Корень жизни: Таежные были - Сергей Кучеренко

«Всласть» поработав шестами, мы выходили на глубокое место, где можно было завести мотор. А каких-нибудь тридцать лет назад люди не имели сильных и послушных «Вихрей» и передвигались по рекам только на шестах. Расстояние, которое мы проходили за восемь часов, в то время одолевали за полторы-две недели изнурительной работы.

Старики рассказывали, что на переход от Вострецова до Мельничного, стоящего в полуторастах километрах выше, уходило добрых полмесяца.

От Дальней путь шел вдоль подножья гор, кативших лавы густого кедрово-широколиственного леса до самой воды. Здесь было заметно холоднее, чем в Вострецове, и лес разукрасился увядающей листвой пестрее и ярче. Среди неизменно зеленых кедров, елей и пихт повсюду горели под солнцем желтые, бурые, красные и багровые кроны лиственных деревьев.

Три села — Дальний Кут, Островной и Дерсу — стоят близко друг от друга, все на правом берегу Большой Уссурки, между устьями Дальней и Арму. В каждом из них мы задерживались на два-три часа и беседовали с охотниками. Я люблю эти разговоры: они дают много нового.

Особенно интересно беседовать со старыми промысловиками. Свои мудрые познания они не раскрывают первому встречному. Им надо убедиться, действительно ли собеседник жаждет приобщения к тому сокровенному, что добыто долгой жизнью, годами наблюдений и опытом предков.

В село Дерсу мы пришли к вечеру. Наши лодки вмиг окружили мальчишки. Они-то и рассказали, где живут знаменитые охотники и кто из них теперь дома.

…Во дворе осевшей в землю пятистенки, срубленной из кедра, кряжистый старик натягивал струну на рамки для ульев. Услышав скрип калитки, загремел цепью и отозвался глубоким басом крупный пес. От хозяйского «на место» он нехотя ушел в свою конуру, недоверчиво косясь на меня.

Завязался разговор:

— Добрый день, отец. Давайте, помогу вам. Умею, приходилось. А вы покурите.

— А ты кто будешь-то, шустряк?

— Охотовед я. Из экспедиции. Рассказывали мне, что вы сызмальства здесь охотились и никто лучше вас не знает зверя, никто больше вас не добывал его.

Собеседник молчит. Ему приятно услышанное, однако он не торопится. А у меня мало времени, и я «нажимаю».

— Вы, пожалуйста, расскажите, когда сюда приехали, сколько зверей водилось тогда.

И он начинает. Сначала нехотя, потом расходится.

Достаю карту. Наносим на нее границы здешнего промыслового участка и уточняем, сколько с него животных добывается, сколько и где остается. Потом эти сведения я обработаю, и они окажутся нужными и ценными.

Старикам часто хочется рассказать, какими удачливыми молодцами были они когда-то, как много интересного, прямо-таки необыкновенного видели и пережили. Я жадно слушаю неторопливое повествование, но стрелки часов бегут, приходится спешить. А нелегко уходить, когда перед тобой открыта сокровищница опыта, и можно только гадать, сколько бесценных знаний хранится в ней.

Из Дерсу отплыли перед закатом и вскоре были около устья Арму, где решили остановиться. Ледяные воды этой бурной реки врывались в Большую Уссурку мощным, заметным потоком. Не только потому, что он был светлее, — кипящая воронками и водоворотами Арму, казалось, впитала в себя угрюмость далекого Центрального Сихотэ-Алиня.

Ночью небо заволокло тучами, глухо шумел лес под порывистым ветром, плюхались в берег волны, гудела и вздрагивала река. Я смотрел на раздуваемый ветром костер и думал о тех стариках, с которыми сегодня довелось поговорить, об их жизни, каждая из которых стоит повести. А не напишут этих повестей — все уйдет вместе с отжившими. Очень жаль. Древняя, как мир, но не стареющая суть: чем больше у человека накапливается опыта, знаний и мудрости, тем меньше остается у него сил и здоровья.

12 сентября. Я боялся, что ночные тучи разразятся дождем, но к утру небо вызвездило, ветер стих и заревели изюбры. Слышно было пять быков. В утренней прохладе они обычно кричат активно, и чтобы шум реки не мешал слушать, я поднялся на ближнюю гору.

Изюбриный гон еще только начинался, апогей его должен был наступить примерно через неделю, но голоса жаждущих драк и любви бойцов уже наполнились страстью и нетерпением. Особенно неистовствовал старый изюбр, топтавшийся где-то на другом берегу Большой Уссурки. Голос у него был до хрипоты грубый, но сильный.

А совсем близко от меня, метрах в четырехстах, неумело пробовал голос, очевидно впервые, молоденький бычок. Быть может, у него и рогов-то настоящих пока не было, одни вилки, но он уже подчинялся властному зову природы и волновался, еще не понимая почему.

Судя по реву из-за Арму, два голосистых быка, хорошо знавших, что к чему, шли навстречу друг другу с решительными намерениями скрестить рога в поединке. Хорошо бы переплыть реку и подкрасться к драчунам, посмотреть на них, одержимых яростью и желанием, но солнце вот-вот должно выкатиться из-за гор, и нужно идти на табор.

Конечно же моим спутникам в это время снились приятные сны. Зная, как трудно поднять людей уговорами, я пошел на «военную хитрость» — набрал в железную миску угольков, бросил на них пропитанную машинным маслом тряпку и подсунул это кадило в угол палатки. Через минуту все трое зашевелились в своих спальных мешках, зачихали, потом посыпались бестолковые тревожные вопросы. А еще через минуту все протягивали руки к костру.

Сегодня мы отплыли в восемь. Было еще сумрачно и прохладно. К вечеру должны быть у Мельничного, до которого от устья Арму около семидесяти километров.

Долину Большой Уссурки стиснули лесистые горы, из распадков шумливо бежали ручьи. Река здесь заметно уже, в среднем ее ширина семьдесят метров. Она удивительно извилиста — иной раз полчаса смотришь на одну и ту же сопку: то она слева, то впереди, то «отползает» вправо, и ждешь не дождешься, когда она, отстав, замаячит позади.

Перекаты зачастили один за другим. Около устья Арму утром между ними было от шести до восьми километров, а к вечеру, неподалеку от Мельничного, мы не успевали проскочить один перекат, как уже виднелся другой.

Каменный считался опасным. На многочисленных торчащих из воды валунах разбилась не одна лодка. Мы проскочили его на полной скорости, лавируя между камнями и водоворотами.

На обед остановились у крутого берега с необычным названием Пароход. Я сначала не мог понять, почему он так называется. Осмотрел реку — следов кораблекрушения не видно. Сходил к зимовью в пятидесяти метрах от берега, залез на его крышу — кругом лес, как и везде. Вернулся к лодкам, взглянул вверх по Большой Уссурке, и вдруг все стало совершенно ясно: крупный остров своими очертаниями удивительно напоминал большой морской пароход — с корпусом, надстройками, трубами и даже мачтами. Пенистые завихрения воды у краев острова были совсем такие же, как буруны у форштевня плывущего судна и за его кормою.