В поисках Библии: Тайны древних манускриптов - Лео Дойель

Несмотря на то что Шехтера часто называют открывателем генизы, сам он отказывался относить это открытие на свой счет. Когда автор анонимного письма в «Таймс», позволивший себе несправедливые нападки на Шехтера, заявил, что эта честь должна принадлежать Э. Н. Адлеру, с которым Шехтер был в дружеских отношениях, то Шехтер ответил: «Честь открытия генизы принадлежит многочисленным каирским торговцам древностями, которые вот уже много лет постоянно предлагают ее содержимое различным библиотекам Европы… Г-н Э. Н. Адлер провел в генизе полдня. От него я узнал, что он получил от местного начальства в подарок кое-какие рукописи. Что же касается вопросов приоритета, то они скучны, и я не намерен обременять Ваших читателей их обсуждением».

Предоставим же поиски «первого» изобретателя или открывателя тем, кто не может избавиться от привычки видеть любое человеческое достижение в романтическом свете. Большинство древних археологических объектов Египта и Месопотамии было известно местному населению еще за много столетий до того, как там появились с лопатой и фотоаппаратом европейские археологи. Первыми же их посетили расхитители гробниц, эти дерзкие, вездесущие негодяи, представители «второй древнейшей профессии». Туземные феллахи были знакомы со скальной гробницей фараона Сети гораздо более детально, чем Бельцони, который, как считается, первым ее обследовал. Они даже, по-видимому, знали о тех скрытых помещениях и лестничных ходах, которые исследователи открывают только сейчас. И кто может сказать, на протяжении скольких столетий пещеры Мертвого моря навещали кочевники-бедуины?

Оттого, что кто-то побывал в генизе раньше Шехтера, вклад его отнюдь не преуменьшается. Он стоит выше всех предшественников потому, что именно он усмотрел в каирской генизе источник многочисленных древнееврейских документов, в течение ряда лет появлявшихся на мировом рынке. Именно Шехтер положил конец беспорядочному разбазариванию ценных рукописей неразборчивыми в средствах служителями синагог и торговцами. Его конечной целью было полное освобождение генизы от ее содержимого и вывоз его в Европу. Энтузиасту, человеку большой силы убеждения, Шехтеру достаточно было лишь задумать свой план вывоза содержимого генизы, как он уже имел поддержку некоторых влиятельных лиц в Кембриджском университете. Его основным покровителем был Чарлз Тейлор, глава колледжа Святого Иоанна, видный математик, который помимо этого стал одним из выдающихся исследователей, не евреев по происхождению, изучавших раввинскую литературу. Отпрыск семейства состоятельных лондонских купцов, он обеспечил средства для экспедиции Шехтера. Вся миссия планировалась втайне, хотя Шехтер и не смог сохранить полное молчание, судя по переписке, которую он, прежде чем добраться до Каира, вел с одним своим американским приятелем (пророчившим ему, кстати, выдающиеся успехи).

С такими вот полномочиями, а также с солидным багажом предприимчивости и приветливого обхождения Шехтер отправился в декабре 1896 г. в путешествие в Египет. Орошаемая Нилом страна не могла предложить ему ничего из тех прелестей, которыми он, несколькими годами ранее, так восхищался в Италии. «Теперь, когда к истокам Нила ездят на велосипедах, — писал он в нарочито прозаической манере, — мало что интересного можно сообщить о Каире и Александрии». Особенно Шехтер был разочарован Александрией. Своему американскому другу он доверительно писал: «Провел день в Александрии. О Филоне-иудее (знаменитый иудейско-эллинистический философ) здесь и памяти не осталось. Нынешний еврей больше интересуется хлопком и прочей чепухой, чем логосом и вечной любовью». Нанеся визит главному раввину и рассказав о цели своего путешествия, Шехтер не услышал от него ничего ободряющего. Рабби заверил его, что в Каире он мало что найдет, «разве что несколько потрепанных листков».

Сомнения его усилились, когда он добрался до Каира, о котором писал: «Все в нем, рассчитанном на удовлетворение потребностей европейского туриста, стало уныло современным, и сердце у меня упало, когда я подумал: вот это место, откуда я предполагал вернуться нагруженным добычей, возраст которой внушает уважение даже в наших древних цитаделях наук». Но посещение самого его преподобия великого раввина Каира Рафаила бен Шимона, которому он вручил свои рекомендательные письма, вскоре подняло его дух. Ему была обещана полная поддержка.

Поскольку имущество синагоги находилось на попечении раввина и синагогального начальства, Шехтеру пришлось также заручиться поддержкой светского главы еврейской общины в Каире. Последнее слово было, однако, за раввином, но Шехтер склонил его на свою сторону через его брата, который был при раввине главным советником. Несколько дней спустя Шехтер шутливо писал своей жене: «Раввин очень добр ко мне и лобызает меня в уста, что не слишком приятно». В том же самом письме он также мог сообщить, что уже работает в генизе и только что вынес оттуда два больших мешка с фрагментами рукописей. Шехтер, человек далеко не заурядный, со всеми умел найти общий язык. Неожиданно Каир показался ему чудным городом. Он обнаружил наконец, что в Каире можно насладиться итальянской оперой, мастерством французских танцовщиков, искусством британской администрации и магометанских гурий. «Эти последние крайне безобразны, и я не удивляюсь, что они столь тщательно скрывают свои лица».

Гениза была расположена в дальнем конце галереи для женщин, на западной стороне синагоги. Входом в тайник служило отверстие, проделанное в стене, к которому надо было взбираться по грубо сколоченной лестнице. Г-же Льюис и г-же Гибсон, которые присоединились к Шехтеру в Каире, было позволено заглянуть в каморку, из которой вышло «такое множество растрепанных клочков с письменами, заставивших радостно биться сердца европейских исследователей». Их чувства были оскорблены, когда им пришлось наблюдать, как служка прыгнул в небольшое отверстие, и, стоя внизу, они услышали, «как под его ногами хрустит древний веллум». По мнению Д. Льюис, в Синайском монастыре с рукописями обращались в общем-то более почтительно, но крайней мере складывали их в коробки или корзины, по не расшвыривали где попало и не закапывали под остатками древних стен и под песком, занесенным из пустыни.

В синагогу Шехтера отвел сам верховный раввин. Поначалу огромное количество материала и тот беспорядок, в котором он пребывал, привели его в трепет. Хотя Шехтер и имел право затребовать себе все необходимое, он счел, однако, нужным проявить благоразумие и ограничиться одними лишь рукописями, презрев более поздние печатные тексты, которые за последние четыреста лет во множестве скопились в генизе. Он счел поздний материал заслуживающим меньшего интереса по сравнению со значительно более древними документами, написанными от руки. В этом он был, может быть, и неправ. Позднее исследователи печатных произведений, такие как Э. Н. Адлер и Дж. Л. Тичер, обнаружили ценные тома инкунабул (редких образцов первопечатных книг), которые немало поведали нам о книгопечатании на Ближнем Востоке в XV столетии. Но при сложившихся тогда обстоятельствах у Шехтера не было альтернативы. Ввиду обилия материала необходимо было провести отбор. В статье, опубликованной в «Таймс» по возвращении, 8 августа 1897 г., Шехтер приводит живое описание картины, представшей его взору: «Вряд ли кто-нибудь может представить себе беспорядок, царящий в настоящей старой генизе, пока не увидит ее собственными глазами. Это книжное поле брани, в этой битве участвовали литературные творения многих веков, и повсюду рассеяны их disjecta membra (лат. разъятые члены). Некоторые бойцы уже безвозвратно погибли и буквально истерты в пыль в страшной борьбе за жизненное пространство, в то время как другие, словно бы поддавшись азарту всеобщей давки, смяты в большие, бесформенные кучи, извлечь из которых отдельные составляющие, не причинив им существенного вреда, нельзя уже даже с помощью химических препаратов. В нынешнем их состоянии эти слипшиеся куски подчас создают любопытные и знаменательные сочетания, когда, например, вы натыкаетесь на отрывок сугубо рационалистического труда, где отрицается существование и ангелов и дьяволов и который в схватке за жизнь прильнул к амулету, в котором и тем и другим (большей частью последним) вменяется в обязанность вести себя прилично и не мешать любви мисс Джейр к такому-то лицу. Далее развитие романа еще более осложняется, поскольку последние строки амулета приплюснуты к какой-нибудь долговой расписке или договору об аренде, а тот, в свою очередь, томится, зажатый между листами труда старого моралиста, который взирает с презрением и негодованием на любые проявления внимания к денежным делам. В конце концов все эти противоречивые материалы оказываются плотно прижаты к листам какой-нибудь очень древней Библии. Ей бы, конечно, и следовало быть судьею в их споре, но с содержанием ее вряд ли удастся ознакомиться без того, чтобы не отодрать предварительно с ее поверхности обрывков какого-нибудь печатного издания, липнущего к благородной древности с упорством и навязчивостью парвеню» [38].