Плеяды – созвездие надежды - Абиш Кекилбаев

Нет, должен наступить день, когда народ воспрянет, покажет свою мощь, расправит плечи, взыграет в нем гордый, боевой дух предков и он примет единственно правильное решение — быть достойным его славных дедов и отцов!.. Наступит день, когда они избавятся от позорных прозвищ да кличек: «засаленный треух», «туземец», «нищий», «бродяга», «баран, идущий за бараном» и снова обретет свое подлинное уважаемое имя «казах» и почтительное обращение к себе.

Сможет ли мой народ выдюжить, не дать растолочь себя зубами злобных, словно стая волков, джунгар, жить с другими народами как равный на необъятной земле, которая кормит и греет даже червей и муравьев.

Должен собраться с силами и духом народ, терпящий жестокие лишения, страшное лихо! Должен вспомнить о том, что он народ. Ведь недаром же я когда-то собственными глазами видел, как куча, кишащая жуками и пауками, снова оборотилась лисой! Невозможно такое, чтобы сгинули с лица земли, пропали казахи! Настал мой час — смело выйти вперед! Если люди считают, что я выше, умнее и достойнее равных мне по роду, по крови тюре, то я обязан показать себя народу! Если осталась у меня хоть капля мужества — самое время оседлать решительность, как скакуна, и действовать!»

Однако, стоило Абулхаиру прийти к такому заключению, как дьявольский какой-то голос начинал нашептывать ему: «Ну хорошо, оседлаешь ты свою решительность, а что же дальше? Хивинцы стараются изгнать, выжить казахов из своих пределов, в глаза попрекают. Будучи в силе, на коне, казахи и то не смогли покорить ханства, пребывавшие в довольстве и сытости. Немалая польза и выгода, оказывается, в том, что в иных ханствах есть оседлые люди, дехкане, с утра до вечера колдующие на земле над посевами. Сыты подданные, одеты, обуты.

Эх, если бы удалось когда-нибудь снова встать на ноги, непременно набросил бы одну полу своего ханского халата на прохладные плоскогорья Сарыарки, а другую — на мутные воды Амударьи и Сырдарьи. Тогда не придется нам, как теперь, стоять с протянутыми ладонями перед теми, кто печет в тандыре хлеб. Не придется томиться, изводить себя мукой, отдавая дряхлым старикам за мешок ячменя выращенных в холе и неге дочерей.

Но это все мечты, все это, возможно, и осуществится в далеком будущем. А что же делать теперь, как поступить сейчас? Одно ясно: казахам необходимо найти место, где они могли бы наконец придержать и расседлать коней. И это место — здесь...»

Однажды в жаркий полдень примчался на взмыленном коне гонец Есета из рода тама. Истерзанное бедами сердце Абулхаира чуть не разорвалось: вдруг новое несчасть? В аулах, где жили племена адай, тама, табын, у самих не было покоя, но и другим они не давали покоя тоже. Они осели на землях между башкирами, туркменами и калмыками и все время проводили в стычках и взаимных набегах. Мало ли еще какая беда может нагрянуть в беспокойное то время, когда до обеда кричишь: «Алакай!», а после обеда — «Ойбай!»

О аллах, неужели на этот раз гонец несет радость? Дай бог ему здоровья, издали кричит: «Суюнши! Суюн-щ и!»

— Что за радость у вас?

— Жена батыра родила сына!

— Пусть малыш будет сильным и здоровым!

Судя по тому, что прискакавший издалека гонец никак не может собрать губы, расплывшиеся в широкой улыбке, новоявленный отец от счастья швыряет шапку в небо. Значит, нельзя не поехать на той, никак нельзя!

— Кому еще батыр послал радостную весть?

— Букенбаю, Батыру, Тулебаю, Байсау, Сырлыбаю, Шолану, Есенкулу, Даулыбаю, Сабытаю! - перечислял, захлебываясь от восторга, гонец. — Владыка-хан, не буду докучать вам, называя всех: лучшим людям послал, всем, кто считает себя опорой Жанарыса...

Абулхаир взял с собой свиту и направился на западное побережье Арала в аул Есета. Июльская жара уже была позади, но август еще не вступил полностью в свои права, поэтому зной держался летний. Отряд Абулхаира взобрался на вершину сопки, похожей на одиноко пасущегося в степи верблюда. Где-то вдалеке показалась пыль. Она разрасталась, будто хвост диковинного зверя. Всадники мчались на запад, как стадо бегущих куланов.

— И куда это они несутся как оглашенные!

— Да, видать, очень торопятся! Небось важные дела...

Когда свита хана спустилась с сопки и всадники заметили ее, они полетели еще стремительнее.

— Узнайте, что за люди, — приказал хан.

— Джигиты Абулхаира стали нахлестывать коней. Они давали всадникам знаки, что они-де мирные путники и не опасны для них. Но те не остановились и мчались как безумные.

Джигиты вернулись и доложили хану:

— Не дали догнать себя. Мы кричали им: «Стойте, поговорить надо! Мы не причиним вам зла!» Но они не остановились!

— Как выглядят?

— Трудно было разглядеть. На поводах ведут свободных коней, все кони темной масти, может в поту, потому и кажутся темными. Судя по всему, люди эти издалека!

— Отрядом не назовешь, немного их вроде. Но гонят, го-о-о-нят!

— Стало быть, послы или гонцы.

— Если посольство, где караван с подарками? Где большая свита?

Абулхаир ехал молча, прислушиваясь к разговору своих людей, вглядываясь в удаляющуюся пыль.

— Ладно, Есет нас заждался! — произнес он затем. — Не будем терять время!

К вечеру показался аул Есета на мысу, глубоко вдававшемся в Арал. В прошлом году Батыр совершил набег на Карагантуп и захватил пятнадцатилетнюю дочь туркменского бека... Это она родила Есету сына.

Укутав красавицу Жумабиби в выдровую шубу, батыр Есет швырял в пылающий огонь куски сала, хлопал в ладоши и приговаривал с восторгом:

— Лопнуло брюхо белой верблюдицы! Лопнуло брюхо белой верблюдицы, привалило счастье, привалило мне счастье!

Стали подъезжать гости со всех сторон... Потомки Жанарыса пировали в ауле два дня. Сначала был совершен обряд наречения младенца. Ему дали имя Куланды, потому что во время беременности мать тянуло на мясо кулана и потому еще, что мыс, где он родился, назывался Куланды.

Разделив с хозяином его радость, гости невольно, сами не заметив как, перешли к тому, что наболело. Повели разговоры о жизни в степи, несчастьях, которые мыкает народ, о событиях и новостях, которые каждый считал своим долгом поведать собранию.

Стремительных всадников видели все, кто ехал к Есету. Джигитам Букенбая удалось перехватить их. Оказалось, что это люди калмыцкого хана Аюке и что среди

них находился Саган Манжи, которого хан обычно использовал как посла в делах серьезных и важных...

Не зря носится здесь Саган Манжи в эти тревожные иремена, не зря, решили в один голос гости Есета. За этим что-то кроется. Но что? Лучшие люди степи ломали головы, не находя отгадки и этой загадке. У каждого были свои, зыбкие, неясные соображения на этот счет, но все держали их при себе, решив прежде всего вызнать, что думает Абулхаир.

— Сыбан Раптан и Аюке — что два пса, связанные одним ремнем. Если один рычит, другой может полеживать спокойно, — протянул неуверенно Букенбай и выжидательно уставился на Абулхаира.

Абулхаир сидел с непроницаемым видом. Потом, словно говоря о чем-то повседневном, наскучившем, бросил равнодушно:

— Может быть, так оно и есть...

Есет взорвался:

- Ну, ладно, наполучали мы тумаков от джунгар... Чего надо теперь этим воробьям-калмыкам? Давно не пробовали казахской камчи, видать, и зачесались у них зады!

Все улыбнулись вяло, будто отдавая повинность...

— С калмыками могут справиться наши дети, даже они! — подался вперед всегда сдержанный, основательный Есенкул. — Что же это мы, а?

— Да, хватит, довольно нам топтаться в белой пыли Хивы! Сколько можно глотать ее? Надо что-то предпринимать! — разгорячился Батыр, поднял камчу с инкрустированной серебром ручкой.

— Дня через три надо послать лазутчика в какой-нибудь калмыцкий аул. Может, узнаем новости, — спокойно произнес Абулхаир...

Во время собрания в ауле Есета никто не бросал в середину круга плеть, не было и споров. Неотвратимо и дружно все пришли к выводу: «Необходимо покончить с разобщенностью, хватит жить каждому по себе. Вон до чего дошли! Пора объединяться! Хоть мышей всем вместе ловить для пропитания, но не тянуть больше руки за подаянием».

И хотя никто, ни один человек не высказал этого вслух, но каждый про себя решил: «Не позднее нынешней осени налетим ураганом на калмыков. И скот отберем и усядемся на берегах Яика и Жема! Там будут наши пастбища — вместо тех, что отнял у нас проклятый контайджи!»

Абулхаир остался доволен этим коротким советом за скромным дастарханом смутной поры. Все ждут именно от него, убедился он, поступков и действий. Все на него смотрят с надеждой и ожиданием: «Что посоветуешь? Как следует нам жить дальше?» Не с упреком, не с завистью смотрят, а словно бы признавая его вожаком, словно бы взывая к нему: «Веди нас! Мы верим в тебя! Испытаем судьбу еще раз!» И от братского этого собрания, от братской этой беседы — без лишних слов, будто на домашнем совете, совете людей, близких, одинаково думающих и чувствующих, Абулхаир вдруг воспрянул духом, почувствовал забытую уверенность и легкость на сердце. Исчезло напряжение, которое держало его, как кольчуга, нескончаемые долгие месяцы. Стали ослабевать путы крепкого аркана, которым, казалось, были стянуты его ноги...