Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты - Игорь Бунич

Когда ещё они спорили по формуле социализма “от каждого по способностям, каждому по потребностям”, Дзержинский разъяснял товарищам, что они вульгарно понимают понятия “способность” и “потребность”.

“Способность”, — учил товарищ Дзержинский, — это индивидуальное государственное задание каждому работнику, проверка выполнения которого возлагается на государство. Для этой цели надо создать специальные комиссии в составе трёх человек”. “А “потребность”, — вторил ему товарищ Дыбенко, — это оформленный органом социальной защиты перечень продуктов, одежды и прочих благ, который государство гарантирует каждому, при условии реализации способностей”. Вот так-то.

— Лукич, — вступил я в монолог ветерана, — получается что-то вроде двух трибуналов: пока ты на воле — о твоих способностях судят партком, администрация и профком; если ты под следствием — твою судьбу, а по терминологии Дыбенко — твои потребности, — решает судебная тройка! Гениально.

— В том-то и дело, что гениально. Просто разное понимание смысла простых слов даёт такой эффект: руководство присвоило себе право определять и способности, и потребности своих граждан, а граждане всю жизнь борются за преуменьшение своих способностей и преувеличение своих потребностей.

— Да это же целая философия наоборот! — воскликнул я. — Лукич, да ты, я смотрю, прямо корень проблемы — почему мы не хотим нормально работать — ухватил.

— Ничего тут нового я не открыл. Это философия природы, если хочешь знать. По этим законам все хотят жить, но не у всех получается.

Руководителям нашей страны была предоставлена прекрасная возможность поэкспериментировать на территории, заселённой двумя сотнями миллионов подопытных единиц. Но руководство, теперь всем понятно, оказалось не на высоте. Слишком много было отдельных недостатков у отдельных руководителей. В общем, у всех были свои недостатки. А народ они не то, что людьми, даже просто млекопитающими не считали Что-то вроде управляемых тараканов, которых можно давить по любому поводу и просто так. Иногда назло какому-нибудь оппоненту из ЦК партии. Не сделали, как я просил, — вот вам, пожалуйста, двадцать тысяч умерло от голода, утонуло в болоте, подорвалось на минах, сгорело на каких-нибудь полигонах.

А когда надо, то не двадцать тысяч, а двадцать миллионов. Если бы, конечно, сталинский план захвата всего мира удался, то в этом был бы хоть какой-то смысл. Но после крушения плана все эти штучки только загнали страну в самое дремучее средневековье с двумя ядерными бомбами, купленными у американцев.

К чему я тебе всё это рассказываю? Чтобы тебе яснее стало всё последующее.

В этой истории есть ещё один герой. Это главнокомандующий Советским Военно-Морским Флотом адмирал Кузнецов Николай Герасимович. Но о нём я расскажу позднее.

Значит, еду я на “шевроле”, смотрю, куда меня везут. Сначала думал — на Лубянку, во внутреннюю тюрьму. Гляжу — нет, в другую сторону.

Охнуть не успел, мы уже в Спасские ворота проехали. Охрана даже на остановила, а, напротив, все взяли под козырёк. Ясно, что приветствовали не меня, а знатную машину, в которой я восседал.

Подкатываем к дому правительства. Шофёр дверцу открывает и говорит:

“Пожалуйста, товарищ полковник. В этот подъезд. Там вас ждут”.

Открыл я массивную дверь с надписью “От себя” на медной табличке и очутился в просторном холле со стандартной красной дорожкой № 7, бегущей по мраморному полу к мраморным ступеням двухмаршевой лестницы.

В холле нервно ходит взад-вперёд какой-то тип в двубортном костюме и галстуке.

— Почему опаздываете? — нервно взвизгнул он при виде меня, — вас же предупредили, что… Вам же приказали… Вы хотите, чтобы…

Я не успел ему даже ответить, что никто меня ни о чём не предупреждал и ничего мне не приказывал, как он схватил меня за рукав и потащил, но не вверх по лестнице, а в какую-то дверь сбоку и запихнул в огромную кабину лифта.

— На лифте придётся ехать, — тяжело дыша, с укором произнёс он, — а нам с вами не положено… Если заметят, то…

Его умение не договаривать предложения было просто замечательным. Лифт остановился, поднявшись на два этажа, и мы снова оказались в длинном коридоре, где за столиком с телефоном сидел подполковник МГБ при портупее и пистолете.

— Со мной, со мной, — быстро прокричал сопровождающий и почти побежал по коридору, увлекая меня за собой.

Мы остановились у большой двустворчатой двери из морёного дуба. В этот момент висевшие на стене часы дрогнули минутной стрелкой, показывая ровно шесть часов вечера. Сопровождавший меня тип со вздохом облегчения вытер пот со лба, пригладил волосы, одёрнул пиджак и прохрипел:

— Успели, а то…

— Ты кто, бедолага? — поинтересовался я.

— Старший референт, — не без гордости сообщил он и добавил: — Подождите здесь.

Референт пощупай стенку, глянул на меня воровским взглядом и нажал какую-то почти невидимую кнопку рядом с дверью. Одна створка дверей открылась, вернее, приоткрылась, и поглотила старшего референта.

Я не успел даже толком оглядеться в коридоре, как бедолага появился снова и почти пропел:

— Следуйте за мной.

“Подождите здесь” и “следуйте за мной” были единственными фразами, которые он договаривал до конца.

Мы прошли через небольшую приёмную, которая, как я узнал позднее, официально называлась “помещением дежурных референтов”. Один из референтов сидел, что говорится, на дверях. Он был в наушниках, через которые слушал звонки в дверь и при необходимости её открывал. Второй референт откровенно бездельничал, разгадывая кроссворд в журнале “Огонёк”. Что касается старшего референта, видимо, начальника смены, то он провёл меня через это помещение, подвёл к другим, гораздо менее представительным дверям и, посторонившись, сказал:

— Проходите.

— А вы? — спросил я, остановившись перед дверью.

— Мне не положено, — честно признался он.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошёл в ярко освещённое помещение, это чудовищных размеров телевизор, стоявший в дальнем углу. Таких огромных телевизоров мне и нынче не приходилось видеть, и я до сих пор не знаю, откуда он мог взяться тогда, в 1955-м году. Рядом с телевизором стоял стол, на котором теснилось целое стадо телефонов.

Глянув по сторонам, я увидел несколько огромных кожаных кресел и такой же диван. Кресла были настолько большими, что я не сразу разглядел, кто в них сидит, а вернее, утопает.

Однако, приглядевшись, я узнал обоих. В одном кресле, что находилось справа от меня, сидел министр госбезопасности Семён Игнатьев, а в том, что слева, новый председатель Совета Министров СССР Николай Булганин. Став премьером, он снял свой маршальский мундир и переоделся в гражданский костюм. Поэтому я его не сразу узнал. Он даже в военной форме выглядел этаким добрым дедушкой-академиком, а уж в штатском — и говорить нечего! Суперинтеллигент! Даже трудно было себе представить, что именно он бил в камере сапогами по лицу академика Вознесенского, который не желал сознаться в покушении на убийство товарища Сталина с помощью своих предательских экономических концепций.

Я остановился в некотором замешательстве, поскольку не знал, что, как и кому я должен докладывать. Поэтому, обращаясь в пространство между креслами, я голосом вымуштрованного дворецкого объявил:

— Прибыл по вашему приказанию.

Тут Игнатьев встал с кресла, пошёл ко мне навстречу, пожал руку и говорит:

— Здравствуйте, Василий Лукич. Много слышал о вас и очень сожалею, что раньше не пришлось с вами лично познакомиться. Проходите, садитесь вот в это кресло, что напротив нас.

Булганин тоже руку мне протянул. И даже чуть привстал:

— Очень приятно, — говорит, — познакомиться с человеком, который работал с самим Ильичём.

Сел я в кресло. Жду, что будет дальше. Оба молчат, но с интересом меня рассматривают. Тут в помещении появляется мой старый знакомый — старший референт — и ставит перед Булганиным стакан теплого молока. И так же незаметно исчезает.

— Василий Лукич, — прерывает молчание Игнатьев, — в наше непростое время очень мало осталось людей, которым руководители партии и правительства могли бы полностью доверять, не ставя при этом под угрозу в равной степени интересы партии и собственную безопасность.

Вас рекомендовали как человека, умеющего хранить государственные тайны. Откровенно говоря, мне достаточно уже самого того факта, что вы достаточно долго работали с Владимиром Ильичём Лениным.

Я молчал, недоумевая, кто это мог меня рекомендовать им в такое время.

— Случилось большое несчастье, — продолжал Игнатьев, настороженно глядя почему-то не на меня, а на Булганина. Тот чуть заметно кивнул бородкой. Я, было, подумал, что сегодня неожиданно скончался какой-нибудь из новых членов Политбюро и с готовностью придал своему лицу скорбное выражение.