Храм - Игорь Акимов

Нужен был мироед.

Едва Илья начал разговор, как хозяин закивал головой: все понятно; он уже думал об этом, и у него есть кандидатуры на примете.

Илья с выбором не спешил. Он сразу решил, что начнет без раскачки. Игра была в разгаре, главные роли давно разобраны. Влезть на чужую территорию (а другой не было) с шаловливым пустячком? Так тебя тут же, как муху, прихлопнут: шавке не место за барским столом. А вот если разорвешь элитную жертву — каждому станет ясно, что пришел лев. И хозяину территории придется подумать, начинать ли охоту на льва или (что куда проще) сделать вид, что ничего не случилось.

Как видите, рассуждение наивное. С чего вдруг «лев»? Вот «нахал» — куда более точное определение. А с нахалами у мужчин разговор короткий. В оправдание Ильи скажем, что он не столько рассуждал, сколько чувствовал. Он чувствовал: нужно действовать только так. Прошлый опыт научил его, что никакая информация, никакой расчет не помогут, если нет уверенности в себе, если нет легкости, куража. Вот это состояние, этот момент — он самый главный. Его и нужно ловить. Не вне — в себе. Если ощутил его в себе, почувствовал, как подняла и понесла волна, — только не делай глупостей! — все получится.

Конечно, жаль, что был вынужден рассчитывать на экспромт; в любом деле якобы мелкие детали решают все. Но разведка исключалась: любой пришлый был на виду; а начнешь наводить справки даже через вторыетретьи руки — тут же донесут. Он знал, что придется иметь дело с серьезной охраной (если бы при этом его убили — как просто бы все решилось!), но это Илью не смущало. Он всегда действовал по правилу ловцов удачи: главное — ввязаться в драку, а там разберемся. Пошел — и все получилось.

Потом он взял частный банк. Вроде бы неприметный, на самом деле этот банк обеспечивал все рейдерские атаки в крае. Операция была опасной не столько сама по себе, сколько вероятными последствиями. Ведь за этим банком стояли ого какие люди, а в их распоряжении были не только внутренние войска, но и огромные банды, бродившие в горах. Упаси бог, понесет ущерб кто-нибудь из их командиров… Обошлось. Очевидно, все у них было застраховано, лично никто ничего не потерял. Волна несла Илью, поднимала все выше. Он помнил, что за вершиной поджидает спад, и дал себе слово, что теперь не зарвется, соскочит вовремя. Но пока об этом было рано думать — процесс только формировался.

Он все же сбавил обороты, и следующие эксы (еще одно правило: не дергай тигра за усы) были куда скромней. Илья проводил их не чаще раза в месяц, причем за сотни километров от базы. Но люди о них знали, потому что с самого начала он взял за правило делиться. Конечно, «делиться» — слишком громко сказано, но он помогал. Он заранее присматривал кандидатуры, помощь которым могла произвести впечатление. При этом он не полагался на народную молву; это не разумно, когда под рукой столько нищих журналистов. С ними нет нужды специально работать. Достаточно похвалить и честно заплатить.

К нему шли люди. Он помнил, что кадры решают все, и принимал редко, когда не сомневался в выборе. Искателей приключений не брал, профи — тем более: найдется покупатель — продадут с потрохами. Как это ни смешно — он выбирал близких по духу, переживших личную трагедию, не по своей воле взявшихся за оружие. Ему нравилось направлять их судьбы, нравилась их преданность, благодарность и любовь. Нравилось наблюдать, с каким облегчением они принимают его правило «без смертоубийства».

Но на одиннадцатом он прием прекратил. Двенадцатым будет Иуда, подумал Илья, когда к нему пришел этот двенадцатый. Он был ничем не хуже других, возможно, даже лучше многих, но он был двенадцатым, и мысль об Иуде, однажды возникнув, решила дело. Илья понимал, что Иудой может оказаться и первый, и десятый — любой. Но… случилось как случилось. Если бы под рукой у Ильи оказалось Евангелие, он бы наверняка порылся в нем, чтобы определить, под каким номером к Христу присоединился Иуда. Не для каких-то практических выводов по персоналиям, а… ну хотя бы для того, чтобы удовлетворить любопытство. Но Евангелия ни у кого не было. Коран был. Он лежал на тумбочке в восточном углу гостиной, где все собирались на намаз. Коран никто не открывал. Жаль, что нет Евангелия, иногда думал Илья. Во время своих рейдов, в любой действующей церкви, он мог получить Евангелие или хотя бы консультацию, но так и не сделал этого. Ведь сказано: не открывай шкатулку Пандоры.

Среди других банд у него был странный статус. Он был вроде бы свой — но в стороне от их борьбы. Было бы у него людей побольше — приперли бы к стене: займись настоящим делом. Но пока желающих пострелять хватало — и Илью не трогали. Мелочь пузатая — что с него возьмешь?

Впрочем, ненавязчивые наезды случались. На Илью они не производили впечатления (если у тебя все позади — на тебя не надавишь, потому что на тебе нет болевых точек), и он тут же их забывал. Хотя один случай запомнился. Запомнился потому, что был привязан к прошлой жизни. К тому времени, когда он еще жил. Его университетский преподаватель, профессор психологии, был теперь бригадным генералом, носил бороду и пистолет; его защитная униформа была произведена не в Туле и не в Махачкале, — добротная бундесверовская вещь. В носильных вещах Илья знал толк. Все еще знал.

За окном было серо, в кухне — полумрак, но свет не зажигали: стол был придвинут к окну, еда — вот она, вся на виду, мимо рта не пронесешь.

— Опять весна…

Генерал брал жареное мясо руками, отрывал волокна; вкладывая в рот, начинал с губ и языка — смаковал.

— Мне известна ваша история, Илья…

Он по-прежнему смотрел в окно. Несколько боевиков из взвода его охраны курили возле коновязи. Дождь перестал, но туча не уходила, застряла между построек. Кроны деревьев расплывались в сизой мгле.

— Я знаю Илья, как вы угодили в инсургенты…

Генерал произнес это слово по-русски, без малейшего нажима, ничем не выделяя. Слово, вполне рядовое в его словаре. Вот откуда оно у меня, понял Илья; я подцепил это слово на его лекции. Но я никогда не смогу произнести его по-русски.

— Ваша история… в общем-то — незначительная историйка, из пошлого романа. Но как-то так вышло, что прозвучала. До сих пор помнят. Но если бы мне кто-нибудь сказал, что это были вы…

— Неужели так трудно экстраполировать меня прежнего в мою нынешнюю ипостась?

— Простите, Илья… — Генерал взглянул на него с улыбкой. Ему нравилось держаться по-барски и говорить мягко. Редкий случай, когда он мог себе такое позволить. — Простите, Илья, но в университете вы были клоуном.

— Клоун — это роль. И маска.

— Ну уж нет. Не забывайте, молодой человек, что я все-таки профессор. К вашему сведению — в Кембридже закончил магистрат, потом защищался в Питере. Меня на мякине не проведешь. И банальности, которые вы себе позволяете, меня могут даже обидеть. Ведь я же серьезно с вами разговариваю. Может быть — я хочу вам помочь…

— Виноват, профессор…

Генерал примирительно кивнул, облизал пальцы, пробормотал: «Хорош повар. Оторваться невозможно…» — и опять потянулся за мясом. Илья долил в его стакан красного вина и впервые подумал, что даже не знает, как это вино называется. Наверное — никак. Просто вино. Просто хорошее вино. В меру терпкое, как раз к мясу. Надо бы у хозяина спросить, ему будет приятно.

— Говорят, что клоун — это судьба. Неверно. Клоун — это человеческий тип, это в ДНК впечатано.

Когда генерал жевал, получалось не очень внятно, и оттого слова теряли плотность, от них оставался только звук.

— Клоунада — ваша сущность, Илья. Убежден: вы всегда страшились взглянуть на себя в зеркало, потому что чувствовали, что под клоунской маской увидите клоунское лицо. Лицо Гуинплена. Вот вы и накладывали на свое лицо побольше штукатурки, как в театре кабуки, чтобы никто не разглядел вас. Чтоб и самому не думать — и даже забыть — что находится под нею, под этой маской… На вас и сейчас маска, только теперь вы — Робин Гуд, Робин Хороший.

Большими глотками он отпил больше половины стакана, взглянул на вино, однако ничего о нем не сказал.

— Знаете, Илья, зачем я все это вам излагаю?

— Догадываюсь.

— Ну?

— Вы хотите, профессор, чтобы я со своими людьми присоединился к вам.

— Не вижу связи.

— Связь очевидная, профессор. Вы даете мне понять, что я вам интересен, и потому — несмотря на всю мою никчемность — когда настанут другие времена — возможно — примете участие в моей судьбе, не дадите мне пропасть. Каждый владыка хочет иметь при себе шута.

— Интересная версия, — кивнул профессор. — Кстати — о других временах… У вас есть какие-то соображения?

— Ничего конкретного, — сказал Илья. — Наука. У каждого процесса своя синусоида. У этого процесса, — он кивнул на куривших возле коновязи боевиков, — синусоида очень короткая. Чует мое сердце — скоро поедем со свадьбы.