Гротеск - Нацуо Кирино

21 апреля обвиняемый отправился к Чэню, проживающему в г. Ниидза, преф. Сайтама, и попросил его засвидетельствовать в полиции, что обвиняемый отдал ему ключ от квартиры № 103 в «Грин-Вилла» 8 апреля, то есть за день до совершения преступления, и одновременно передал 100 тыс. иен. Чэнь отказался выполнить эту просьбу, поскольку полиция уже допрашивала его по этому делу. Он также сообщил обвиняемому, что следователь его разыскивает, так как ему известно, что ключ от квартиры № 103 был у него, и посоветовал добровольно явиться в полицию. Однако обвиняемый его не послушал.

Возвращаясь от Чэня, обвиняемый, испытывавший нужду в деньгах, решил заехать в Мусасино, чтобы уволиться из отеля «Дример» и получить полагавшуюся ему зарплату.

Побывавший в отеле до этого следователь, выслушав показания управляющего, определил, что обвиняемый либо нелегально прибыл в Японию, либо работает, не имея соответствующего разрешения. В тот же день обвиняемый был задержан по подозрению в нарушении иммиграционного законодательства и закона о приеме беженцев. 30 июня суд признал его виновным в совершении вышеуказанного правонарушения.

В дальнейшем было установлено, что отпечатки пальцев, обнаруженные в квартире № 205 в «Хоуп Хайте», где было совершено убийство Юрико Хираты, совпадают с отпечатками обвиняемого, у которого также была обнаружена золотая цепочка, принадлежавшая потерпевшей. В результате детального расследования обвиняемому было предъявлено обвинение в убийстве как Юрико Хираты, так и Кадзуэ Сато.

2

(Оригинал — на китайском языке. Настоящие показания составлены обвиняемым по рекомендации члена следственной бригады после проведения в полицейском участке следственного эксперимента с использованием манекена.)

Мой следователь г-н Такахаси предложил мне написать, ничего не скрывая, как я жил до сих пор и чего плохого сделал. Жил я, сам себя не помня, не оглядываясь назад. Не помню, что было когда-то, да и не хочу вспоминать тяжелые времена. Запечатал их глубоко в памяти. Я много о чем не желаю помнить. Наплевать и забыть.

Но г-н Такахаси по доброте своей дал мне возможность написать о себе, и я хочу, чтобы все было честно. А это значит, надо подумать о моей бестолковой жизни и что я в ней творил и чего уже не исправишь. Мне сказали, что будто я убил г-жу Кадзуэ Сато. Я и об этом хочу заявить — что здесь я не виноват.

В Китае судьба человека зависит от того, где он родился. Так у нас говорят. Но для меня это не просто поговорка, со мной так и получилось. Родись я не в сычуаньских горах, а в Шанхае, Пекине или Гонконге, жизнь получилась бы другая — полная надежд, светлая. Уж я бы точно не натворил в чужой стране таких бед.

Я родом из провинции Сычуань. Это внутренний Китай, там живет девяносто процентов китайцев. А что они имеют? Всего десять процентов богатства, что есть в стране. Все остальное на побережье — в Шанхае, в Гуанчжоу. Там только десять процентов людей, зато богатства у них — на девяносто. И эта пропасть между двумя частями страны становится все глубже.

Всем, кто живет во внутренних районах, ничего не остается, как скрипеть зубами от запаха денег и блеска золота. Все проносят мимо наших карманов. А нам светит только миска чумизы или проса да еще работа в поле с утра до вечера. Глотай пыль сколько влезет.

С детства я все время слышал: «Чжэчжун — самый смышленый в нашей деревне». Так говорили отец с матерью, братья и сестры. Это не хвастовство. Просто хочу, чтобы люди поняли, как я рос. Я и вправду выделялся на фоне сверстников. Сам, как-то незаметно, выучился читать и писать. Легко считал деньги. Меня тянуло к учебе, но мы были бедные, и дальше деревенской начальной школы дело не пошло. Я понял, что пути дальше нет. Дерево не может расти, если его корни переплелись и запутались. Так и я. И внутри, кажется, завелась черная зависть и злая ревность. Думаю, мне все это на роду написано.

Выход один — уехать куда-нибудь на заработки. Я работал не покладая рук в Гуанчжоу и Шэньчжэне и мечтал: накоплю денег и буду жить в богатстве. Как те, кто живет там с самого начала. Но, приехав в Японию, я убедился, что всем моим планам и мечтам грош цена. Потому что Япония такая богатая, ни один прибрежный город Китая с ней не сравнится.

Будь я не китаец, а японец, наверное, сейчас бы так не мучился. С первых дней появления на свет у меня было бы столько вкусной еды, хоть выбрасывай половину, воды — хоть залейся, стоит только повернуть кран. Ванна — пожалуйста, купайся сколько хочешь. Нужно в соседний городок или деревню — приходишь на станцию, электричка каждые три минуты. Не то что в Китае. Там или пешком топай, или жди автобуса, причем никогда не знаешь, придет он или нет. В Японии можно учиться чему хочешь, получить интересную профессию, носить красивую одежду, иметь мобильный телефон, машину. И жизнь здесь люди оканчивают под присмотром хороших врачей. Это совсем другая страна. Все мои мучения из-за этого.

И в этой свободной, чудесной стране, в Японии, которой я так завидовал, мне теперь сидеть в тюрьме! Насмешка судьбы. Несчастье. Моя больная мама… Она так ждет в нашей деревне весточек от меня. Если узнает, что со мной произошло, я не смогу больше жить.

Господин следователь, уважаемый господин судья! Разрешите мне вернуться туда, где я родился, после того, как я отсижу за убийство г-жи Юрико Хираты. Позвольте провести там остаток жизни, чтобы я смог еще поработать на нашей тощей земле и подумать, как жил и как получилось, что я пошел на преступление. Почтительно прошу вас: проявите, пожалуйста, милосердие.

Вы смотрели фильм «Желтая земля»?[30] В Японии я познакомился с одной женщиной, она посоветовала: посмотри, очень хорошее кино. Я взял кассету в прокате, чтобы вместе посмотреть. Она тоже сюда на заработки приехала, с Тайваня. Очень хорошая женщина. Душевная.

Но когда я стал смотреть, у меня аж дыхание перехватило. Места себе найти не мог. Там хоть все в 1937 году происходит, но места, где снимали фильм, и жизнь, которая в нем показана, — это один в один наша деревня. Истории уже больше шестидесяти лет, но вокруг дома, где я родился, все такая же нищета. От этого стало так тошно на душе.

Пейзаж в фильме суровый. Песочного цвета горная гряда, высохшая так, что ни травинки не видно. Только у нас в деревне горы круче, с острыми верхушками. По голым горным склонам тянутся бесконечные узкие тропки, по которым вереницей бредут люди и ослы. Моя семья ютилась в выдолбленной в скале пещере, так что хибары в фильме смотрелись куда богаче нашего жилья. И я мечтал пожить — хоть один денек — в доме из бумаги и дерева, в доме, построенном человеческими руками.

Мы с младшей сестрой занимались тем же, чем главная героиня фильма, — ходили на реку за три километра, носили воду. Чего это стоило, когда наступала настоящая зима, — не передать словами. Сколько раз на гребне горы сильные порывы ветра валили нас с ног и опрокидывали вместе с полными ведрами! На морозе страшно мерзли руки и ноги, распухали пальцы.

— Ну и местечко! И угораздило их там родиться! Я бы на их месте сразу загнулась.

Услышав, что подружка что-то бормочет, я нажал на «стоп». Она обиделась и, забрав у меня пультик, снова включила видео.

— Ты чего выключил-то? — Я не ответил. Что тут скажешь? Думаю, поглядев на меня, подруга поняла, в какой бедности я жил. — Эх ты, деревенщина! — проговорила она с усмешкой.

Я молчал, опустив голову. С тех пор мне нравятся только голливудские фильмы. Они такие легкие, веселые.

Надо мной всю жизнь насмехались. В деревне мы были беднее всех, жили в пещере, поэтому односельчане смотрели на нас сверху вниз. А некоторые распускали слухи, что отца проклял бог нищеты. Даже когда его приглашали на свадьбу или какой-нибудь праздник, ему доставалось самое последнее место.

Мой отец — хакка.[31] В детстве они с отцом — моим дедом — перебрались из уезда Хуэйань в провинции Фуцзянь в провинцию Сычуань и поселились в маленькой деревушке в каком-то углу. Там всеми делами заправляли ханьцы, из хакка не было ни одного человека. Строить дом отцу и деду не разрешили. Так они стали жить в пещере.

Мой дед был гадальщиком, предсказывал судьбу. Поначалу вроде на новом месте дело пошло, но скоро на него стали смотреть косо — что это за предсказания?! Одни несчастья. В конце концов дед остался без дела, и наша семья скатилась в полную нищету. Дед бросил гадание — отказывал даже тем, кто просил, — и замолчал. Даже дома не говорил. Потому что стоило ему открыть рот, все вокруг напрягались: сейчас опять напророчит какую-нибудь беду. Деда за это ненавидели. Вот он и решил вообще ничего не говорить.

Потом дед почти перестал двигаться. У него отросли волосы и борода, он сидел на одном месте, напоминая вашу даруму.[32] Притулился в самом темном углу нашей пещеры, и все так привыкли к этому, что перестали обращать на него внимание. В обед мама ставила перед ним миску с едой. Ее содержимое скоро исчезало, и мы понимали: значит, дед еще жив. Когда он умер, мы даже не сразу заметили.