Комендантский час (сборник) - Эдуард Хруцкий

– А это вы к чему?

– Возможно, вы захотите забрать его к себе. Возможно, ваши врачи…

– Доктор, – тихо сказал Данилов, почти шепотом, – вы же интеллигентный человек, о чем говорите! У нас работают точно такие же врачи, как и везде. Зря вы это…

Данилов откинулся на спинку, а главврач опустил руки, помолчал и наконец произнес:

– Не раньше чем через пять дней.

– Что же делать. Против науки не попрешь. – Данилов встал, протянул врачу руку. – Значит, буду надеяться.

Прежде чем выйти на улицу, Иван Александрович прошел к комнате, в которой лежал мотоциклист. У дверей дежурил милиционер.

– Ну как? – спросил его Данилов.

– Да все так же, товарищ начальник.

Данилов немного постоял, посмотрел на плотно закрытую дверь палаты и, козырнув вытянувшемуся милиционеру, пошел к выходу. Вчера из Москвы прислали данные на мотоциклиста – Виктора Степановича Колугина, 1910 года рождения, по профессии шофера, уроженца города Дмитрова Московской области. В справке значилось, что Колугин Виктор Степанович судим дважды: в 1930 году по статье 168 УК РСФСР и в 1938 году по статье 86.

Итак, первый раз его судили за кражу лошадей, иначе говоря, за вульгарное конокрадство, второй раз – за браконьерство с отягчающими вину обстоятельствами. В общем, обе судимости слабые. Настоящим рецидивистом, судя по этому, назвать его нельзя. Но кто знает, что стоит за последней судимостью. Данилову часто приходилось сталкиваться с людьми, совершившими убийство и попавшимися на карманной краже. Год отсидел, замел следы и вернулся, а то, главное, чего он боялся, осталось нераскрытым. Возможно, Колугин пошел пострелять лося специально, с явным намерением отсидеть свои положенные полгода. Конечно, будь время, можно было бы поднять прошлые дела, посмотреть внимательно. Но не было у Данилова этого времени. Ежедневные допросы Дробышевой пока ничего не дали. Она твердо стояла на своем; возможно, действительно ничего не знала, что, кстати говоря, Иван Александрович считал самым вероятным.

Два дня они с начальником райотдела и Орловым прикидывали, где приблизительно может находиться база банды, не просто прикидывали, а даже проверили все подозрительные места, но там ничего не было. Перед глазами Данилова все время стояла карта района, вернее, той его части, где руководила гражданская администрация. В полосе дислокации войск тоже все было проверено.

Данилов не заметил, как сошел с тротуара и зашагал по мостовой. Только скрип тормозов за спиной вернул ему ощущение реальности. Он обернулся: в нескольких шагах от него остановилась машина. Шофер со злым лицом хотел, видимо, обругать забывшегося пешехода, но, увидев ромб в петлицах, осекся.

– Виноват, товарищ комбриг, разрешите проехать.

– Ты чего же не дал сигнала?

– Да он у меня не работает.

– Почему? – И тут Данилов увидел огромную заплату на радиаторе.

– Да вот, осколком немного покалечило, а вы, случаем, не заболели, товарищ комбриг, может, подвезти?

– Все в порядке, проезжай.

Машина, прижимаясь к тротуару, объехала Данилова, шофер еще раз из окна опасливо покосился на командира милиции в непривычно высоком звании.

Улица опять опустела. Она была провинциально тихой и пыльной. Над райцентром повисла жара. Раскаленный воздух дрожал над поникшими деревьями. В такую погоду портупея особенно жмет плечо, кобура необычно тяжела, сапоги раскалены, гимнастерка раздражает тело, а фуражка давит голову, словно обруч. В такую погоду не хочется ходить по улицам. Ничего не хочется, даже думать.

Данилов снял фуражку, вытер вспотевший лоб. Из-за постоянного недосыпания и чрезмерного употребления папирос сердце билось натужно, казалось, что кто-то сжал его рукой и оно пытается высвободиться. Боли не было, и это пугало еще больше. Временами приходило непонятное паническое ощущение. Правда, врач, у которого он был месяц назад, объяснил ему, что подобное ощущение теперь будет постоянно преследовать его, но разве от этого становилось легче? Как всякий волевой человек, он мог почти всегда спокойно управлять своими чувствами. Людей абсолютно бесстрашных не существует. Данилов считал, что храбрость – это четкое выполнение своего служебного долга. Он боролся с преступностью, следовательно, просто обязан был идти на риск ради выполнения задания.

Нет, этот страх, приходивший к нему, был выше его обычного понимания, выше всего того, что он знал по сей день. Он шел не от разума, не от понимания каких-то вполне конкретных вещей. Он шел ниоткуда.

«Ничего, это пройдет, – успокаивал себя Данилов, – высплюсь, курить стану меньше, и все будет в порядке».

Иван Александрович свернул к дому, у ворот которого стояла запыленная эмка. «Значит, Белов уже приехал», – подумал Данилов.

Во дворе Быков из ведра поливал Сережу. Лицо у Белова было такое, что Данилову самому захотелось снять гимнастерку и подставить потную спину под холодную колодезную воду. Он так и понял, что именно этого хотел сегодня с самого утра.

Иван Александрович поднялся на крыльцо, стянул сапоги, блаженно пошевелил пальцами босых ног. О боли он забыл начисто, словно ее и не было вовсе.

– Ну, что узнал, Сережа?

– Мы с военным комендантом станции проверили все документы за последние месяцы – ничего.

– В продпункте был?

– Был, все корешки аттестатов поднял. – Белов развел руками.

– Так, в общем, я предполагал это, но на всякий случай решил проверить, как они приезжали в город.

– Так вы думаете?..

– Просто уверен – базы их в соседнем районе. Только вот в каком? Соседних-то три. А времени у нас с тобой нет. Август. Последний месяц лета, стало быть последние дни, отпущенные нам.

– Иван Александрович, – после паузы сказал Сережа, – но почему, почему так трагично: последние дни, последний месяц? Где логика? Нас в институте учили, что невозможно определить точные сроки раскрытия преступления, что это не должно планироваться.

– А кто тебе в институте читал лекции по уголовному праву?

– Профессор Сколобов.

– Жаль, что он у нас не работал.

– Где?

– В утро, вот где, побегал бы опером, тогда бы провел точную грань между теорией и практикой. А лекции читать, конечно, спокойнее, чем жуликов ловить. Это точно. Вполне возможно, что к концу месяца мы их не поймаем, вполне возможно. Только дело тут не в официальных сроках. Я не знаю, как в Америке полиция на это смотрит, а у нас главное – немедленно обезвредить преступника, чтобы он больше зла людям не смог принести. Для нас закон давно уже стал категорией не только юридической, но и нравственной, а нравственность, я имею в виду подлинную нравственность, – основа нашего образа жизни.

– Я понимаю, – смущенно сказал Белов, – только…

– А никаких «только» быть не должно. Пришел в милицию – живи по ее законам.

Данилов встал, направляясь в дом, у дверей оглянулся, увидел расстроенное лицо Сережи.

– Ничего, все будет нормально. Хорошо, что ты думаешь об этом, спорь сам с собой, еще древние говорили, что истина рождается в споре.

До темноты Иван Александрович просматривал документы, относящиеся к делу. Их накопилось много. Протоколы осмотров, акты экспертизы, объяснения свидетелей, заявления от самых разных людей. Они относились и к сегодняшнему дню, и ко времени фашистской оккупации. Только теперь по-настоящему Данилов понял, кто такие братья Музыка. За какие-то два месяца они оставили о себе незабываемую зловещую память. Удивило другое, то, что братья не ушли вместе со своими хозяевами. Здесь-то и напрашивался вполне законный вопрос – почему? На этот счет у Данилова было три предположения: первое – не успели, второе – оставлены специально, третье, наименее вероятное, – остались сами, пытаясь использовать сложную обстановку для грабежей. Но все же он больше склонялся ко второй версии, так как она не только не исключала третью, но и дополнялась ею.

В двадцать втором году, в самый разгар НЭПа, его, Данилова, друг – оперативник Алексей Мартынов, бывший матрос с Балтики, вернувшись в МУР после очередной операции, сказал:

– Вот, Ваня, скоро, совсем скоро, прихлопнем НЭП, остатки ворья добьем, и вернусь я на флот. Только не на море, нет. В речники подамся. Там красота, плывешь себе, берега рядом, хоть рукой трогай. Плесом пахнет, с полей медом тянет. Я уже кое с кем переговорил, найдут мне работу, ну, конечно, подучусь, речным штурманом стану. Ты бы, Иван, тоже работу присматривал. Знаешь, когда все кончится, надо сразу правильную линию в жизни найти.

Тогда они были совсем молодыми: он, Мартынов, Тыльнер, Зуев. Совсем молодыми, твердо верившими в добро. С того дня прошло двадцать лет, а он все еще ловит жуликов. Алеша Мартынов не стал штурманом, правда, ушел на реку – в бассейновую милицию. Тогда они просто не понимали, что построение нового общества – процесс нелегкий. Мало уничтожить явное зло, необходимо искоренить невидимое, спрятанное в глубине человеческой души, а это процесс долгий и очень сложный.