Соперницы - Ольга Карпович

— Пей!

Она попыталась оттолкнуть его руку, он же настойчиво, с силой удержал ее голову, повторив:

— Пей!

Наталья сделала несколько крупных булькающих глотков, и в то же мгновение тело ее скорчило судорогой, она сильнее перевалилась через бортик ванны в приступе тошноты.

— А-а, вот молодец, давай еще, — командовал Евгений.

Через полчаса он помог мокрой, подвывающей, но уже способной соображать супруге добраться до кровати. Наталья повалилась на нее, съежилась — бесформенный комок влажных тряпок, полотенец и простыней, прохрипела:

— Я не хотела… Не знаю, как это вышло. Прости!

Евгений сел на край кровати, ободряюще похлопал ее по плечу.

— Что еще случилось?

— Уволили… из театра… — невнятно пробормотала Наталья.

Евгений лишь молча кивнул. Он давно этого ждал, руководство Большого и так целых полгода сквозь пальцы смотрело на ежемесячно повторяющиеся запои одной из хористок. Ясно было, что вечно принимать в расчет ее сложные жизненные обстоятельства они не станут.

Тем более что именно Наталью в театре считали виновницей главного театрального скандала прошлого сезона, закончившегося потерей самой многообещающей солистки оперной труппы.

— Ну и хрен с ними! Не расстраивайся! — постарался успокоить жену Евгений. — Поступишь в другой театр.

— В другой? После Большого? — вскинулась та и принялась причитать заученной скороговоркой, не поднимая головы: — Господи, за что мне все это? За что? Вся жизнь разваливается, все рушится. Зачем только я живу на белом свете…

— Наташ, ну нельзя так изводить себя и меня, — раздраженно бросил Евгений. — Ты совсем расклеилась. Соберись!

— Я тебе только мешаю, — продолжала завывать Тата. — Ты только и думаешь, как бы от меня избавиться. Конечно, бесплодная, безработная алкоголичка…

— Нет, это невыносимо!

Он вскочил, схватил с тумбочки сигареты, закурил, чертыхаясь. И Наталья тут же вскинула голову:

— Не кури в квартире! У меня связки!

— Ты сама бы больше думала о своих связках. Или, полагаешь, рябиновая настойка им на пользу?

Наталья плашмя повалилась на кровать, он же выскочил из комнаты, хлопнув дверью.

В гостиной Евгений отшвырнул ногой попавшийся на дороге мольберт с недописанным городским пейзажем, и тот, жалобно скрипнув, отлетел в угол, измялся прикрепленный к нему холст. К черту! Все равно выходило плоско и бездарно. Да и не прикасался к нему он уже почти месяц!

Меряя шагами гостиную, Евгений отчитывал себя: «Так нельзя. Ей на самом деле тяжело. Я должен поддерживать ее, вот только… только…»

Вот только у него самого уже нет сил, хочется повалиться ничком рядом с благоверной и завыть, утробно, безостановочно. Что с ними произошло?

Ведь он надеялся всего лишь сбежать из крикливого шумного балагана, в который превратилась его семейная жизнь со Светланой. Он так мечтал о покое, тихой гавани, где он сможет наконец спокойно работать, думать, мечтать, отдыхать. А вместо этого попал в еще худший ад — затхлый, безысходный, гнетущий. И прошлая жизнь казалась теперь чуть ли не праздником.

«Возмездие. Возмездие, — отчего-то застучало в мозгу. — Мне отмщение, и аз воздам». Неужели даже далекая, невидимая, исчезнувшая в неизвестном направлении, она не дает ему жить, дышать? Неужели он навечно опутан ее ведьминскими чарами?

И, словно расслышав его тайные мысли, из спальни заголосила Наталья:

— Это все она, она, проклятая! Она нам житья на дает. Проклинает нас со своей каторги, ведьма!

— Наташа, брось ерунду городить, — с досадой отозвался он.

— Не веришь? А я чувствую, чувствую!

Обернувшись на голос, он обнаружил, что супруга выбралась из постели и стоит теперь на пороге гостиной, вцепившись обеими руками в дверной косяк и покачиваясь.

— Она на нас порчу навела за то, что в тюрьму ее упрятали, — убежденно заговорила Тата. — Сидит там, как паучиха, сети свои плетет. А у нас, — она истерически всхлипнула, — одни беды да несчастья! И покоя нам не будет, пока она там.

— Ну, тогда можешь успокоиться, скоро нам полегчает, — устало усмехнулся Евгений.

Он тяжело опустился на диван, машинально потер пальцами набрякшие веки. Наталья с подозрением уставилась на мужа.

— Это почему это?

— Потому, что я сейчас у следователя был. Написал заявление, что претензий не имею, и ходатайство о пересмотре дела. Так что, думаю, ее освободят раньше, чем через пять лет.

— Ты… — задохнулась Тата. — Но… Зачем? Она же напала на тебя! Убить хотела…

— Брось! — отмахнулся Евгений. — Она же не маньяк, не серийный убийца, и ты прекрасно это знаешь. У нее нервы не выдержали. Если б я тогда в сознании был, я бы сразу отказался давать против нее показания. Ну, тогда не вышло, хоть теперь…

— Значит, ты простил ее? Простил?

Наталья приблизилась к нему, вцепилась в плечи, обдавая тошнотворным запахом перегара. Припухшее лицо ее побагровело, вскипели слезы.

— А может, ты все еще ее любишь? Ну конечно, любишь. Только и ждешь, когда она вернется. А от меня не знаешь, как отвязаться. Я всю жизнь тебе отдала, а ты…

Потеряв равновесие, она осела на ковер и завыла, раскачиваясь из стороны в сторону.

Как изменилась эта женщина! В ней, потерявшей опору в жизни, сломленной, разбитой, почти невозможно теперь узнать прежнюю собранную и сдержанную Тату. И оттого еще тяжелее смотреть на нее.

Но вскочить, закричать на нее, оттолкнуть в бешенстве Евгений не мог. Слишком ярко еще было в памяти воспоминание о жарком южном вечере, когда он, безобразно пьяный, расхлябанный, несчастный, утыкался лицом в теплое мягкое плечо этой женщины, она же терпеливо и ласково гладила его по волосам, успокаивая и утешая.

Теперь она рыдала у его ног, и глухое раздражение, гнев и брезгливость неожиданно уступили место пронзительной жалости. В горе и здравии, в болезни и в радости… Если он сбежит от нее, бросит сейчас, больную, раздавленную, он окончательно перестанет уважать самого себя.

Евгений опустился рядом с женой, обнял ее за плечи, терпеливо заговорил:

— Ну будет, Наташа, будет. Перестань! Конечно, я тебя люблю. А это… Понимаешь, ты в каком-то смысле права, нам не будет покоя, пока она там. Но дело не в порче, не в сглазе, как ты можешь верить в эту чепуху? Просто… просто мы сами себе не даем покоя. А теперь, когда я написал заявление, моя совесть чиста… Ну… почти…

— Правда? Ты правда меня любишь? — надрывно переспросила Тата.

Похоже, из всей его речи она уловила только эти слова.

— Ну конечно, — вздохнул он.

— Но я же… Я пью… И работу потеряла. И детей, — она судорожно икнула, все еще не переставая рыдать, — детей у меня никогда не будет.