Завод - Илья Штемлер

Старостин перехватил взгляд и забеспокоился. Но Коростылев опередил его вопрос:

— Хотелось бы думать, что за нарушения технических условий бюро горкома ограничится выговором главному инженеру. Однако полагаю, что комиссия народного контроля будет ходатайствовать перед министерством о применении и административных мер.

— С министерством мы как-нибудь бы договорились. — Старостин чувствовал, что секретарь горкома на стороне Грекова.

— Что же, я был бы рад. — Коростылев наклонился к «секретарю» и прислушался — Не пойму, работают, нет?

И Старостин наклонился к часам.

— Не слышно. Электричество.

Коростылев щелкнул пальцем по хромированному ободку, и часы зазвенели.

— А что, Сергей Сергеевич, как с заявлением жены Грекова? — спросил Старостин.

Коростылев промолчал.

— Ты Грекова хорошо знаешь?

— Вроде бы… — Старостин пожал плечами.

— И я, кажется, распознал. А вот жена его так и не поняла. Я ей об этом сказал. Обиделась. Обещала жаловаться выше…

И каждый из них подумал о том, как нелепо все это выглядело бы, если бы они предложили Грекову в кратчайший срок наладить свои семейные отношения и об исполнении доложить.

Глава седьмая

Греков взбил подушку и прильнул к ней щекой. Приподнялся. Сидя, стянул пиджак, швырнул его на спинку кресла и вновь повалился на постель.

В гостиничном коридоре приближались и удалялись чьи-то шаги. Монотонно подвывал пылесос.

В который раз Греков протягивал руку к телефону, даже набирал несколько цифр, но вновь опускал руку. Правда, в новогоднюю ночь не так-то легко дозвониться по междугородной, — оправдывался он сам перед собой. Несколько минут лежал неподвижно, потом опять сел, заложил за спину подушку и поставил телефон на колени.

С каждым оборотом диска его движения становились все медленнее. Еще теплилась надежда, что телефон занят. Нет, не занят.

Он сразу узнал голос дочери, хотя в последний год часто путал его с голосом жены.

— Папа?

Греков обрадованно кивнул и умолк, словно разговаривал не по телефону, а с глазу на глаз.

— Куда же ты подевался? — крикнула Оленька.

— Да, да! — спохватился Греков. — С Новым годом тебя!

Дочь поблагодарила. Но сдержанно и суховато. Греков спросил, где она встречает праздник. Оленька ответила, что с классом. А мамы сейчас нет дома. Она в парикмахерской.

Греков с облегчением потянулся к сигаретам и, прижимая трубку плечом, зажег спичку. Прикурив, спросил, где мама встречает Новый год. Оленька, помолчав, ответила, зачем же он спрашивает, если ему это все равно неинтересно.

— Как ты разговариваешь с отцом? — Греков поморщился, недовольный собой. Столько раз готовился поговорить с дочерью, а вот не получается.

Оленька демонстративно молчала.

Греков лихорадочно искал, как бы разрядить этот разговор.

— Что ты делаешь?

— Стою.

— А ела что?

— Борщ.

— Что ты наденешь на Новый год?

— Платье.

«Вся в меня, — с горечью подумал Греков. — Такая же упрямая».

— Все? — вдруг спросила Оленька.

— Если тебе нечего сказать отцу под Новый год…

Молчание.

— Что ты притихла?

Молчание.

— Что ж, желаю тебе в новом году хорошо учиться.

— Спасибо.

— А мне что ты желаешь?

Молчание.

— У нас родительское собрание. Третьего, — сказала дочь.

— Я приеду, если справлюсь с делами. У меня важное совещание. Ладно… Поздравь маму с Новым годом.

— До свидания, папа.

Греков еще несколько секунд смотрел на трубку. Думая, как торопливо и облегченно Оленька прервала разговор. Он успокаивал себя тем, что в общем-то, ничего страшного не произошло. Дети обычно становятся на сторону матерей, в этом, вероятно, и есть мудрость природы. Лишь когда вырастают, на смену инстинкту приходит личный опыт.

Греков переставил телефон на кровать, встал и прошелся по комнате. Он старался не размышлять о том странном своем положении, которое называлось семейной жизнью. Была ли любовь?

— Не знаю! А что тогда было, что? — вслух спросил он сам себя.

Сейчас ему казалось, что женщина, которая носила его фамилию, была безликим, аморфным существом. Столько лет фальши, притворства и жалости… Ох, эта проклятая жалость! Сколько раз Греков давал себе слово порвать совсем, уехать куда-нибудь: работа ему везде нашлась бы. Но не мог. Жалость. Но почему он должен расплачиваться всю жизнь за один-единственный опрометчивый шаг в молодости? А ведь Шурочка знает его отношение к себе.

И считает подобное справедливым. Он страдает. Она спокойна. А если наоборот?

— Нет! Нет! — вновь сказал он и повернул к себе телефон. Просовывая палец в отверстие диска, Греков прокрутил все восемнадцать цифр междугороднего набора, одновременно занося над рычагом ладонь, чтобы сразу прервать тысячекилометровую связь, если вновь подойдет не она. Пи-и-ип, пи-и-ип…

Греков резко надавил на рычаг. Опять он! Низкий уверенный мужской голос на этот раз звучал раздраженно.

А может быть, и Татьяна ушла из дома, как две недели назад ушел и Греков? Нет, Татьяна бы ему об этом сообщила. Но почему? Ведь он ей ничего не сказал… Они смогли бы встретить Новый год вместе. Теперь он будет встречать Новый год с Аней Глизаровой в малознакомой компании Олега Шатунова.

Греков взял со стола часы. Уже восемь. Договорились, что Аня зайдет к нему в гостиницу к одиннадцати. Удобней было бы встретиться на улице. Но он опять не подумал о бестактности своего предложения. И Аня торопливо согласилась.

Вообще день был сумасшедший. Четыре часа обсуждений и споров в кабинете у Шатунова. Участвовали три человека. Двоих Греков знал, третий — старший экономист министерства, долговязый субъект с трудной восточной фамилией. Он-то и нападал больше всех на проект, но самое странное — Грекову нравились его доводы, в них чувствовалась заинтересованность. Была возможность хоть в какой-то степени подготовить себя к разговору на коллегии. Часа два ушло на консультацию с Тищенко. Старик собирался в отпуск и не мог не присутствовать на коллегии.

Греков прошел в ванную комнату, щелкнул выключателем. Сиреневый свет молнией мазнул черный кафель, слегка пригас и через секунду сочно улегся на стенах и потолке, довольно жужжа в матовых длинных баллонах.

Греков оглядел свою усталую физиономию. Утром брился, а уже вновь пора. Он соображал, как лучше добраться до Шатунова. Такси? В новогоднюю ночь? Надо было заранее заказывать. Метро, конечно, неплохо, но две пересадки и еще автобусом минут пятнадцать. Теперь он думал о Шатунове, почему тот, по его словам, так «прикипел к грековским планам»? По долгу службы этого от него не требовалось. И еще. Перед уходом, в пустом министерском коридоре, Шатунов опять почему-то спросил о результатах проверки группы народного контроля. Греков ответил, что группа еще работает, а Шатунов лишь, странно пожал плечами.

Греков перекрыл душ. Капли хитрыми зигзагами сползали по стене. Хорошо. Что нужно ему сейчас для полного спокойствия? Многое, конечно. А главное…

Он вернулся в комнату и снова набрал длинный междугородный номер. То же самое! Трубку снял Павел. Его «алло!» прозвучало непривычно глухо. Греков сдерживал себя, чтобы не разъединиться, и вдруг подумал, что Павел может передать трубку Татьяне. Но Павел заговорил: «Ведь слышу, как дышишь. Почему ты молчишь? — робко произнес он. — Я жду тебя. Сижу дома и жду. И никуда не пойду. Хватит дурачиться. Ведь я тоже человек». Греков осторожно положил трубку. Ему сделалось не по себе. Он все понял. Только где она? Куда ушла? К матери? К подругам? Нет, тогда бы Павел не так просил, не так… И впервые за все время Греков подумал о Павле. Ведь тот ничего не знает об их отношениях с Татьяной. Эта мысль словно буравила мозг, и он искал утешения в самых невероятных и наивных доводах. «В конце концов, — думал Греков, — здесь простая арифметика: нас двое, а он один. — Свою жену Греков и в счет не принимал. — Но ведь я люблю ее всю жизнь. Поэтому я имею на нее такое же право, — как и он. Пусть она выбирает сама».

Он положил голову на матрас и накрылся подушкой. Мягкая, жаркая тишина обволакивала мозг. Раздались глухие, точно по воде, удары. «Ведь это кто-то стучит в дверь», — подумал Греков и сбросил подушку. За дверью раздался голос Ани.

— Да, да! — крикнул Греков. — Минуточку! — Он торопливо начал одеваться. Было только десять часов.

— Новый год проспите, соня! — сказала Аня, входя в номер. В руках у нее был коричневый баул.

Греков приподнял с тумбочки часы.

— Вы слишком торопитесь жить.

Аня сняла пальто и оказалась в костюмчике, пригнанном по талии.

Правда, не макси, но ничего, сойдет. — Аня повернулась на каблуках. — Ну как? У сестры одолжила.