Перешагни бездну - Михаил Иванович Шевердин

купля-продажа на рынке жизни смерти, где покупатель — сам аллах всемилостивый, а продавец — правоверный мусульманин.

Что же осталось Сахибу Джелялу? Он величественно кивнул, но тут же иронически добавил:

— Увы, если сравнивать с вами, в вопросах истолкования книг мы бродим в потемках.

Он говорил с важностью, спокойно. Кажется, опасность прошелестела мелкими шажками мимо, но тут же озноб коснулся спины.

Широченное сюзане, висевшее поперек михманханы, заколебалось, и из-за него в выходную дверь выскользнули две фигуры. Видимо, мулла Ибадулла принял меры предосторожности.

— Во время своего эмирства, — хмыкнул Сахиб Джелял, — Алимхан приказывал рядом с болтунами-сплетниками выставлять у ворот арка на позор господ наушников. Их прибивали не за язык, а за ухо. Это тоже очень больно.

Он не мог не поглумиться. И мулла понял это.

— Э… настоящий вы, э, шутник. — Вся луноподобная физиономия муллы Ибадуллы покрылась морщинами. — Ну, э, ни одно ненужное слово не выпорхнет из нашей михманханы.

Как могут меняться люди! Только что волк показывал «зубы свирепости», а уже пресмыкается. Сколько у него, проклятого, лиц! Что он вытворит еще!..

— Вижу, господин премудрости, вы достигли высших степеней знания!

«Проглотил ты жабу, господин льстец, — мелькнула мысль. — Льешь сироп подобострастия, господин лицемер. В душу лезешь».

А в узеньких щелочках глаз муллы Ибадуллы тлела хитринка.

— Говорил пророк: «Поклянись тремя клятвенными обещаниями „атали“, „биали“, „ваали“. И доверие тебе!»

— В чем же, святейший Ибадулла, надлежит мне клясться? Что же я должен клятвенно подтвердить вам, а?

«Проклятый все же не верит», — подумал Сахиб Джелял.

— Виновник всех причин — аллах. Поклянемся же перед его лицом тремя способами, что вы и мы будем помогать и содействовать друг другу, э, во имя чистого исламского вероучения.

— И даже против эмира?

Гримаса перекосила лицо Ибадуллы. Нет, Сахиб Джелял не наивен и не прост.

— Виновник, то есть, э, причина всех причин — бог, — молол он, с трудом ворочая неповоротливым языком, — и чтобы возвеличить великое имя его, мы вознесем к его престолу тайные, э, тайные молитвословия. Дабы, э, не волновать его высочество. Дабы не обременять излишними заботами.

Сахиб Джелял не перечил. Он думал: «Тайные молитвы? Значит, шакал имеет секреты ото льва».

Тайны! Какие тайны у расползшейся груды жира и мяса? Все его надутое величие, все его гипнотическое влияние, власть над людьми от жира. На Востоке жирный человек — важный человек. Толстяк потому и толстяк, что ест много. Значит, богат, значит, могуч! Что из того, что толщина мешает мулле Ибадулле двигаться. У него достаточно всяких югурдаков, людишек на побегушках, готовых за чашку плова повиноваться, выполнять, бить, убивать. Те, выскользнувшие из михманханы, не задумываясь, расправились бы с Сахибом. Сам мулла Ибадулла сидел бы благочинно, сложив ручки-полешки на животе, любовался бы содеянным. Любое движение, выговоренное слово вызывает у него обильную испарину. Вот-вот задохнется от спазматической одышки.

Мулла Ибадулла долго набирал воздух в легкие, долго сопел, прежде чем заговорить снова:

— Человек слаб, человеку покой нужен. А какое может быть спокойствие? Советский порядок. Черную кость, э, учить грамоте вздумали. Зачем черной кости книга? В кишлак Пахтакент из города приехала вертихвостка с голым лицом — паранджу она еще в Ташкенте сожгла — учительница. В амбаре учила сопляков читать, писать, не по корану, по советским книгам. Наши люди подбросили записку: «Уходи, проститутка, пока цела!» И не подумала убраться, э, наши поехали. В школе девку ту раздели, повеселились с ней… и повесили при учениках. Потом двери снаружи заперли, хвороста, колючки натаскали и сожгли школу. Э, жарко горела. Из кишлака прибежали дехкане. Их близко не подпустили, э, сгорели и щенки, поджарились в шашлык.

Он хрипло всхлипнул от удовольствия и все старался заглянуть в глаза Сахибу. Но тот так и не поднял век. Вкрадчиво прозвучал его вопрос:

— Та учительница была мусульманка? Ученики — дети мусульман?

— Женщина — существо несовершенное… Коран, сура сорок третья. Женщина — существо хитрое, сура двенадцатая… женщина преступная, сура четвертая. Учительница поддалась большевикам, воспитывала щенят в неверии. Неверный лишен добродетели. Дела неверных — прах. Сожгли заживо девку вместе с выродками, э, учениками. Зато, — мулла Ибадулла отщелкнул несколько косточек на счетах, — тысячи сомневающихся зарекутся пускать сыновей в советскую школу. Клянусь! Благое дело включим мы в доход торговой конторы аллаха по Андижану!

— Девушку и детей сожгли в Андижане? — спросил Сахиб Джелял.

— Поблизости. Теперь весь Андижан повторяет слова пророка: «Всякое нововведение проклято! Покарает бог того, кто за нововведение!» Стреляем неверных, головы рубим, деньги и имущество в мусульманскую казну забираем. Нет покоя кяфирам. В Ахангаране аксакалу голову сенорубкой отрубили, на шест около исполкома воткнули. Кто идет, пусть смотрит. Силен ислам! — Ибадулла с треском щелкнул на счетах и засопел. — А в кишлаке Буз проклятую русскую почту сожгли вместе с двумя русскими девками. — Он опять щелкнул костяшкой. — А в Аккургане перепилили пилой пополам черноногого батрака. Не записывайся в колхоз! — Он отщелкнул еще костяшку. — Приход!

— Мы слышали, читали в газетах. Не знаем только, чьих рук то дело. Ну, ладно, школу сожгли. Но, — передернуло Сахиба Джеляла, — зачем мучили, позорили девушку? Устрашить хотели? Кого? Все ведь сгорели. Немыслимое, слепое зверство.

— Ну нет! Двух-трех мальчишек попугали, э, и отпустили, э, байских сынков. Пусть расскажут, что видели. Уважаемых и мы уважаем. В суре «бакре» говорится: «Смерть нарушившим договор с аллахом!»

— Договор? — Сахибу сдавило горло.

— Вы сами говорили: договор правоверного с богом. Аллах дает правоверным рай. Правоверные аллаху взамен рая — свое имущество и жизни. Нарушил договор — расплачивайся.

Мулла Ибадулла наслаждался своими рассуждениями. Его лоснящаяся физиономия цвела, на его тройном подбородке проступал пот. Он едва успевал утираться длиннейшим рукавом халата из адраса. Мулла откровенно кичился тем, что сумел превзойти Бороду в толковании божественной премудрости. Он отщелкивал костяшку за костяшкой и провозглашал:

— А вот в священный сундук голова «агирунума». А вот колхозного раиса, а вот — смерть его душе! — проклятого «комсомола». А вот — «пых-пых» — «тирак-турчи». Э, обнаглел, распахал межи байского имения для колхоза, э, вот сразу семь голов — шесть бесштанных и их раис, — он быстро отсчитал костяшки, — близ станции Куропаткин повесили на воротах скотного двора. Или в Кассане одному сколько говорили: «Не сей хлопка!» Посеял. Ну вот! Пулю получил за хлопок.

— Инглизы запрещают хлопок возделывать, — вставил Сахиб Джелял. — Выходит, кяфиры наставляют халифа в вере истинной.

— Э, э, — растерялся мулла Ибадулла, но тут же приложил культяпый свой палец к костяшке, и щелчок прозвучал выстрелом.

— Курбаши Рустам-ишан устроил в Бувайды народу пир-веселье с карнаями, сурнаями. Пока