Деды - Всеволод Крестовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Государь, узнав о приезде Суворова, немедленно прислал к нему его сподвижника, князя Петра Ивановича Багратиона, проведать о здоровье и поздравить с приездом. Багратион застал старика в постели, едва дышавшего от изнурения. Часто впадал он в обморок; ему тёрли спиртом виски и давали нюхать.
Пришедши в себя, он взглянул на Багратиона, и в его больших гениальных глазах не блестел уже взгляд жизни. Долго смотрел он, как будто припоминая его, и наконец узнал.
— А!.. это ты, Пётр!.. Здравствуй!
И замолчал, забылся.
Минуту спустя взгляд его сознательно опять остановился на Багратионе, который, пользуясь мгновением, поспешил передать ему всё, что приказал государь.
Суворов при этом как будто оживился.
— Поклон… мой… в ноги… царю… сделай, Пётр!.. ух… больно! — С усилием проговорил он, и застонал, и впал в бред.
Багратион донёс государю обо всём и пробыл при его величестве за полночь. Меж тем каждый час доносили императору о ходе болезни Суворова.
— Жаль его! — с глубокой грустью сказал государь между многими о нём речами. — Жаль! Россия и я со смертию его теряем многое… Да, мы потеряем много, а Европа — всё!
Наутро явился к генералиссимусу горячий поклонник его, вице-канцлер граф Ф. В. Ростопчин, и привёз собственноручное письмо Людовика XVIII, при котором князю Италийскому препровождались ордена св. Лазаря и св. Богородицы Кармельской. Суворов просил прочитать письмо и, взяв ордена, спросил:
— Откуда присланы?
— Из Митавы, — отвечал Ростопчин.
Горькая улыбка мелькнула на устах страдальца:
— Как из Митавы? — проговорил он. — Король Французский должен быть в Париже!
И как бы сомневаясь, так ли ему прочитали, просил ещё раз прочесть письмо, и когда услышал слова «Примите, герой великий, знаки почестей от несчастного монарха, который не был бы несчастным, если бы следовал за вашими знамёнами», — крупные слёзы блеснули на глазах его. Старик перекрестился, поцеловал кресты орденов и безмолвно опустил их на колени.
С каждым днём, с каждым часом недуг всё усиливался; давнишние привычки и оригинальности Суворова исчезали одна за другой.
Медленно, тихо и безропотно угасал закалённый старый солдат…
Память начинала изменять ему, так что часто забывал он названия местностей, прославленных его недавними боевыми подвигами, забывал даже и самые эти победы. Но по временам светлое сознание возвращалось, и тогда он старался крепиться, вставал с постели, присаживался в большие кресла, заставляя двигать их по комнате, и даже занимался турецким языком, причём вспоминал свои походы в Турции; но вдруг нить воспоминаний этих прерывалась — он умолкал, голова его грустно никла на грудь, и тогда с глубоко скорбным вздохом вырывались у него слова:
— Зачем не умер я там, на полях Италии.
Услышав однажды от племянника, что до него есть дело, Суворов вдруг совершенно ободрился и твёрдым голосом произнёс:
— Дело?.. Я готов!
Когда же всё «дело» объяснилось тем, что барон Бюллер желал получить пожалованный ему баварский орден непременно из рук знаменитого генералиссимуса, Суворов грустно опустил голову и слабо, едва внятным голосом, промолвил:
— Хорошо… пусть войдёт…
Наконец врачи потеряли всякую надежду.
Чувствуя приближение смерти, Суворов 5 мая призвал духовника, исповедался, причастился и с ясным спокойствием духа простился со всеми окружающими его. Наступила ночь, и с нею — бред предсмертный. В беспамятстве умирающий герой отдавал разные военные приказания, твердил о Генуе, истолковывал стратегические планы свои… Бред продолжался и утром, и последними словами Суворова были: «Генуя… Сражение… Вперёд!» — а во втором часу дня 6 мая 1800 года, в день св. Иова Многострадального, великий и тоже многострадальный человек тихо испустил последнее дыхание.
Глубокое и тяжёлое впечатление произвела весть о смерти Суворова в столице, в войсках, в отечестве. Многие инвалиды, его соратники, и все русские полки служили панихиды по усопшем «отце», и эти люди, бесстрашно и хладнокровно глядевшие с ним вместе на смерть так близко и так часто, в кровавых боях, — теперь неутешно плакали, как дети…
Император, до глубины души огорчённый смертию русского полководца, послал своего генерал-адъютанта передать родным покойного, «что он, наравне с Россиею и с ними, разделяет скорбь о потере великого человека».
На другой день массы народа теснились около дома, где скончался народный герой, и тихо, благоговейно входили, один за другим, посетители в траурную залу, где стоял на катафалке гроб Суворова. Лицо его до того было спокойно, что он казался не мёртвым, а только уснувшим. Кругом на бархатных подушках сверкали все ордена и многочисленные знаки отличий генералиссимуса. Люди всех званий и состояний, не только петербуржцы, но и нарочно приехавшие из других городов, хотели взглянуть ещё раз на почившего и поклониться его бренным останкам. В числе их замечали множество старых инвалидов, которые плакали и молились… И все трое суток таким образом толпился русский народ у этого дубового гроба.
Настало ясное, тёплое утро 9 мая. По улицам из Малой Коломны медленно тянулся похоронный поезд Суворова. Всё духовенство столицы предшествовало гробу, стройные клиры оглашали весенний воздух пением «Святый Боже». Все сановники, вся знать, военные и гражданские чины, сословия дворянское и купеческое, представители науки, литературы и всех искусств и неисчислимое множество народа шли позади печальной колесницы. Далее следовали войска со знамёнами, обвитыми чёрным флёром. Глухо и монотонно били похоронный марш барабаны, сопровождая мерным и медленным своим боем печальные звуки мелодических флейт… Далее стройно раздавался мрачный марш кавалерийских хоров, а ещё далее, позади траурных эскадронов, тяжело громыхали по мостовой артиллерийские орудия. Бесчисленные толпы теснились на улицах вплоть до самой Александро-Невской лавры. Окна, балконы и даже крыши домов усеяны были народом. Державин шёл за гробом и выразил скорбь свою о кончине героя, подвиги которого долго служили ему предметом поэтических песнопений. «Северны громы в гробе лежат!» — слагал он о смерти Суворова:
Кто перед ратью будет, пылая,Ездить на кляче, есть сухари,В стуже и в зное меч закаляя,Спать на соломе, бдеть до зари?[96]
Император Павел, окружённый блистательной свитой, верхом выехал на угол Невского и Садовой. Задумчиво стоял он близ публичной библиотеки, ожидая приближающуюся процессию, и, когда она поравнялась с ним, его величество снял с головы шляпу.
— Прощай!! Прости!.. Мир праху великого! — сказал он в полный голос, отдавая низкий поклон усопшему, — и все видели, как в эту минуту текли слёзы по лицу государя. В воротах лавры шествие затруднилось. Опасались, что высокий надгробный балдахин не пройдёт под ворота, и уже хотели было снимать его.
— Вперёд! — закричал вдруг старый гренадерский унтер-офицер, ломавший все походы вместе с Суворовым. — Не бойсь-те, пройдёт! Он везде проходил!
И вот по слову старика инвалида разом двинулись вперёд — и действительно колесница вместе с балдахином «прошла» на монастырский двор вполне благополучно.
Обряд отпевания совершал митрополит Амвросий. В последний раз загремели Суворову его грозные пушки и зарокотали ружейные залпы, когда, с провозглашением «вечной памяти», гроб полководца на руках его соратников был опущен в могилу, которую покрыла скромная плита с простою надписью: «Здесь лежит Суворов».
Это большие люди хоронили своего великого человека.
Примечания
1
Зубова. (Здесь и далее в повести примеч. В. В. Крестовского.)
2
А, это вы, мой милый Ростопчин! Сделайте одолжение, поезжайте за мной! Я люблю быть с вами (фр.).
3
Анна Степановна.
4
Глухая исповедь — таинство исповеди, совершаемое в том случае, если умирающий не приходит в сознание.
5
Боже, что за варварская фамилия! (фр.).
6
Николай Алексеевич, генерал-поручик и гвардии полковник.
7
Развод.
8
Е. Ф. Комаровский, впоследствии граф и генерал-адъютант.
9
Три устава о воинской службе были изданы уже 29 ноября 1796 года.
10
В полковом приказе было сказано, чтобы под знамя нарядить подпрапорщика.
11
