Стальные гробы. Немецкие подводные лодки: секретные операции 1941-1945 гг. - Вернер Герберт

Затем я пошел в офис отца, чтобы увидеть сестренку Труди впервые после свадьбы. Когда я сообщил ей, что отец будет к ужину дома, Труди расплакалась. Сквозь слезы она сказала:

— Мы просили освободить отца, но в гестапо отказывались даже выслушать нашу просьбу. Не представляешь, как я рада твоему возвращению домой. Мать в отчаянии из-за брачных планов отца. Обстановка невыносима. Пока он сидел в тюрьме Хаммельгассе, мне пришлось вести его дела самой.

Я похвалил Труди и сказал, что горжусь ею. Затем я предложил закрыть офис до следующего дня. В этот день мы организуем семейный праздник. Сестра отдала соответствующие распоряжения женщине-менеджеру, и вскоре мы вместе вернулись домой.

Мать очень беспокоилась и нервничала, но была готова простить отца, если он ее не Просит. Последний вариант стал менее вероятным после того, как отец потерял возможность видеться с объектом своих вожделений.

Приближалось время ужина, когда поворотом ключа была отперта входная дверь, и отец, не ведая о моем присутствии, вошел в вестибюль. Как только он увидел меня, то сразу же понял, кто способствовал его освобождению из тюрьмы. Молча мы обменялись рукопожатиями. Лицо отца обросло недельной щетиной. В гестапо ему даже не дали побриться.

Ужин проходил в натянутой атмосфере. Нам было трудно найти общую тему разговора. Я вкратце рассказал о положении на фронте в Атлантике, утаив правду. Колоссальные трудности наших армий на русском фронте и полное поражение Роммеля в Северной Африке, кажется, беспокоили отца больше, чем неприятности с гестапо. Он рассказывал мне об участившихся воздушных налетах на Франкфурт и перемещении своих деловых учреждений за город. Мы обсудили много тем, кроме одной. Отец так и не упомянул о своем романе и не поднимал вопроса о возможности развода с матерью. С моей точки зрения, самым важным было то, что он вернулся домой. Что же касается сохранения брака, то эту проблему отец и мать должны были решить между собой сами.

Через сутки я прибыл в Берлин. Выйдя из вокзала, остановился пораженный масштабами разрушений. Повсюду валялись битое стекло, куски штукатурки, рваный камень и кирпич. Впервые меня не встречала на вокзале Марианна.

С намерением зайти к Марианне в офис я сел в трамвай, шедший к центру столицы. Поездка удручала. Массированные бомбардировки почти сровняли с землей значительную часть города, оставив строительный мусор, пыль и миллионы человеческих трагедий. Я чувствовал себя так, будто подо мной проваливается почва, будто я беженец, сошедший с очередного поезда. В конце концов я добрался до места, где работала Марианна, то есть туда, где раньше стояло семиэтажное здание. Но там стояло лишь несколько разрушенных стен. Возвышалась груда битого кирпича в два этажа.

Я покинул развалины и стал искать ближайшую станцию метро. Затем отправился на электричке в пригород, где проживала с родителями Марианна. Выйдя из метро, я повсюду видел сожженные дотла дома и разрушенные здания. Казалось, смерть и разрушения шли за мной по пятам. Приблизившись к дому Марианны, я приготовился пережить трагедию, о которой подозревал. Передо мной там, где когда-то был дом, возвышалась груда пепла. Его дымовая труба торчала, как предостерегающий перст. Вокруг нее были разбросаны битый кирпич и каменные блоки, почерневшие от сажи. Стальные балки погнулись при пожаре. Повсюду лежали разного рода обломки. В них застряла деревянная дощечка с надписью красной краской: «Вся семья Гарденбергов погибла».

Перед тем как уйти, я перечитал надпись два или три раза. Я утратил способность соображать. Что-то першило в горле. Мое сердце окаменело. В то мгновение умерли все мои чувства и мысли — они сгорели, как дома вокруг. Я стал совершенно бесчувственным ко всему.

Очередной поезд доставил меня домой, во Франкфурт. Я провел в городе четыре бесцельных дня, скорбя о Марианне. Одну из ночей пришлось провести в погребе нашего жилого здания, прислушиваясь к вою сирен и глухим разрывам зенитных снарядов. Пока меня встряхивали взрывы авиабомб, я рассматривал окаменевшие лица окружавших меня людей, привыкших к воздушным налетам. Когда все закончилось, улица снаружи наполнилась едким запахом пороха, стонами пострадавших и звоном пожарных колоколов. Таковы были последствия войны: Марианна стала жертвой воздушного налета, а моя семья привыкала спасаться от бомбежек под землей. После этой ночи я больше не видел смысла оставаться дома. Я должен был вернуться на свою подлодку и сражаться до победы ради тех, кто дома влачил жалкое существование в вечном страхе перед смертью.

Проведя ночь в темном поезде, я прибыл в Париж. Город дышал миром. Жаркое июньское солнце золотило деревья и крыши домов. Жара напомнила мне о неудобстве морской формы и заставила подумать о преимуществах штатской одежды. Нелегко было для меня смешаться с пестрой парижской публикой, которая, так или иначе, старалась не замечать войну. Я обратил внимание на то, что большинство элегантно одетых парижан игнорировало людей в военной форме. Я понял, какая пропасть разделяла меня с ними, наслаждавшимися всеми благами жизни, как далеки были мы, военные, не имевшие иного выбора, кроме как идти в бой и умирать, от людей, живущих мирными интересами.

Поздно вечером я вернулся в военный городок Брест и обнаружил в баре флотилии весьма оживленного Риделя и других своих товарищей. Я присоединился к пирушке. Бар содрогался от нашего буйного веселья и непристойных морских песенок. Мы нуждались в этом буйстве, чтобы забыть о том, что скоро многих из нас недосчитаются и у нас осталось слишком мало времени для веселья. Я лично нуждался в отключке, чтобы забыть о двойном потрясении: гибели Марианны и аресте гестаповцами отца. Друзья, крепкие напитки и разбитная жизнь уводили в сладкое забытье. Но я должен был исполнять свой долг.

Мне было нетрудно приспособиться к знакомым военно-морским будням. Ежедневно я навещал судоверфи, строго следил за дисциплиной в команде подлодки. Только один матрос доставлял мне хлопоты. Он повадился бегать по ночам веселиться в город, преодолевая ограждение военного городка. К несчастью, он часто ввязывался в кулачные бои из-за женщин, и я решил отправить его на восемь дней на гауптвахту. В иных отношениях он был отличным парнем и показал себя надежным подводником, когда наша лодка покинула порт.

В мое кратковременное отсутствие штаб флотилии сделал замечательное приобретение. Обнаружилось, что флотилия играет важную роль в составе германского флота и ей необходимо иметь своего фотографа для ознакомления потомства с интересными событиями в жизни соединения. Фотографом оказалась привлекательная молодая женщина. Случайная утренняя встреча с этой женщиной побудила меня пригласить ее посидеть в баре. Когда мы там расположились, я заметил: