Дело об убийстве Распутина - Рина Хаустова

Но во всей программе блока, приемлемой и для правительства, и для царя, один пункт был неприемлем, он звучал примерно так: назначение правительства с согласия Государственной думы.

Исходя из предположения, что правительство никуда не годится, мы должны были давить на него блоком».

В Прогрессивный блок, или «желтый блок», как называли его политические противники, вошли земцы, националисты — прогрессисты, октябристы… ядро блока составляла самая влиятельная партия — кадеты. Это было странное содружество политиков, ругающих друг друга, ненавидящих друг друга, не согласных друг с другом, но объединенных общим врагом — самодержавием и общей жаждой — жаждой власти. Внешне цели Прогрессивного блока были вполне патриотичны, симпатичны… все политические лозунги в конечном итоге прекрасны, возвышенны и очень благопристойны, но… Как известно, самый большой интерес в политической науке составляют не слова политика, а его мысли — те, что у него в голове… А в голове было вот что…

«Надо признать этот несправедливый закон — горе побежденным! Надо признать неизбежность этой несправедливости… Надо поступать сообразно этой неизбежности. Надо поступать так, чтобы откупиться не только от суда праведного, но и от несправедливого. Надо дать взятку тому, кто обличает! Ибо они имеют власть обличать, так как на каждого обличающего — миллионы жадно слушающих, миллионы думающих так же, нет не так же, а гораздо хуже! Да, их миллионы, потому, что военные неудачи принадлежат к тем фактам, которые не нуждаются в пропаганде. За поражения надо платить! Чем? Той валютой, что принимается в уплату — надо расплачиваться уступкой власти»! (Василий Шульгин).

Самодержцу всея Руси, Руси, которая на протяжении всего 1915 года переживала сокрушительные военные поражения, предлагали откупиться от суда не только праведного, но и несправедливого.

1 ноября 1916 года начался штурм оплота государственной власти. Лидер кадетов Павел Милюков взошел на кафедру Государственной думы и произнес перед миллионами слушающих и думающих «обличающие слова», которые он сам называл «штурмовым сигналом»… На следующий день тысячи ротаторов и пишущих машинок множили по воюющей России сказанные Милюковым слова… Речь читают в городах… речь читают в окопах… запрещенную цензурой речь тюками отгружают в поезда, отбывающие на фронт. Интересная подробность — несколько таких тюков принял и отбывающий на передовую образцовый санитарный поезд Пуришкевича. Так по стране кругами расходилась весть о том, что Государственная дума, Прогрессивный блок обличили правительство царя в государственной измене. Российская империя в лице миллионов так никогда и не узнала, что речь Милюкова чуть не стоила жизни самому Прогрессивному блоку.

Накануне исторической речи под уютными лампами с темными абажурами, освещавшими столы зеленого бархата, в своем постоянном думском кабинете под номером 11 Прогрессивный блок скрипел и трещал по швам и ломался, а господа блокисты спорили:

Слово измена — страшное оружие. Включением его в резолюцию Дума нанесет смертельный удар правительству. Конечно, если измена есть, то нет такой резкой резолюции, которая могла бы в достаточной степени выразить наше к этому факту отношение. Но для этого нужно быть убежденным в наличии измены. Все, что болтают по этому поводу, в конце концов только болтовня… Если у кого есть факты, я прошу их огласить.

Надо ясно дать себе отчет, что мы вступили в новую полосу… Власть не послушалась наших предостережений. Она продолжает вести свою безумную политику… Эта политика в связи с неудачами на фронте заставляет предполагать самое худшее. Если это не предательство, то что это такое?

Увлекшись борьбой, вы хотите нанести удар правительству побольнее и обвинить его в измене, не имея доказательств.

— Доказательства есть!

— Тогда предъявите их!

— Мы и предъявим их в наших речах с кафедры Думы…

Так спорили члены Прогрессивного блока. Утром, за завтраком, днем, расходились в зловещем молчании, снова сходились и только к вечеру сошлись, сошлись на компромиссе. Оставили слово «измена» и намек, только намек, что нелепые действия правительства привели к тому, что «роковое слово “измена” ходит из уст в уста». Политики договорились, и Милюков произнес речь. Он обрушился на правительство, и основной удар направил на премьерминистра с несчастливой для того смутного времени немецкой фамилией Штюрмер. Он много и темно говорил о подозрительных личностях, окружающих российского премьера, пространно цитировал германские и австрийские газеты, иронизировавшие о том, что славянскую политику в России призван проводить немец Штюрмер, упомянул, осторожно перейдя на немецкий язык, что германская пресса давно причисляет Штюрмера к партии мира, которая группируется вокруг императрицы, по рождению немки!

Называл имена Распутина, Протопопова, другие имена из близкого окружения Распутина и императрицы, затем, перейдя вновь на русский, бросал намеки на какие-то германофильские салоны, на некие записки от правых партий, в пользу сепаратного мира с Германией, о которых он прочел в «московских газетах». В общем, щедро посыпая головы «думающих миллионов» бисером намеков «тоненьких на то, чего не ведает никто», искусный оратор Милюков сумел создать впечатление, что ему известно много больше того, что он сказал.

Речь Милюкова вызвала в правом крыле Государственной думы бурю. Правые депутаты несколько раз вставали с мест и заглушали речь Милюкова криками «Клевета! Клеветник!» В последующие за «обличением» дни правые не раз взбирались на кафедру — опровергать «обличительную речь». В некоторых словах правых ораторов были здравый смысл и довольно ясное осознание истинного смысла «разоблачений и обличений» своих политических противников.

Идет война за власть, за народоправство. Общество, не переставая говорить о войне, о ее значении, ее постоянно забывает, оно делает все для войны, но для войны с порядком, оно делает все для победы, но для победы над властью!

Свобода слова — великое дело! Но когда кафедра Государственной думы служит бронированной площадкой для ложных и бездоказательных обвинений и нападок в расчете на безнаказанность, тогда обязанность разумных элементов громко сказать: довольно, знайте меру, игра эта опасна, доиграетесь и вы, и Россия до несчастья!

Когда во время войны вы занимаетесь революционными митингами, правительство должно бы вас спросить — глупость это или измена?

Речь Милюкова вошла в историю под названием «Глупость или измена», отражающим основной тезис Милюкова. Эта была историческая речь. Но вся она была построена на лжи. Это признал вскоре и сам автор исторической речи. Когда империя пала, Милюков честно признал, что «никаких реальных данных у него не было и что он сказал намного больше того, чем знал на самом деле». Но как бы там ни было, речь была произнесена и принесла вскоре ощутимые результаты. Через десять дней человек с несчастливой немецкой фамилией Штюрмер ушел в отставку. Блок отпраздновал победу и выставил дальнейшие условия, и началась еще более яростная борьба, еще более ожесточенная агитация за то, чтобы «портфели были отданы никому, как генералам от революции».

33

Рассказывает Павел Милюков, историк, кадет, министр иностранных дел Временного правительства:

«Что Николай Второй больше не будет царствовать, было настолько бесспорно для самого широкого круга русской общественности, что о технических средствах выполнения этого общего решения никто не думал. Никто, кроме одного человека — Гучкова. Он не исключал и самых крайних форм устранения царя, если бы переворот совершился в форме, напоминавшей ему восемнадцатое столетие русской истории, — в форме убийства. Он признал перед ЧСК, что существовал у него и его друзей (которых он не хотел называть) «план захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение, затем… одновременно арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собою новое правительство».

34

Из письма государыни Александры Федоровны к мужу:

«…эти скоты, Родзянко, Гучков и компания, являются душой чего-то большего (я это чувствую), у них цель вырвать власть…»

35

Интересную кличку дал Гучкову меткий на язык Пуришкевич. Владимир Митрофанович называл Гучкова «младотурком». Так же называла его государыня. Кадет Маргулиес вспоминал в эмиграции:

«В 1908 году трое русских, я в том числе, решили съездить в Константинополь, чтобы познакомиться с техникой турецкого переворота… Неудача нашей революционной попытки 1904–1905 года, удача турецкой, делала поездку поучительной. Каково же было изумление, когда в приемной Ахмет-Риза Бея мы встретили Гучкова». Начались консультации с «турецкими товарищами».