддержку такому повороту: «Хотя АНК все еще остается мощным левым направлением, — пишет Wall Street Journal — в последнее время в речах мистера Манделы скорее звучат слова Маргарет Тэтчер, а не революционеров социалистов, к которым он недавно принадлежал»[612].