Аквитанская львица - Дмитрий Агалаков

— Что же она сделала с вами, ваше величество? — удрученно спросил старик. — Как же она могла…

— Я не стану винить ее, — отвечал Людовик. — Буду винить только себя — за то, что все время перечил вам и слушал ее. Вот мой самый большой и неискупимый грех.

— Нет неискупимых грехов, — мудро ответил Сугерий. — Главное, чтобы очистилось сердце. А чистое сердце не даст повторить ошибок — оно укажет новый, светлый путь.

Едва оказавшись дома, Людовик надел серую робу и совершил искупительное паломничество в шампанский город Витри, в соборе которого семь лет назад, обезумев от гнева, он заживо спалил около полутора тысяч человек. Теперь этот город называли Витри-Сожженный. Людовик посадил у стен города кедры, привезенные из Святой земли, — никому не позволил помочь себе: все сделал своими руками. Его раскаяние было так велико, что жители Витри плакали при виде копающегося в земле короля.

Вернувшись из Шампани в Париж, Людовик призвал свой двор к скромной и неспешной жизни.

Он удалил менестрелей, сказав:

— Больше я не потерплю этого балагана. Отправляйтесь на юг, там давно перепутали райские кущи с пламенем ада.

Теперь он много времени проводил за молитвами и постами. К этому его подталкивал еще и чудовищный резонанс обернувшегося крахом крестового похода, одним из лидеров которого он был. Многие сеньоры Европы обеднели, десятки тысяч дворянских семей потеряли наследников и защитников.

Бернар Клервоский переживал эту катастрофу еще сильнее Конрада и Людовика, потому что чувствовал ответственность напрямую перед Господом Богом. Он призвал Европу к новому крестовому походу, но реакция Рима оказалась сокрушительной: папа Евгений Третий публично назвал своего учителя безумцем, а его затею — глупостью.

Людовик был одним из тех немногих, кто вспыхнул идеей отмщения, но Сугерий быстро привел его в чувство и силой убеждения направил энтузиазм короля на укрепление своего государства. В эти самые месяцы Алиенора решила, что хватит быть наседкой и пора становиться королевой. Она уже не раз проявляла желание участвовать в политической жизни королевства, хозяйкой которого являлась. Но Людовик отвечал уклончиво, говорил, что ей надо заботиться о малышах: а не это ли главная работа женщины? До времени Алиенора считала, что ему просто не до нее, — Людовику надо было пополнять казну, расплачиваться с долгами, объезжать провинции и лично давать указания вассалам, наконец, вершить королевское правосудие. Но когда тоска смертная при дворе, да еще с двумя ляльками, стала для нее хуже турецких стрел в горах Анатолии, она очень твердо сказала мужу:

— Я хочу присутствовать на Королевском совете, Людовик.

Но тот лишь пожал плечами:

— Ты можешь это делать, милая, но твой голос ничего не решит.

— Что это значит? — изумленно спросила она.

— Только то, что к твоим советам никто не станет прислушиваться. Все считают тебя виновницей наших неудач, а меня глупцом, потому что я слушал тебя.

— Помилуй, Людовик, — не сразу проговорила она. — Я согласна, мы многое натворили вместе. И я часто была виновата перед тобой и перед другими. Но время идет, и мы меняемся. В те недели, когда ты вез меня больной из Потенцы в Тускулу и потом дальше, во Францию, я многое поняла для себя, многое осознала. И в том числе свою неправоту. Поверь мне, это так. Ведь я не глупа и смогу помочь тебе. — Категоричность мужа сбила ее с толку, жестоко обидела. — Нельзя же вот так взять и отстранить меня, выбросить, точно тряпку. — В глазах ее неожиданно заблестели слезы. — Так нельзя, Людовик. Я всю свою жизнь хочу начать заново. Именно теперь, сейчас. Я даже готова вновь полюбить тебя…

— Вновь полюбить? — усмехнулся он. — Твои слова дорогого стоят! — В лице Людовика, напротив, сейчас была уверенность и сила. И еще плохо скрываемая злость. — Надо было думать раньше, Алиенора, а теперь поздно. Отныне, с твоей любовью или без нее, я намерен править один!

Но брови королевы уже быстро поднимались вверх.

— Один? — переспросила она.

— Да, один, — утвердительно и с вызовом кивнул он.

Нужно было именно так поступить с ней, чтобы руно ягненка тотчас лопнуло и показалась рыжая шкура львицы и мускулы под ней. И чтобы огонь в глазах большой кошки вновь сверкнул по-прежнему — яростно и жестоко.

— Однажды я уже говорила тебе, Людовик, я не безземельная принцесса. За мной Аквитания, Пуату и другие провинции, которые будут побольше твоих уделов. Ты и моими землями собираешься править в одиночку?

— Если потребуется, то да, — тем же тоном смело сказал он.

Но в ответ она лишь рассмеялась.

— Что же тут смешного, Алиенора?

— Только то, что, скажи я своим людям, что более не желаю признавать в тебе мужа, как они тотчас выкинут твоих бальи из своих городов! Ты нужен моим вассалам, как телеге пятое колесо!

Но он пропустил последнюю фразу мимо ушей — его взволновало другое.

— Я не ослышался: ты не желаешь признавать меня своим мужем?

Она с нарочитой дерзостью улыбнулась ему:

— Кажется, ты сам решил приблизить это время! А что насчет ошибок, в которых я виновата, так это ты оставил Антиохию без защиты и благодаря тебе погиб князь Раймунд Антиохийский. И мусульмане, против которых ты так ополчался прежде, благодаря твоему самодурству разбили христианское войско. Ты нарушил свой обет и предал общее дело, на которое позвал людей. В первую очередь — ты! — Гордо подняв голову, она усмехнулась. — Из-за ревности, Людовик, ты погубил великое дело. Святое дело. Расскажи об этом Бернару Клервосскому — вот ему будет потеха! — Неожиданно тень горечи коснулась ее глаз и губ. Королева тяжело вздохнула. — Так не может продолжаться долго, и мне жаль, если ты не понимаешь этого. Когда-то я умела летать, но с тобой я чувствую себя птицей с перебитым крылом, — Алиенора обреченно покачала головой. — Ты слепец, Людовик. Слепец…

Неожиданные события августа 1150 года временно отодвинули семейные раздоры в королевской семье на второй план. И на первый вышла ссора между Людовиком Французским и его могущественным вассалом Жоффруа Анжуйским Плантагенетом, прозванным Красивым.

И распря эта готова была обернуться настоящей войной…

Жоффруа вернулся почти на год раньше Людовика, и вскоре у него возник конфликт с королевским сенешалем в Пуату, неким Жиро де Берле. Земли Алиеноры Аквитанской, которыми теперь управлял король, граничили с землями графа Анжуйского. Этот самый Жиро де Берле претендовал на небольшой лесок.

Его считал своим и Жоффруа Анжуйский.

И лесок-то был крохотный, да пожар разгорелся из-за него что надо. Граф выбил из спорной территории людей Жиро де Берле, а тот заперся в своем пограничном замке Монтрей и стал поносить оттуда грозного анжуйца последними словами. Так продолжалось три месяца. Потерявший терпение и охваченный гневом Жоффруа подошел к замку с небольшим войском и забросал Монтрей из катапульт горшками с кипящей смолой. Замок на славу заполыхал, и уже скоро Жиро де Берле запросил пощады и открыл ворота. Насмешник был схвачен, закован в кандалы и отвезен в Анжер. Все это происходило в те самые месяцы, когда Людовик еще предавался печальным мыслям в Иерусалиме и ждал корабли Рожера Второго. А по папской булле любой феодал, который решится напасть на своего соседа, находящегося в Крестовом походе, немедленно отлучался от церкви. Именно так папа Евгений Третий и поступил с графом Анжуйским, на что тому оказалось ровным счетом наплевать.

В первые месяцы по возвращении Людовику оказалось не до мелких междоусобных препирательств. К тому же 13 января 1151 года умер отец Сугерий. Это была настоящая трагедия для короля — Людовик плакал, и его слезы воистину были горьки. Он лишился друга, наставника, защитника. В тяжелую годину Второго крестового похода Сугерий умудрялся один тащить целое государство на своих плечах. Теперь же Людовик оказался с жестоким миром один на один. С миром, где было столько неразрешенных вопросов и так мало ответов. А ведь все эти ответы Сугерий знал, но теперь, увы, унес их в могилу.

— Людовик, решай дела государства разумом, без сердца, — только и успел сказать на смертном одре слабеющий Сугерий ученику — королю Франции. — И никогда не позволяй превращать себя в игрушку в чужих руках — особенно женщине.

Настоятеля аббатства похоронили под сводами нового собора Сен-Дени, его же творения, рядом с королями, которые на том свете должны были поблагодарить этого человека, вышедшего из простой среды, но столько давшего государству их потомков.

Рассмотрев наконец-таки ситуацию с Жиро де Берле и поджогом пуатевинского замка Монтрей, Людовик рассвирепел и, собрав войска на северных границах Иль-де-Франса, вошел на территорию Нормандии и взял штурмом крепость Арк. Взаимные удары недавние товарищи по оружию сделали — теперь все решить могла только война или мирные переговоры. Но великий миротворец Сугерий умер, и некому было рассудить короля и графа, между которыми уже прогремела гроза, и молния, ударившая в землю, выжгла черную пропасть.