Крепы - Александр Бородыня

Я хотела спросить кому, но почему-то не спросила.

— Прошу простить нас за буффонаду. За весь этот разбой и погони… — немного другим тоном сказала она. — Сами знаете — дети, они любят побаловаться, и их не остановишь.

— И что дальше?

— А ничего. Какое-то время мы с вами не увидимся, но, когда возникнет необходимость, я пришлю детей.

«Почему она думает, что я знаю детей? Может быть, я работала воспитателем в саду, может быть, я была школьным учителем?.. Лучше пока никому не рассказывать о том, что я уже вспомнила, пусть будет полная амнезия. Если я ничего не помню, какой с меня спрос? Нужно выиграть время, — думала я, поднимаясь за старушкой по лестнице. — Нужно понять: что это за город, как я оказалась здесь? Кто посадил меня в самолет? Что вообще произошло в самолете? Кто такие крепы? Я же знаю… Нужно только вспомнить… Чем я занималась все эти годы?»

Моя старушка неожиданно остановилась перед одной из дверей. Задумавшись, я чуть не наскочила на нее. Нас, оказывается, ждали. В распахнутых дверях квартиры стоял старик — седовласый, могучий — и улыбался. Можно было сразу догадаться, что такая боевая старушка вряд ли коротает век в одиночестве. К костюму старика были приколоты начищенные ордена. Спина по-военному прямая, голос мягкий, уверенный.

— Герда Максимовна? — сказал он, галантно наклоняясь и целуя старухе руку. — Как долетели?

— Это мой полковник! — сказала старуха. — Егор Кузьмич. А это Анна.

Я кивнула. Единственное, на что я отважилась до сих пор, — это сообщить старухе свое имя.

— Просто Анна, — коротко глянув на меня, сказала старуха, — без имени, без фамилии.

Полковник склонил голову и поцеловал мне руку.

— Ничего не имею против!

Что-то напомнило это прикосновение горячих губ к запястью, что-то приятное и смешное, но что — я не вспомнила. Наверное, мое появление не входило в его планы, наверное, он ждал только свою старушку.

В гостиной на столе стояла огромная ваза, полная белых роз. Наткнувшись взглядом на цветы, Герда Максимовна даже порозовела от удовольствия, но ее следующая реакция неприятно меня удивила. Старушка вцепилась в свою сумочку. Она сделала это так, будто между цветами и сумочкой существовала какая-то прямая связь.

Вдыхая запах красивого букета, я улыбнулась, припомнив, как лихо, с одного удара, моя старушка обрезала распоясавшихся малолетних бандитов. Одетые в милицейскую форму, они пытались большой компанией мертвецов изобразить из себя одного-единственного стража порядка. В целом милиционер чем-то напоминал цирковую пирамиду, кто-то двигал ботинки, кто-то, задыхаясь от напряжения, держал на своих плечах основной вес кителя и погон, а тот малыш, что сидел сверху, все время ронял фуражку. Когда сумочка старухи ударила по этому неустойчивому сооружению, оно просто распалось. Но было ли это действие сознательным?

Старики суетились, готовили ужин, развлекали меня. Не в состоянии связать свои детские воспоминания с происходящим теперь, я с удивлением поняла, что знаю как чужое прошлое, так и будущее. Вернее, не знаю, а чувствую. Правда, всего на несколько минут вперед, не больше. Поставив любой вопрос, я могла довольно легко угадать ответ. Подобного я за собой не помнила, но ведь отражающейся в зеркале Анне — а я все-таки оставалась собой — было вовсе не шестнадцать, а как минимум тридцать.

— Вы вдвоем живете? — устало опустившись на стул, спросила я. Я знала ближайшее будущее.

Старушка смутится и не ответит… А старичок попробует отделаться шуткой…

— А как вы считаете? — Он подергал себя пальцами за лацкан костюма, так что звякнули ордена. — Сколько нужно времени, чтобы обзавестись всей этой музыкой!

За ужином мне стало плохо. Нехитрые загадки полковника угадывались так легко, что я рискнула поставить перед собой серьезно интересующий меня вопрос, но вместо ответа получила невидимый удар изнутри, а в голове зазвучал чей-то чужой голос; он приказал: «УМРИ ПОКА, ДЕВОЧКА!»

IV

Я лежала на спине. Запрокинутая голова на подушке, в комнате темно, тикают часы, далеко-далеко шум ночной улицы, и за ним, еще дальше, — другой множащийся шум: грохот и лязг, будто множество разных улиц скрестились во времени. Вошла старуха. Она посмотрела на меня в темноте, протянула руку, и, когда пальцы ее отдернулись, я поняла, что прямым вопросом все-таки навредила себе. Тело потеряло гибкость. Мое плечо, к которому прикоснулись чуткие пальцы доктора, было, наверное, ледяным, как у трупа. Я хотела что-нибудь сказать, что-нибудь по-детски беспомощное, наивное, я хотела хотя бы частично смягчить ужас, испытанный старушкой, но не успела, потому что в прихожей раздался звонок.

— Кто это? — прошептала я.

Герда Максимовна быстро вышла из комнаты, я попыталась приподняться хотя бы на локтях и не смогла. Голова тяжело продавила подушку, так тяжело, будто она весила тонну. Я хотела закрыть глаза. Каменеющее тело разрывала боль. Никто не входил в комнату — ни живой, ни мертвый, я была одна, и вдруг увидела перед собой мужское лицо: коротко стриженные седые волосы, лукавый прищур карих глаз, легкая твердая улыбка. Лицо показалось знакомым, настолько знакомым, что у меня возникло ощущение, будто я смотрю в зеркало.

— Ты ничего не помнишь, Аня, — прошептали твердые губы, — и не надо… Не надо сейчас тебе ничего помнить. Тебя покалечили, тебя расчленили…

Слово «тебя» я произнесла будто бы сама, сказала тихонечко, с любовью и сожалением.

— Ничего не бойся, — прошептали чужие губы рядом с моими. Это было похоже на поцелуй. — Подожди…

Наверное, я все же закрыла глаза: я двигалась, оставаясь на месте, двигалась внутри себя… Крутилась, как глобус под упрямой детской рукой, все быстрее и быстрее… Я ощутила себя бумажным крутящимся глобусом на столе учителя… Потом будто сухая соль набилась в горло, и я не могла вздохнуть.

— Гони их в шею, девочка! — сказали твердые губы. — Гони этих беспризорников… Пусть сперва руки помоют.

V

Лицо мое заливал пот. Я задыхалась, но к телу уже возвращалась гибкость, я мяла простыню, терла ее между пальцев.

— Каких беспризорников? — спросила я. — Кто здесь?

— Вот дурак! — сказал совсем рядом противный девчачий голосок. — Держи пилотку как следует, а то ты мне шею сломаешь. Поправь!

Все-таки я приподнялась на локтях.

— Сама дура! — огрызнулся другой детский голос. — Сама поправь!

Оказалось, что за время моего краткого сна старушка умудрилась запустить в комнату целую банду юных беспризорников. Вероятно, они представились ей, как два взрослых человека. Как мне ни было плохо после пережитого кошмара, я все-таки не сдержала улыбки. Опорой фигуры, выступающей в качестве фантома стюардессы, была девочка лет шестнадцати, из мертвых, — злые, недетские глаза, кажется, были даже немного пьяными. Помогали ей два маленьких мальчика. Они то вытягивались в рост, подправляя разъезжающийся синий китель, то садились на пол и выравнивали туфли. Опорой второй фигуры был подросток лет четырнадцати: он стоял, прислонившись к стене, ему тоже помогали. Вторая фигура почему-то называлась Германом. Вместе с ними в комнату вплыл букет из тюльпанов. Три белых и два черных цветка. Цветы мне не понравились.

— Вы, наверное, от Антонины? — спросила я.

— От Антонины, точно! — сказала девочка, с огромным напряжением поправляя пилотку на своей голове. — Никак я не пойму, — сказала она, протягивая мне эти неприятные тюльпаны. — Ты какая? Ты не мертвая? Но ты и не из живых…

От цветов кругами расходился, наполняя комнату, знакомый запах. Это были тюльпаны.

— Цветы нужно дать понюхать старушке, — сказала девочка.

— Мы думаем, она этого не выдержит! — Девочка захихикала в кулак и чуть не уронила свою пилотку. — Будет лучше, если она поскорее подохнет.

— Кому лучше? — спросила я.

— Нам сказали, что так будет лучше, — сообщил другой мальчик, кажется, тот, что двигал ботинками составного Германа.

— Кто сказал?.. Зачем это нужно? — я протянула руку, хотела взять букет, но тот легко отплыл назад, ускользнул.

— Хороший букетик! — похвасталась девица с пьяными глазами. — Три белых, два черных. Нюхнет старушенция, удивится, и — нет ее. Только кости закопать останется!

— Не получится у вас! — сказала я, копируя противные интонации девицы. — Не выйдет!

— Это почему же не выйдет?

В ту же минуту дверь открылась и вошла старуха. Псевдо-Герман покачнулся — по-моему, просто от движения воздуха, от сквозняка — и удержался на ногах только за счет стены. Цветы, висящие в воздухе, источали все более и более резкий запах. Стало совсем тихо — это остановились часы. Я резко приподнялась на постели, махнула рукой и выбила букет. Черные и белые тюльпаны рассыпались по одеялу.