Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1959-й – год больших приобретений. Весной Лемы перебрались наконец в новый дом, правда, тут же оба и слегли. Щепаньский, который навестил их 10 мая, застал обоих совершенно разбитыми. Сам Лем в письме Сцибор-Рыльскому перечислял свои проблемы со здоровьем: песок в почках, ревматизм плеча, да еще и отравление – вместо тещиных тортов ему приходилось сидеть на манной каше[485]. Тогда же Лем начал хлопотать о покупке новой восточногерманской машины, что требовало бесчисленных согласований (Р70 ему решительно не нравился). Наконец, в июне закончились съемки фильма по «Астронавтам», а Лем начал писать «Солярис»[486]. При этом еще в мае истек срок, к которому он должен был сдать роман в «Выдавництво литерацке»[487]. «Солярис» не пошла: написав 120 страниц, Лем понял, что не знает, о чем эта вещь. Он отложил ее и взялся за «Возвращение со звезд»[488]. В октябре Лем купил телевизор, но уже на следующий день тот сломался. «Каждый третий с дефектом, – посетовали в магазине. – Через две недели пришлем мастера». Свидетелем этого был Щепаньский, у которого как раз протекла труба в туалете. «В так называемых домах быта везде один и тот же ответ: „Через три недели“. А тут стена набухла как губка. Нет мяса, нет туалетной бумаги. Польша, как говорит Кисель (Стефан Киселевский. – В. В.) „клонится к социализму“»[489]. А еще Лем получил в том году офицерский крест ордена Возрождения Польши – второй по значимости награды страны. Правда, офицерский крест был аналогичен четвертой степени ордена, но все же!
«Возвращение со звезд» Щепаньскому не понравилось: «Как обычно, изумительный замысел – общество с кастрированными агрессивными инстинктами, – но историю портит мелодраматический роман, раздражающая псевдосдержанность. Одетая в рваные, якобы лапидарные диалоги болтовня, истеричная психология, замаскированная „мужскими“ реакциями, какой-то театр чувств, разыгрываемый плохими актерами, которые изображают сильных людей»[490]. Зато роман пришелся по вкусу Янушу Вильгельми, который похвалил его при переиздании в 1968 году на страницах варшавской «Культуры»[491]. А спустя десять лет после первого выхода в свет этого произведения один из критиков вдруг обнаружил, что описанное в романе общество – совсем даже не утопия, а скорее наоборот, ведь подобное искусственное вмешательство в жизнь всех без исключения людей возможно лишь при условии, что такое положение будет навязано властью. А следовательно, «горстка светлых и облеченных полномочиями граждан принудила остальных к счастью, при случае покалечив общество»[492]. Видимо, нечто подобное разглядели в романе и сотрудники Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС, потому что в марте 1966 года недавно изданный на русском языке роман (в котором на всякий случай предисловие Лема заменили на текст, подписанный Германом Титовым) был осужден работниками идеологического ведомства за негативное отношение к коммунистическому будущему человечества[493]. Из-за этого следующего русского издания (причем в другом переводе) пришлось ждать до 1991 года.
30 ноября 1959 года в Краков прибыла делегация советских писателей. «<…> Как обычно, официозный гундеж без возможности настоящего контакта, – фиксировал Щепаньский. – Но один из них, молодой еще поэт Орлов (38-летний Сергей Орлов, член правления Союза писателей РСФСР. – В. В.), пользуясь случаем, выдал Лему свою теорию происхождения человечества: люди прибыли с Марса. Это доказывается тем, что башни храмов всех религий имеют вид космических ракет, а нимбы святых – это воспоминание о скафандрах для акклиматизации. Вот это уже что-то. Что-то человеческое»[494]. Интересно, что на «казенность» общения с советскими коллегами пенял тогда и 36-летний переводчик с русского Земовит Федецкий, который в составе писательской делегации весной 1959 года участвовал в съезде СП СССР и встретился со студентами Литературного института. Состав той делегации был совсем иным, чем двумя годами раньше: в ней присутствовали Кручковский и Путрамент, а возглавлял ее Ивашкевич, но без конфликтов опять не обошлось, причем самое резкое недовольство высказал как раз Ивашкевич. Корифей польской литературы разгневался на то, что из его текста для «Литературной газеты» убрали слова о «независимости творческой мысли», которые он считал очень важными и даже подчеркнул при авторизации перевода. «Так порядочные люди не делают», – заявил Ивашкевич и опубликовал полный вариант статьи в «Жиче Варшавы». Еще Ивашкевича вывела из себя речь Бориса Полевого на съезде: «О Польше все преувеличено, – негодовал гость. – Марек Хласко – слишком мелкая сошка, чтобы о нем говорить на съезде <…> Чосич[495] не был с фашистскими громилами в Будапеште <…> Югослав не выступал у нас на
